Густой горьковатый аромат стелется по горнице, и зубная боль проходит, словно её и не было.

Я сижу на широкой лавке вся зарёванная, с опухшей щекой рядом с дедом и слышу, как он, усмехаясь в усы, бормочет чуть слышно:

«Ворожейка-душенька, зелья наварила…»

Сколько же лет было мне тогда?

Лет пять, наверное…

По холодной утренней зорьке уводила ты меня в лес, на заветные, одной тебе ведомые поляны, к заливным лугами – за травами.

Вижу тебя в белом, низко повязанном над глазами, платке, в расшитой незатейливым узором кофточке, с веткой калины в руке.

«…Каждую травку, каждый корешок в своё время срывать надобно. Сорвёшь раньше положенного времени или запоздаешь чуток, – ан, ушла сила целебная из травки той в корень, а из корня в землю-матушку. Жди теперь целый год…»

А я, замёрзшая, мокрая до последней ниточки, и слушала тебя и не слушала. Думалось мне о тёплой лежанке за печкой да о пёстром лоскутном одеяле. Вот бы забраться сейчас под него, укутаться и заснуть… Но время в лесу летит незаметно, вот уж и солнышко взошло, и полно лукошко разных трав да корешков.

…Мне было пятнадцать, когда умер дед.

Светлая тихая изба потемнела от чужих суетливых людей, не светились восковым светом затоптанные половицы, а у загнетки хлопотала незнакомая женщина, хмурая и неприветливая.

Ты сидела подле деда, лежащего на конике под иконами, а моя мать сердито вполголоса выговаривала тебе:

«Стыд-то какой перед людьми, хоть бы слезинку обронила. Полвека вместе прожили, дурой тебя, старую, не назвал ни разу. Бессовестная!»

Но ты спокойная и совершенно безучастная ко всему происходящему что-то шептала, глядя куда-то в себя странным, застывшим взглядом. Я подошла ближе, прислушалась.

«…Вот и хорошо, Витенька, вот и ладно, что ты раньше меня собрался. А то кто бы тут без меня за тобой доглядывал, ты же у меня ровно дитятко малое. Ты, Витенька, по-терпи немного, я тут не задержусь, скоро к тебе приду…».

После погоста, по обычаю вымыв руки, немногочисленная родня и соседи уселись за стол помянуть покойника. Тебя среди них не оказалось, и я вышла на улицу.

На завалинке, как раз там, где любил сидеть дед, ты сидела, и снова меня поразил твой взгляд в себя. Я подошла ближе, ты посмотрела на меня, и глаза твои потеплели.

– Почему ты не плакала. Тебе не жаль деда?

– Пустое это дело, плакать. Я с ним разговаривала, скоро свидеться обещала.

– Разве с мёртвыми можно разговаривать? Они же не слышат.

– И слышат, и видят не хуже нас с тобой, если не лучше ли.

Я присела рядышком, прижалась к тебе.

– Я не хочу, чтобы ты умирала, ба. Я боюсь.

– Глупенькая! Чего же тут бояться? Придёт моё время, и я умру. Отдыхать тоже нужно когда-нибудь. Смерть приносит избавление.

– Из-бав-ле-ни-е, – протянула я, – от чего избавление?

– Жизнь – хлопоты да суета; приходит время, и человек устаёт от жизни. Только время

это у каждого своё, и ни приближать, ни отдалять его нельзя.

– А ты знаешь, когда оно придёт, твоё время? А моё?

– Не дано человеку это знать, да и не надо.

Я приехала к тебе за месяц до твоей смерти, приехала потому что предчувствие беды не оставляло меня всё последнее время. Ты, совершенно высохшая, встретила меня со слезами:

– Милочка, ладушко моё, я уж и не чаяла свидеться.

И вроде всё было, как всегда.

И чай душистый на травах, и пирог с черёмухой румяный и вкусный…

Вот только нездешние тени залегли у тебя под глазами, да и неземным светом светились глаза твои.

Утром я вышла в палисадник и увидела тебя с маленьким лапоточком в руках. Он был почти готов, только осталось заправить лычку, чтобы не расплёлся.

– Кому такой малюсенький, ба?

