С другой стороны, он же не говорил, что она умерла. Он сказал: исчезла.
Ладно, если она ещё раз приснится, обязательно спрошу, что случилось.
Мой собеседник оставил щедрые чаевые мальчику-официанту, и мы, не торопясь, пошли вдоль побережья к небольшому коттеджному поселку.
– Скажите, а если ничего не произойдёт, тогда что? Представим, что я написала повесть.
Вы помогли издать её. А Ева… не вернулась.
– Даниил. Меня зовут Даниил.
Губы его сложились в страдальческую улыбку, взгляд стал влажным и беспомощным.
– Книга – моя единственная надежда. Последнее пристанище для надежды…
– Последнее пристанище у всех нас одно, и находится оно там, – я с сомнением и тоской посмотрела на чистое, высокое, синее – ещё не успевшее от жары превратиться в грязно-серую тряпку, августовское небо.
Дом, где жила Ева, был самым первым со стороны моря. Дальше только небольшой пологий спуск, узкая полоска песка и маленький дощатый причал.
Несколько кустов ночной красавицы, тигровые лилии и плющ; всё было увито этим плющом: забор, скамейки, деревья.
Разросшийся куст жасмина под окном, скамейка…
– Не решился предложить сразу, – Даниил замедлил шаг, – вы не хотели бы пожить здесь? Раз в неделю будет приходить домработница. Два раза в неделю будут привозить воду и продукты – на три дня. Здесь есть телефон, интернет… Мне кажется, что вам здесь понравится. Вы ведь снимаете жильё?
– Да. Я смотрю, Вы всё обо мне знаете… А соседи здесь есть? – Наконец-то мне представлялась уникальная возможность: писать и больше ни о чём не думать.
Я согласилась и в дом заходить не стала – я уже полюбила его и знала, что мне в нём будет комфортно. О том, что сюда однажды не вернулась Ева, я не думала. Какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что здесь я буду в полной безопасности.
– Дом, и всё что находится в доме, включая одежду, книги… всё это в вашем распоряжении. Если вам что-либо понадобится, обращайтесь к Наталье – она будет приходить каждый день – так будет спокойнее. Вам… И мне. И… пожалуй, всё. Я должен уехать на некоторое время, но обещаю звонить каждый вечер.
Шофёр Даниила – Сергей – привёз мои вещи и попрощался – он торопился отвести хозяина в аэропорт.
Ещё вчера я бы не поверила во всё происходящее со мной сегодня – так изменилась вдруг моя жизнь.
Так и не распаковав чемодан, я отправилась знакомиться с домом. А он – дом – тем временем рассматривал меня – я сразу это почувствовала. Взгляд этот не был враждебным, но и дружелюбным я бы его не назвала. Скорее – любознательным, изучающим. Мои видавшие виды шорты, мои волосы, наспех стянутые в пучок цветной резинкой, футболка с ярко-жёлтым смайликом, – всё это вызывало у дома насмешливую, снисходительную улыбку; серьёзно воспринимать меня он отказывался.
Я споткнулась раза два на ровном месте, зацепила какой-то эстампик на низеньком, стеклянном столике, и всякий раз, поднимая глаза, сталкивалась со своим же отражением – здесь было великое множество зеркал в старых, тяжёлых рамах – они отражали интерьер и казались гобеленами. Моё отражение не вписывалось в их утончённость и изящество, и дом насмешливо подчёркивал это.
Меня поразило обилие картин на стене в гостиной: море плескалось где-то совсем близко, а мне казалось, что оно плещется здесь, на них; большой торшер-парус на кованой ножке-мачте, кресло-качалка и брошенный небрежно плед, чашка на маленьком столике, веер… Всё это пространство и теперь принадлежало ей – Еве, женщине о которой мне предстояло написать книгу.
Почему она покинула этот дом? Может быть, ей было здесь одиноко, и она отправилась на поиски нового дома, не такого насмешливого, как этот.
А может быть, она просто разлюбила Даниила и ушла. Если она вообще его когда-нибудь любила.
Как ни пыталась я уловить настроение обитательницы этих стен – ничего у меня не вышло. Я спустилась вниз, втащила чемодан в спальню и распахнула шкаф, чтобы развесить вещи.
Здесь висели платья Евы, блузы, брюки… Внизу стояло несколько пар обуви, наверху громоздились шляпные коробки.
