Обожал Коноплянов и всяческие реконструкции.

Так, вскоре после вступления в должность он затеял грандиозный ремонт, длившийся несколько месяцев, с той якобы целью, чтобы каждому работнику предоставить отдельную комнату. При этом Виталий Николаевич не забыл и себя, расширив собственный кабинет за счет слияния трех смеж­ных. Позади кабинета выкроил небольшую комнату для «от­дыха». На дверь, ведущую туда, велел наклеить карту Север­ного Кавказа и, таким образом, для непосвященных вход в «комнату отдыха» был замаскирован. Впрочем, о существо­вании ее знала даже рассыльная управления.

Вся мебель — от дубовой массивной рамы, в которой висел портрет Дзержинского, до необъятного двухтумбового письменного стола и кресел с гнутыми подлокотниками,— была заново отполирована, на мягкие сидения кресел и ди­ван натянут темно-бордовый плюш. Заодно Коноплянов где-то приобрел напольные часы-башню, занявшие весь угол и каждый час оглашавшие кабинет торжественным медным боем. Со стороны балкона был установлен специально зака­занный длинный прямоугольный стол для «особых совещаний», за которым могло уместиться на двух рядах стульев человек двадцать пять. Стол накрыли зеленым сукном.

Без изменений были оставлены разве что люстра, тем­ные бархатные шторы на окнах и настольная лампа со спе­циальным зеленым плафоном.

Нашлись злые языки, уверявшие, что весь этот «тарарам» новый начальник устроил не из человеколюбия, руководству­ясь заботой о сотрудниках, нуждавшихся в отдельных ком­натах, а ради того, чтобы придать блеск и величие себе са­мому.

Впрочем, не все так думали.

Новшества на этом не кончились. Расправившись с внут­ренним переустройством здания, Виталий Николаевич начал практически и планомерно проводить в жизнь свою систему «закручивания гаек». По понедельникам являлся на работу раньше всех и, стоя в небольшом вестибюле до половины девятого, лично регистрировал всех опоздавших, которым потом делал соответствующее внушение Правда, опоздания он не считал смертным грехом и слишком строго не взыски­вал. Но горе тому, кто рискнет появиться в управлении не­бритым, с несвежим подворотничком или в нечищеных ботин­ках. Тут уже спуску не было. Виноватому назначалось не­сколько часов строевой подготовки по заранее разработанной теме: «Одиночное обучение бойца» Еще строже относился Коноплянов к тем, от кого попахивало на службе спиртным,— таковых он без сожаления отправлял на гауптвахту, исполь-зуя «полную катушку», то есть пять суток со строгим режи­мом

Нечего и говорить,— к концу второго месяца почти все управление трепетало перед новым начальником. Только два человека, оба его заместителя, вели себя так, будто ничего не изменилось.

По-прежнему спокойно, уравновешенно и со знанием дела исполнял свои обязанности Гоголев. Второй заместитель, Леонтьев, как и прежде, поспевал всюду — до начала рабо­ты учреждений и организаций города проверял чистоту и порядок на улицах и площадях, часом позже собирал участ­ковых милиционеров, давая им инструкции на день и особо нажимая на меры надзора за санитарным состоянием столи­цы Черкесии. К себе он приходил уже в десять и разбирал всякого рода происшествия, случившиеся вечером и ночью. Затем отправлялся с докладом к Коноплянову и председате­лю облисполкома. После обеда — выезды в районы, встречи с так называемыми «низовыми активистами», которых у него было немало и разветвленная сеть их непрестанно пополня­лась. К исходу дня Леонтьев возвращался в управление и, разобравшись в полученных сведениях, отдав надлежащие распоряжения, ехал в обком к Воробьеву, обстоятельно ин­формируя секретаря о происшествиях за сутки и принятых мерах.

