– Ну что, ждать в гости-то? Меня Гридом кличут, любого в этих краях спроси, – сразу дорогу к моей избе укажет.

У выхода всё-таки оглянулся и бросил грубовато: «Езжай спокойно. Никто не тронет! »

Она увидела, как он спустился с насыпи и направился к вьющейся тропинке, уводящей в берёзовую бесконечность.

Электричка быстро набирала скорость. Ещё миг – и исчезнет за поворотом светлая, пятнистая карусель, и потянутся вдоль дороги брянские леса: дремучие, сумрачные, древние.

– Меня Машей зовут! – девушка высунула голову в открытое окно, и Грид, обернувшись на её крик, покачал головой…

Нет, мол… А что нет-то? Она сама удивилась собственной смелости. Ей почему-то хотелось верить этому парню, более того, она уже поверила ему, и уверенность, что всё самое плохое позади не покидала её вплоть до самого родного дома.

…стало понятно, что значит «вне времени». Время потеряло всякий смысл и значение здесь, на выжженной чужим солнцем, земле. Он с удивлением осознал, что вокруг тихо. Вот только тишина эта была лживой. Земля под ним продолжала сотрясаться и дрожать. Тогда он стал звать Машу, правда уже шёпотом, без крика… Он верил, что она обязательно услышит. Для того чтобы тебя услышали, вовсе не обязательно кричать. Молчаливый зов будет слышен тем, кто верен тебе, кто ждёт, кто всегда готов отозваться и прийти на помощь.

И она услышала. И пришла… и присела рядышком. И ладошку свою прохладную на горячий лоб положила: белый, расшитый синими цветами рукав блузки коснулся лица, зарукавье приятным холодком коснулось глаз.

Он осторожно отвёл её руку.

– Грязный я… пыль да копоть, да кровь…

Догадка о невозможности, нереальности происходящего обожгла изнутри, и он даже привстал, чтобы разглядеть её, заранее приготовившись к тому, что никакой Маши нет рядом. Но она была, была, и руку его в своей баюкала, точно дитя малое, и улыбалась печально, будто прощалась.

– Так откуда же ты здесь взялась, Машенька? – прошептал он, бессильно уронив голову на горячий песок.

Маша оглянулась, прислушалась к чему-то, встала и медленно пошла к серой мазанке.

– Куда же ты? Почему уходишь… Не уходи, слышишь? Не уходи… Раз уж отозвалась и пришла… Лучше бы вовсе не приходила.

Собрав остатки сил, не обращая внимания на боль и рвущую сознание на части тишину, он пополз вслед за ней, потому что знал: только она могла вытащить его из этого пекла, только она… – Лада [1], и выпряла им Доля ровную золотую нить, длинную и крепкую-прекрепкую…

Одну – на двоих.

_______________

[1] Лада – Славянская богиня счастливой любви, весны.

Родители встретили Машу спокойно, без упрёков. Даже слишком спокойно, и это ничего хорошего не предвещало.

– Ничего, доченька. У тебя целый год впереди. Подготовишься, как следует, и поступишь, – суетилась мама, накрывая на стол.

– И правда, Маш, – добавил отец, – не унывай. Подумаешь – не прошла по конкурсу, с кем не бывает. Поработаешь годик – а там и вне конкурса сможешь пойти, со стажем-то. На заочном проще учиться, мы с матерью так и делали.

Отец Маши работал инспектором РОНО, мать преподавала русский язык и литературу в местной школе-десятилетке, и другого пути кроме как в педагогический, родители для единственной дочери не видели.

– Поработаю в школе? – удивилась Маша, – Кем, интересно?

– Учителем, кем же ещё, – нарочито бодро ответил отец, старательно избегая Машиного взгляда. – В Меленке вот, вакансия есть. Да… Школа там начальная, малокомплектная, неужели с кучкой ребятишек не справишься?

– Да какая же из меня учительница? Мне ещё самой надо учиться.

– Не бойся, дочка, не боги горшки обжигают. Возникнут трудности – помогу. Как-никак – больше двадцати лет в педагогике.

