Не спрашивала мать «за что» и когда сборник мой вышел в Москве, и его сразу раскупили, и, несмотря на огромный тираж – всем не хватило.
Да и спросить-то тогда было не у кого – иконы этой в квартире не было, и вообще – никаких икон не было.
Тогда я ещё не понимала, что отличаюсь от остальных детей, но мать-то наверняка это знала.
Так чем, всё-таки, я отличаюсь от них… от людей? И где он, мой мир.
…Я обвела комнату взглядом. Всё в ней привычно и знакомо. Обычная комната в самой обычной квартире. Даже если я сейчас встану и подойду к окну, ничего необычного и там не увижу.
Набережная. Люди. Жирные голуби и наглые, крикливые чайки… а дальше, за всем этим – море…
Вот море, пожалуй, будет другим. Всякий раз, когда я вижу его, оно не такое как вчера и даже не такое, как час назад.
Может быть, море – это и есть мой мир? Может быть, я по ошибке попала сюда, на землю?
Утешив себя тем, что это легко проверить, я успокоенная, засыпаю.
…Бабочка всё ближе и ближе к распахнутой двери. Вот сейчас… Вот-вот…
Остался один взмах – и она дома, в своём мире.
Взмах! …и она ударяется о грязное стекло.
Господи, как громко она кричит… неужели никто, кроме меня, не слышит?
Да помогите же ей!
Комната пуста. В сумерках едва-едва различимы стол и стулья, небольшой диван у стены и лежащая на нём девочка с туго перебинтованной рукой.
Шаг второй
Сегодня мне исполняется двенадцать. Целых двенадцать лет!
У нас гости: моя бабушка и мамина подруга с дочкой, которую зовут Галочка.
Галочка старше меня на три года – ей пятнадцать, но она понятия не имеет о самых простых вещах. Тётя Света – мамина подруга – называет Галочку ангелочком, и ещё – аленький мой.
Интересно, что она имеет в виду? То, что её дочка – цветочек? Но она похожа больше на кочан капусты. Или на тыкву…
Смотрю на толстую сопливую Галочку, недоумеваю: ангелочек? Теперь вижу, что она похожа на хорошо откормленного поросёнка. А ещё больше – на жирного хомяка.
А впрочем… я же не от мира сего и вижу всё по-другому. В моём мире ангелы выглядят совершено иначе, они очень красивы, и от них исходит сияние, а от Галочки исходит только невыносимая вонь – она постоянно потеет.
После того, как с тортом покончено, тётя Света выпроваживает нас на улицу – гулять. «Ангелочек» доедает третий кусок торта и мычит что-то невразумительное.
– Конечно. Конечно, аленький мой, я дам тебе денежку. Вдруг проголодаешься. Ах, в этом возрасте дети так много едят, и, что самое замечательное – без ущерба для фигуры.
Я снова удивлена: как можно причинить ущерб тому, чего нет…
– Только по Набережной, – строго говорит мама, – к морю не спускаться.
– Элиночка, дорогая, не волнуйся ты так. Моя Галочка очень разумная девочка, она и за Ликой присмотрит.
Пока мы идём вдоль набережной, я рассказываю Галочке о попытках найти свой мир, заранее зная, что всё это бесполезно. Но мне так хочется с кем-то поделиться, и… может быть, «ангелочек» согласится подойти к воде.
…Увы, кроме насмешки в заплывших жиром глазках, я ничего не вижу.
– Ты что, совсем больная?
– Я не больная. Я же тебе только что объяснила – я не от мира сего, и потому хочу найти свой мир.
– Если о ком-то говорят, что он «не от мира сего», значит этот «кто-то» – ненормальный, псих и придурок, – изрекает Галочка, доедая вторую порцию мороженого.
Тем временем, я замечаю, что к нам приближаются наши мамы, и с сожалением сознаю, что сегодня отыскать свой мир мне не удастся.
– Как всё-таки хорошо, что вы живёте у моря, – доносится голос тёти Светы, – для Ликочки это просто спасение, ведь больным деткам так необходим свежий морской воздух.
Я чувствую, что она лжёт. Думает она совсем не то, что произносит вслух.
Волна жара ударяет меня в солнечное сплетение…
– Ты взяла карандаш и блокнот? – успеваю я спросить маму.