Я вытащила длинное вечернее платье из синего шёлка и вдохнула проснувшийся горьковатый аромат, который дремал в глубинах складок.
Борясь с искушением примерить восхитительный наряд, я подошла к зеркалу и приложила платье к себе.
Да…
Женщина, надевающая такие платья, не может иметь полуободранный лак на ногтях и расцарапанные локти.
Кроме того, ей категорически не позволяются плечи и нос, с которых сгоревшая кожа слезает быстрее, чем кожура с молодой картошки.
То есть – женщина эта – моя полная противоположность. А это значит, что у неё ухоженные руки, нежная, чуть тронутая загаром кожа, и она не носится как угорелая, а ступает неторопливо и легко, уверенная в своём совершенстве, в том, что любима и обожаема.
Я исписала несколько листов, прежде чем поняла, что голодна. Спустившись вниз, я обнаружила на столе фрукты, мёд и свежий ржаной хлеб. А в холодильнике стоял настоящий глиняный кувшин с молоком!
Всё это оказалось таким вкусным, что я была удивлена, как раньше я могла обходиться без этих продуктов?
Я раскачивалась в кресле-качалке, точь-в-точь, как Ева на венском стуле в моём сне, и разглядывала небольшую акварель: «Катти Сарк» с поднятыми парусами мчалась мне навстречу… И как выписана носовая фигура – до мельчайших деталей! Мне показалось, что Нэнни машет мне лошадиным хвостом, крепко зажатым в маленькой крепкой руке.
Я достала из чемодана свой парусник и улыбнулась: изображений «Катти Сарк» существует множество, но это – самое удачное, а главное, что оно полностью совпало с акварелью на стене.
Позвонил Даниил. Я обрадовалась его звонку – всё-таки человеческий голос, пускай и очень далёкий. Здесь и вправду было несколько… необычно.
Стандартный набор вопросов, на которые можно было ответить одним словом: хорошо…
Пожелание спокойной ночи.
И ни слова о повести.
Я и не заметила, как уснула. Проснулась от звука журчащей воды. Солнце уже взошло, и я, прежде чем засесть за повесть, решила искупаться. Тем более, что идей у меня не было никаких, а мои тайные надежды на то, что во сне придёт Ева и всё мне о себе расскажет, не оправдались – похоже, что мне вообще ничего не снилось этой ночью.
В саду работал автополив, но кто его включил, когда – оставалось загадкой – дом этот словно был населён невидимыми существами, которые делали всё необходимое. Не попадаясь на глаза.
Мне, во всяком случае.
Дверь закрывать на ключ я не стала, мне показалось это излишним, и я не ошиблась – у ворот стояла машина… несильна я в марках авто. Увы. Могу только сказать, что эта машина была похожа на большого доброго жучка.
На пляже – ни души. Я заплыла далеко и, лёжа на воде, закрыв глаза, представляла себе Еву. Интересно, а она хорошо плавала?
И я представила её, выходящей из воды. Капельки, сбегающие по золотисто-бронзовой коже, волосы высоко подобраны… Ева купалась без купальника – нагишом.
Что, собственно, мне мешало последовать её примеру?
Купальник – две узенькие плоски ткани, но кто бы мог подумать, что без него плыть легче, быстрее и намного приятнее! Ощущение полной свободы, сравнимое разве что с полётом?
Когда я вернулась, стол был накрыт к завтраку: горячее молоко и булочки с мёдом.
Женщина в белом, туго накрахмаленном переднике и белой наколке на волосах приветливо улыбалась:
– Доброе утро, я – Наталья. Завтракать? Булочки ещё тёплые.
– Спасибо. – Я с аппетитом съела две булочки и выпила чашку горячего молока.
– Наталья, извините, я могу кое о чём спросить вас?
– Вы о пани Еве хотите узнать?
– Почему «пани»? Она была полькой?
– Не знаю, – пожала пухлыми плечами Наталья, – Даниил Владимирович так её называл: пани Ева. И мы – тоже.
– Скажите, вы хорошо помните тот день, когда Ева исчезла?
– Что значит – исчезла? – Наталья смотрела на меня с недоумением и, как мне показалось, с обидой. – Если вы о дне смерти пани Евы, то конечно, помню. Я же и нашла её, – на пляже.
