Ника вошла на цыпочках, чтобы не разбудить Юльку, но та уже не спала.

– Ну и видок у тебя. Отогрелась? Может, ещё чайку?

– Клиент попался придурочный, – Юлька зевнула и закуталась в одеяло, – ангела, говорит, хочу. А потом взял и высадил прямо посреди мостовой. Лети, говорит, на то тебе и крылья, чтобы летать. Хорошо, что недалеко от твоего дома, а то бы замёрзла. Босиком ведь высадил, только его рубашка из одежды и осталась. Но заплатил хорошо, как и обещал. Теперь можно будет долги отдать, купить подарки и – домой.

Рождество всё-таки.

Она сняла с шеи замшевый чехол для мобильного телефона, вытащила несколько стодолларовых купюр и положила их в карман чёрной кожаной куртки.

На полу лежали сброшенные белые крылья…

Оглавление

«Напиши обо мне, напиши…

Выдумываешь каких-то героев, мучаешься, вынашиваешь их жизни, судьбы.

Меня же не нужно выдумывать и вынашивать. Правда-правда…»

Она раскачивается на старом венском стуле в такт маятнику огромных настенных часов.

– Как ты вошла сюда?

Я села в кровати и вспомнила, что вчера моя квартирная хозяйка говорила мне о том, что сдала вторую комнату на два месяца, а я и забыла.

– Через стену просочилась. Через стену, – в голосе её нет и намёка на шутку.

Похоже, что она действительно просочилась сквозь рыхлую, пористую желтизну ракушника; из него сложен двухэтажный дом на улице Мачтовой, в котором я снимаю комнату.

Она останавливает маятник-стул и указывает на стену, – там висит изображение «Катти Сарк», которое я таскаю с собой всюду. Где только не приходилось мне снимать жильё: первое, что я делаю, – достаю из сумки небольшое, но увесистое панно – изображение чайного клипера, подаренное мне после публикации новеллы о Капитане Доумене. Стекло – эмаль, стекло – краска, модель, стекло – эмаль, краска…

Вся эта многослойная тяжесть заключена в массивную коричневую раму, и порой мне кажется, что клиперу там тесновато.

Солнце запуталось в тонких пальцах моей непрошеной утренней гостьи.

– Симпатичное судёнышко, – она улыбается заговорщески, словно знает какую-то тайну, – кстати, я на днях видела её. Она о-очень тобой довольна.

Серые глаза гостьи отливают зеленью и перламутром.

– Послушай, а ты – кто?

Редкостная дрянь, всё-таки, эти таблетки от головной боли. Мало того, что остаётся боль, так ещё добавляется тошнотворный лекарственный привкус.

– Ты разве не приснилась мне? Кто это мной о-очень доволен?

– Хозяйка этого судёнышка. Разве ты с ней не знакома? Ты же писала о ней! А она, представь, о тебе всё-всё знает. Я – Ева. Запомни это, пожалуйста. Остальное расскажет он.

– Да кто он-то?

Но Ева исчезла, а неизвестно откуда возникший, приятный мужской голос, пожелав мне доброго утра, осведомился, что я предпочитаю на ланч, и сколько времени мне нужно, чтобы добраться в кафе «Эль Ниньо».

– Полчаса, – не задумываясь, ответила я, но вовремя спохватилась, – а где это? И что за название – для геев кафе, что ли?

– Для гоев. – В бархате баритона заискрилась улыбка. – На побережье. Недалеко от коттеджного посёлка. Вы уверены, что полчаса, леди? Что заказать для вас?

– Я не знаю… что-нибудь закажите, мне всё равно.

– Булочки с мёдом и горячее молоко. Уверен – вам понравится.

Чертыхаясь и спотыкаясь на каждом шагу, я начала отыскивать одёжку, ту самую, по которой встречают.

«А собственно, чего это я. Меня же не на романтический ужин приглашают. Вот и пойду сама собой. Деловая встреча? Деловая. Мне сделают предложение, от которого я не должна отказываться. Ева просила…»

И я замерла на месте.

Я не знаю никакой Евы.

У меня никогда не было знакомых с таким именем. Ева – это сон. Мой утренний сон. И голос…

Голос – тоже сон. А вот интересно, есть ли такое кафе на самом деле?