У Леонтьева день был расписан так, что не оставалось и минуты свободной, за неделю он несколько раз оставался без обеда, но даже это не спасало его от Конопляновских нотаций по поводу неповоротливости некоторых работников управления, которые никак не могут ликвидировать преступ­ность в области. Кто-кто, а Коноплянов был великим масте­ром отчитывать человека, не называя его по фамилии, обхо­дя прямые обвинения, но выстраивая разговор таким обра­зом, что собеседник всегда точно знал — речь идет именно о нем

Леонтьеву, человеку деятельному, добросовестному, но тихому и скромному, не приходило на ум спорить с началь­ством и уж совсем невдомек было, что Коноплянов принад­лежит к той породе руководителей, для которых важно чис­то внешнее, показное благополучие и нет дела до существа. Лишь бы исправно «крутилось колесо», а если при этом ржавеет ось и вылетают спицы — неважно: на наш век хва­тит

Коноплянов вообще считал милицию кляузным учрежде­нием, ошибочно навязанным органам государственной безопас­ности. Вслух Виталий Николаевич, разумеется, таких вещей не говорил.

В свете сказанного, как теперь часто пишут в отчетах и газетных статьях, вполне объяснимы те события, которые последовали одно за другим вскоре после приезда начальни­ка управления из Ставрополя.

Начать с того, что за время его отсутствия произошло несколько случаев нарушения законности, к которым Коноп-лянов обыкновенно относился так, будто они являлись пря­мым следствием нерасторопности и неумелости его подчинен­ных. А раз это было без него — тем более. Наломали дров и — «баста». Теперь ему предстоит расхлебывать.

Жарко стало в первую очередь Петру Яковлевичу Леонть­еву. Прежде всего он получил нагоняй за непринятие неот­ложных мер по ограблению на ярмарке в ювелирном магази­не. Начальнику угрозыска Бондаренко был объявлен строгий выговор «с занесением», а лейтенант Маремкулов сдал ору­жие и прошествовал на гауптвахту за то, что упустил Цыга­нова. Трое суток ареста за халатность при исполнении слу­жебных обязанностей. Незамедлительно был издан и второй приказ, отмечавший решительные действия пожарников, свое­временно потушивших пожар на овцеферме совхоза «Приго­родный».

Сергей Тимофеевич Бондаренко счел наказание слишком суровым и тотчас послал рапорт в Москву с просьбой пере­вести его в Белоруссию, где жила его мать. Не поставив об этом в известность Коноплянова, он продолжал с прежней неторопливой методичностью вести розыск Цыганова и его неизвестного сообщника.

Прошло три дня, в течение которых Виталий Николае­вич Конопляное знакомился со всей документацией, касаю­щейся нападения на продавщицу ювелирного магазина Пари-тову, кражи овец на совхозной ферме, пожара и его ликви­дации, обыска на Шахарской прядильной фабрике, произве­денного по просьбе старшего сторожевой охраны Кумратова, подозревавшего, что шерсть убывает «налево» неведомыми ему путями. Кстати, обыск ничего не дал.

Вывод, сделанный Конопляновым в результате рассмот­рения всех этих дел, был неожиданным для него самого. Действительно: грабители на ярмарке повели себя гго мень­шей мере глупо — ударили камнем Паритову, схватили ни­чего не стоящее кольцо и-скрылись. Явно случайное проис­шествие. Разве тут можно усмотреть почерк опытных реци­дивистов? Обыкновенное хулиганство. Напились и стукнули продавщицу, а потом со страху не сумели даже украсть как следует. И материальный ущерб ничтожен — двести рублей с копейками. Так для какой же цели возиться и раздувать кадило? А ферма? Произведенная проверка показала, что там царила путаница в документах учета. Полная вероятность, что недостачи овец просто не было. То же самое с фабрикой Утечки шерсти не обнаружено.

У Виталия Николаевича сразу поднялось настроение, и он вызвал к себе Бондаренко.

Сергей Тимофеевич пришел с объемистой папкой: он по опыту знал, что о чем бы ни пошел разговор, ему придется отстаивать свою точку зрения, а делать это лучше, имея под рукой акты экспертиз и протоколы допросов.

—  Ну-с,— улыбаясь, встретил его Конопляное и, выждав паузу, в течение которой Бондаренко стоял перед столом, не решаясь сесть без приглашения, наконец широко повел ру­кой в сторону кресла. Субординация была соблюдена — на­чальник угрозыска постоял сколько полагается.

—  Садитесь.

Бондаренко сел, положив папку себе на колени.