– Тебе.

– ?!!

– Собираться мне пора, Милочка, далеко я от тебя скоро буду. В лапоточке этом защита твоя. От слова недоброго, от взгляда случайного, злого, от зависти чёрной, непрошеной. Не проклинай обидчиков своих, не желай зла им, не открывай сердце своё помыслам о мести. Ну а если кто так обидит, что жить невмоготу станет – потяни за лычку, расплети лапоток. Дорого заплатит обидчик твой.

Я взяла лапоток, хранивший тепло твоих рук. А ты протянула рушник.

– С рушником этим я замуж выходила. Теперь он твой.

Она всего на полгода пережила деда. Давно уже нет её в живых, но живы и стали взрослыми дети, которых лечила она травами да заговорами.

Я вышла замуж. У меня растёт сынишка, непослушный и вихрастый, вылитый воробышек.

Много раз, задыхаясь от обиды и глотая горькие слёзы, брала в руки я лапоток. И каждый раз словно что-то останавливало меня.

И отправлялся лапоток на своё заветное место, к тетрадке с наговорами да к пучкам трав.

Не ты ли останавливала меня, родная моя?

Пройдёт время.

Мой сынишка вырастет.

И когда придёт пора ввести в дом его избранницу, я встречу их хлебом-солью на расшитом тобою рушнике.

Оглавление

           Памяти капитана

           Уилфреда Доумена

История не приемлет сослагательных наклонений. Происходит то, что должно произойти, безо всяких поправок на «если бы». И всё же, если бы мне посчастливилось однажды оказаться в Англии, я бы отправилась в Гринвич. Здесь, на берегу Темзы, в специально выстроенном сухом доке стоит легенда парусного флота, таинственная и прекрасная, как все легенды на свете. Латунная табличка на одной из стен дока гласит: «Здесь сохраняется «Катти Сарк», как памятник своего времени, как дань уважения людям и кораблям эпохи паруса».

Я бы коснулась ладонью обшивки корпуса, нагретой скупым английским солнцем…

– Ну, здравствуй, Короткая Рубашка!

И Вечная Нэнни, возможно, улыбнулась бы мне в ответ.

Своим появлением на свет чайный клипер «Катти Сарк» обязан именно ей, молоденькой ведьме в короткой рубашке. Своей нелёгкой судьбой, роковым невезением – ей, и только ей. В истории клипера, единственного на сегодняшний день сохранившегося представителя великолепной плеяды «гончих псов океана», тесно сплетены события реальные и вымышленные. Окутанная тайной древних баллад и легенд, королева парусного флота и в наши дни вызывает восхищение. Да, не менее красив был и «Ариэль», трагически погибший, и «Золотая лань», знаменитое судно не менее знаменитого пирата – сэра Фрэнсиса Дрейка. Более того, в гонках чайных клиперов «Катти Сарк» ни разу не удалось прийти первой, всё время мешали досадные случайности, которые очень скоро переросли в закономерность. И всё-таки, именно ей принадлежит титул королевы парусного флота.

А начиналось всё в те далёкие и славные времена, когда Шотландия была Каледонией, и бродили по её бескрайним зелёным просторам меккеры – странствующие певцы и музыканты. На этой древней благословенной земле суждено было появиться на свет Роберту Бернсу – великому шотландскому поэту. Наверное, от матери услышал он предание о Нэнни Короткой Рубашке, а может от подвыпивших завсегдатаев кабачка в Аллоуэй, – так называлась деревенька среди гор, недалеко от городка Эйр. Именно это предание и легло в основу сюжета повести в стихах «Тэм О’Шентер».

Не знала бабушка седая,

Рубашку внучке покупая,

Что внучка в ней плясать пойдёт

В пустынный храм среди болот.

Что бесноваться будет Нэнни,

Среди чертей и привидений!

Злую шутку сыграл с Тэмом коварный Джон Ячменное Зерно. Встреча с ведьмой в короткой рубашке чуть не стоила ему жизни, но старая верная Мэг, кобыла Тэма, рванулась изо всех сил и спасла своего непутёвого хозяина, вот только хвост остался в руках у ведьмы, а ведьма…