Самым простым способом ответить на все вопросы, было отправиться на побережье, в кафе со странным названием и всё выяснить.

Через полчаса я сидела за столиком на открытой веранде, выдающейся далеко в море, с чашкой горячего молока в одной руке и с горячей медовой плюшкой – в другой.

С пятой по счёту плюшкой – как были съедены предыдущие четыре, я не помню.

Он был красив той благородной мужской красотой, которая проступает с возрастом. И именно возраста и нельзя было определить, можно было только с уверенностью сказать, что было ему далеко за сорок, и судьба хорошенько трепала его, судя по шрамам на руках.

– Я слушаю. – С последней медовой плюшкой было покончено, и я отважилась заглянуть ему в глаза.

Да-а-а, трудно быть женщиной… Стоически переносить это самое «бытие», когда у мужчины такие глаза.

– Я хочу заказать вам повесть.

– О чём? – вспомнилось утреннее: «Напиши обо мне, напиши…»

– О любви, конечно же, – удивился он, – разве имеет смысл писать на другие темы?

В мире, который держится на любви, все рассказы, повести, романы написаны о ней. Я уже не говорю о стихах. Все остальное – фон, антураж, декорации… И ваша повесть не станет исключением.

– А можно поточнее?

– О женщине, которую я долго искал, нашёл и… потерял. О любви – я же сказал. Разве нужно ещё что-то уточнять.

Он вытащил из кейса мою книгу и положил перед собой.

– Чтобы исключить все дальнейшие «отчего», «зачем» и «почему», я сразу скажу, что мне нравится, как вы пишете. Из вас получилась бы хорошая актриса – вы умеете вживаться в образ так, что возникает иллюзия автобиографической повести. Вы же не станете утверждать, что всё это происходило с вами? На это и десятка жизней не хватило бы.

Кроме того, всё написанное вами, воплощается в реальности. Она зачитала вашу книгу до дыр… И вы, некоторым образом, причастны к её исчезновению.

Словом, я хочу, чтобы вы написали о женщине, которую я люблю.

– Интересно, каким это образом я причастна… Что-то не припомню, чтобы я писала о женщине, которая покинула своего… возлюбленного. И потом… Сложно писать о человеке, ничего не зная о нём. Вкусы, привычки, достоинства и недостатки, пороки, если хотите…Наследственные заболевания и состояния.

А если серьёзно, то расскажите мне о ней. Может быть, сохранились фотоснимки?

Передо мной легла чёрно-белая фотография, на которой моя утренняя гостья смеялась, указывая куда-то рукой, а в её тонких пальцах плескалось восходящее солнце…

– Её звали… Ева?

– Откуда вы знаете? – его невозмутимость улетучилась в один миг. – Вы были знакомы?

Я молча покачала головой.

– Считайте, что я угадала.

– Считайте, что я вам поверил… Я не стану расспрашивать. Это единственная фотография, сохранившаяся у меня – она не любила фотографироваться. Есть ещё дом, в котором она жила и из которого так неожиданно исчезла. Это здесь, недалеко. Если хотите, мы можем сейчас сходить туда.

Там остались её вещи, одежда. Книги… Всё это расскажет вам о ней гораздо лучше. Чем я, и гораздо больше – я почти ничего не знаю о ней. Я всё оставил там так, как было. Тогда я ещё верил, что она вернётся.

– А сейчас?

– И сейчас, иногда ещё верю. Иначе бы не разыскал вас. Давайте сразу решим финансовые вопросы.

– Мне не нужны деньги. То есть, деньги, разумеется, мне нужны, как и любому человеку, но в данном случае… Просто помогите издать книгу.

– Это можно понимать как «да»?

– Сколько у меня времени?

– Вы всегда отвечаете на вопросы вопросом? Я не тороплю вас. Хотелось бы, конечно, поскорее, но это не тот случай, где нужна спешка. Видите ли, я верю в то, что она прочтёт написанную вами книгу и вернётся.

Но книга эта должна быть о любви. О том, что я любил её…

Меня уже начинали одолевать сомнения: не с сумасшедшим ли я имею дело?

Если Ева умерла, то как она может к нему вернуться? Предположим, она прочтёт мою книгу. Нет-нет, предположим… Похоже, и я начинаю сходить с ума.