Шарманка Ничто уж не волнует боле, Тревожит только, но слегка; Любовь и хлеб, неволя, воля, Привычно легкая тоска… Но слушать не могу спокойно На желтой городской заре. Когда расстроенная — стройно Поет шарманка на дворе. Шарманка, шарманка, Пой, моя душа! Поешь или плачешь, Жизнь хороша! Любила, забыла; Любил, позабыл. Люби меня, милый, Как прежний любил. Кольцо потеряла… Пропала любовь… Нахмурилось сердце, Нахмурилась бровь. Кольцо золотое, Гладкое кольцо… Милое, злое, Чужое лицо. Шарманка, шарманка, Пой, моя душа! Поешь или плачешь, Жизнь хороша! Быть может, знаменья чудесней, Велишь, явясь на полпути, — Скупым губам сказаться песней, Жезлу сухому — процвести. <23 июня 1921> СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В КНИГУ «ЗНАМЕНЬЯ» (1909–1921) Из парижского блокнота (1909–1915) Давно это было В двенадцать лет так весело живется. Как сладко целоваться по углам Тайком, чтоб не увидели большие… А после делать вид, что мы чужие, Учтиво говорить и Вы и Вам, Пугаться, если ты нечаянно сорвется… В двенадцать лет так весело живется. В гостиной вслух «Онегина» читать, Краснеть и опускать глаза смущенно От резких слов о «девочке влюбленной», Тяжелой книгою румянец закрывать И чувствовать, как сердце часто бьется. В двенадцать лет так весело живется. Сбежать по лестнице в зеленый сад. В горелках крепко за руку держаться, — Не хочется и для игры расстаться. «Ты рада, Лиля?» — «Я?» — «Я очень рад». А милый взгляд ласкает и смеется. В двенадцать лет так весело живется. «На старый пруд пойдем. Возьми жакет». Осенний дождь. «Как пахнет здесь грибами… В последний раз прощаемся мы с Вами. Мы женимся с тобой через шесть лет. Ты подождешь меня?» — «Клянусь!» И он клянется. В двенадцать лет так весело живется. 1913 «Полуопущены ресницы…» Полуопущены ресницы, Полуоплакана печаль, И медленно уходят в даль Теней забытых вереницы. «Улыбнулся издали, — может быть, не мне…»
Улыбнулся издали, — может быть, не мне. Может быть, в окно — тучам и весне. Может быть, тому, — что за окном Прокатился первый вешний гром, Что в стекло ударили внезапно Ливня первого брызжущие капли. «Над решеткой Вашего окна…» Над решеткой Вашего окна Наклоняемся вдвоем к Парижу. В сумерки я Вам почти верна, В сумерки становимся мы ближе. Город там внизу — совсем такой, Как я девочкой о нем мечтала… Я не помню книги, но герой — Был как вы влюбленный и усталый. Я не помню книги. Я молчу. Под холодным синеватым светом Любоваться долго я хочу Гибким и печальным силуэтом. Над решеткой Вашего окна Наклоняемся вдвоем к Парижу. В сумерки я Вам почти верна, В сумерки становимся мы ближе. «У тебя при каждом резком слове…» У тебя при каждом резком слове Голос обрывается звеня… У тебя и так сошлись надменно брови, Не сердись сегодня на меня И не говори мне очень колко, Что я улыбаюсь всем прохожим… Понимаешь, это ветер только Легкомыслен и неосторожен. Не сердись, мой милый, милый, милый, Я скажу всю правду, подожди: Ах, меня наверно опьянили Мартовские крупные дожди. <Париж, 1914> «Когда я буду старой, и уеду…» Когда я буду старой, и уеду Во Францию, в один из городков Долин Луары или Пуату Иль, может быть, Двух Севров, Где тысячи две жителей и церковь С химерами на площади большой, И мэрия с трехцветным новым флагом. А улицы кривые, окна в ставнях, Сады обнесены высокою стеной. Откуда нужно ехать два часа До станции в тяжелом дилижансе, В котором ездили еще Манон И кавалер влюбленный Де Грие. И где сидишь согнувшись на скамье Между кюре и коммивояжером. Где вечером влюбленные уходят, Обнявшись, на шоссейную дорогу Париж — Бордо. И смотрят в темноте На редкие огни автомобилей. Где в воскресение съезжаются на рынок Крестьяне в синих глянцевитых блузах, Скупые, любящие только вкусную еду И крепкое бургундское вино. У рынка с каменною колоннадой Привязывают крепких лошадей. Жен отсылают в церковь слушать мессу, А сами недоверчиво торгуются и пьют. Где в будни улицы пусты и слышно В открытое окно начальной школы, Как маленькие учатся читать. Где всё так ясно, просто и спокойно, — Где можно долгими ночами вспоминать. |