– Как ты сказал, деревня эта называется?

– Меленка. Маленькая, тихая, речка рядом, лес… А жить будешь у Антонины Тихоновны, у школьной технички. Я уже обо всём с ней договорился. От нас автобусом полчаса езды, а там ещё через поле километра два – не больше. Рукой подать…

Отец ещё что-то говорил о кадровых проблемах, о сельских малокомплектных школах, но Маша его совершенно не слушала. Она и об обиде своей на родителей забыла, надо же – без неё всё решили; плыла перед глазами светлая берёзовая бесконечность, звучал голос Грида, – утреннего знакомого из электрички. И стучалось в сердце первое, неосознанное ещё, чувство и к нему и к тихой, незнакомой деревушке с ласковым названием – Меленка.

Наутро напомнила о себе осень: только-только Ладино полетье [1] началось, а уж росы упали холодные, туманы стыли в низинах. Как ни старался Догода [2], как ни посылал на землю ясные тёплые деньки, но и по солнцу было понятно – настоящего летнего тепла уже не будет.

На золотисто-рыжем коне торопился вестник Авсень [3] рассказать всем о том, что осень пришла.

Сидя у обочины автотрассы, Маша рассматривала дорогу, ведущую к лесу. Там, у самой опушки, приютилось десятка два домиков, которые отсюда казались игрушечными. Разувшись, она пошла по этой пыльной дороге, огибающей картофельное поле, и вскоре оказалась у деревенской околицы. Сама дорога не исчезла, а как ручеёк впала в деревенскую, надо полагать единственную, улицу.

Домики и вблизи были как игрушечные. Аккуратные, с весело глядящими окнами из-под кружевных капорчиков наличников. В садах всё больше яблони да сливы, и рябины почти у каждого крыльца.

Посреди дороги, у огромной лужи копошились два мальчугана лет восьми-семи.

– Ребята, здравствуйте, – остановилась Маша, – а где живёт Антонина Тихоновна?

– Какая это Антонина Тихонна? – переспросил похожий на цыганчонка мальчишка, усердно ковыряя пальцем в носу.

– Палец сломаешь, – улыбнулась Маша, – она в школе работает техничкой.

– Тончика, штоль? Так бы и сразу и сказала. Вон ейная хата.

Грязный мальчишеский палец оставил на мгновение недра носа и указал на опрятную избу, стоящую особнячком, на пригорочке.

– Спасибо, – Маша направилась к небольшому палисаднику. Второй мальчуган, светленький и веснушчатый, которого Маша про себя назвала одуванчиком, хлопая огромными пушистыми ресницами, крикнул вслед:

– А ты кто ей будешь?

– А я не ей буду, я вам буду скоро… учительницей.

Последние слова Маша произнесла как-то неуверенно. Заметив огоньки недоверия в глазах ребятишек, она подошла к ним поближе.

– Что, не похожа?

– Не-а, – протяжно отозвался «одуванчик», – нисколечко не похожа. Учительницы в юбках ходят, а ты в штанах. Да и портфеля у тебя нет…

И окинув насмешливыми взглядами Машины вытертые добела, подвёрнутые до колен джинсы, босые ноги и волосы, стянутые на затылке в хвост цветной резинкой, мальчишки в один голос повторили: «Нисколечко не похожа!»

– Машенька! Мария Александровна! Что ж в избу-то не заходите, я с самого утра дожидаюсь.

На высоком крылечке стояла сухощавая миловидная женщина лет пятидесяти. – А вы, анчутки [4], что рты разинули? Не видите, – человек с дороги, уставши! – Она погрозила кулаком мальчишкам, и те, переглянувшись, бросились наутёк – только пятки засверкали.

– Куда это они, – рассмеялась Маша, – неужели и вправду испугались?

– Испугались, как же, – Антонина Тихоновна подошла ближе,– они теперь не угомонятся, пока всех новостью не обнесут, ну чисто скаженные. Проходи, Машенька, – она распахнула низенькую калитку, и Маша попала в черёмуховые заросли.