Она испуганно кивает в ответ, а тётя Света разглядывает меня, словно забавного зверька в зоопарке и пищит, улыбаясь:
– Что, моя птичка, что ты хочешь от мамочки?
Но я уже не слышу её, я выкрикиваю строчки, а мама едва успевает их записывать…
«…я как сломанная кукла.
В грудь забыли вставить сердце…»
– Боже мой! – пищит тётя Света, оттаскивая от меня «ангелочка» и прикрывая ей глаза рукой, – какая прелесть! Какой неординарный, одарённый ребёнок!
Я чувствую, что она снова лжёт, и вторая волна жара накрывает меня. Больше всего на свете ей сейчас хочется раздавить меня, как букашку, как насекомое, чтобы я не пугала её её толстомордую доченьку, и не мешала бы им отдыхать и дышать свежим морским воздухом, который так полезен для детей… и их родителей.
От этого мне становится ещё жарче. Теперь я совсем задыхаюсь, но прежде чем потерять сознание и упасть на песок, успеваю выкрикнуть:
«…как больно, помогите
В глазах – беда.
По волчьим тропам бродит
моя звезда…»
Поздно вечером, притихшая и пропахшая лекарствами, я лежу в своей комнате. Дверь приоткрыта, и сюда доносятся приглушённые голоса и храп. Обожравшаяся тортом и мороженым Галочка храпит в гостиной, а тётя Света и мама тихонько разговаривают на кухне. Они уверены, что и я сплю, но спать мне совершенно не хочется, и я невольно прислушиваюсь к их разговору.
– Соглашайся, не раздумывая, Элиночка, – шипит тётя Света, – одной так тяжело, да ещё с таким больным ребёнком. А Вадик – он хороший, а главное – надёжный. Родишь ему ребёночка, и будет у вас полноценная семья – не хуже, чем у людей.
…Вот оно что. Вадик – это двоюродный брат тёти Светы. Он у нас жил прошлым летом, когда приезжал отдохнуть на море. Я невзлюбила его с самого первого дня. Он тоже говорил одно, а думал совершенно другое. Кроме того, он был противный: жирный, рыжий, постоянно потный; и даже, когда загорел, стал не бронзовым, а красным. Я про себя называла его Гадик, но маме он почему-то понравился…
– Боюсь, Лика не согласится, – это мама говорит так тихо, что я скорее угадываю слова, чем их различаю.
– Да что ты заладила! Только и слышно: Лика, Лика… ты что же, разрешения у неё будешь спрашивать? Ты меня, прости, конечно, Элиночка, но после того, что я сегодня видела, и после того, что мне Галочка рассказала… Можешь на меня обижаться, но Лику надо поместить в специализированную клинику. Проще говоря – в психушку.
Я слышу, как мама плачет.
– Она не сумасшедшая, Света. Она – не такая как мы. Она сама очень страдает от этого и постоянно ищет свой мир.
– Да. Разумеется. Конечно… Она не сумасшедшая. Это мы тут все с ней скоро сойдём с ума, и ты – в первую очередь!
Полгода спустя после этого разговора на кухне, в нашей квартире поселяется Гадик. Он занимает мою комнату, а меня переселяют в мамину. Она поменьше, и окна у неё выходят во двор.
– Тебе здесь будет теплее, девочка моя, – говорит мама, пряча взгляд.
– Отсюда не видно море.
– Ты сможешь приходить в НАШУ комнату и смотреть на море сколько угодно, а кроме того, мы теперь часто будем гулять у моря все вместе.
Я понимаю, что бабочке теперь не улететь – балконная дверь есть только в большой комнате, а там теперь будет жить Гадик.
Ещё через полгода, разглядывая мамин округлившийся живот, я спрашиваю:
– Когда он родится, Гадик заберёт его и уедет?
– Что ты, Лика? У тебя совсем скоро появится братик, а может быть – сестричка. Неужели ты не рада этому? И, пожалуйста, не называй Вадика так, он столько всего для нас хорошего сделал.
– Родится не братик и не сестричка – родится ещё один жирный и потный ублюдок, похожий на Гадика. Скажи, тебе со мной было очень плохо?
– Нет, девочка моя, – мама плачет, – мне просто было очень тяжело: твои приступы… столько денег уходило на лекарства. Когда ты станешь взрослой, ты меня поймёшь. Женщине просто необходимо, чтобы рядом был надёжный мужчина.
