— А где Зубер Нахов?

— Братец моей бывшей супруги? — притворно беспечным тоном переспросил Жунид.— Тоже отсидел свое. А куда подал­ся — не знаю. Может, опять в тюрьме. Неисправимый тип. Но жулик и вор мелкий.

Показались первые домики аула Бгидес. Ущелье реки Кяфар здесь расширялось, образуя довольно просторную до­лину. Сады, огороды, пастбища, овцефермы — население Бги-деса занималось главным образом скотоводством.

Геологоразведка, как и сказал им чабан из Калежа, раз­била лагерь в боковом ущельице, на берегу большой речки, скорее — ручейка, бойко стекавшего с гор. Вода в нем была мутнйя, глинистая от дождей.

Они подъехали к самой буровой. Из палатки, раскину­той возле вышки, вышел худой, несмотря на раннюю весну, загорелый человек в засаленных брезентовых штанах, голый до пояса.

— Кто это к нам пожаловал? — спросил он на чистей­шем русском языке, хотя по облику в нем нетрудно было угадать горца. Лицо — смуглое, горбоносое, на остриженной под нолевку голове — войлочная сванская шапочка.

— Майор милиции Шукаев,— протянул руку Жунид.— Мои товарищи — Дараев и Сугуров. По тому же ведомству.

— Буровой мастер Кадыров,— согнав с лица улыбку, сказал человек из палатки.— Чем могу вам помочь?

— К вам не приходил сегодня утром или днем некий Мазан Каражаев? Небольшого роста, плотный, пятьдесят пять лет... Черкес.

— Не надо,— опять улыбнулся Кадыров.— Знаю. Был. Он и сейчас здесь. Мы взяли его подсобником.

Жунид окинул взглядом лагерь. Еще две палатки стояли поодаль. Людей не видно.

— Они купаться пошли,— понял его мастер.— Там, выше, озерко есть. Рабочий день у нас кончился. Вот-вот должны подойти.

Геологи действительно скоро вернулись. Бондарь, узнав, что сотрудники милиции приехали к нему, мгновенно поблед­нел и полез в карман за табаком. Пока он шарил там, Жу­нид вполголоса сказал Кадырову:

—  Нам бы с ним поговорить без свидетелей. .

—  Пожалуйста,— так же тихо ответил тот,— можно в моей палатке.

—  Нет, спасибо, мы — в машине.

Шукаев сел на место шофера, который, воспользовавшись передышкой, прилег на траву в тени палатки. Каражаева Жунид посадил рядом с собой. Вадим и Арсен устроились сзади. Арсен приладил на планшете лист бумаги,— пригото­вился писать протокол.

Шукаев начал безо всяких околичностей:

—  Я — майор НКВД. Вам известно о том, что вашего знакомого и сослуживца Сахата Кабдугова едва не убили двое неопознанных бандитов?

—  Нет, не знаю,— поспешно ответил бондарь, подобо­страстно засматривая в глаза Жуниду.— Кто убил, почему убил?

—  Вопросы задаю я. Чуть не убили,— уточнил Шукаев и, окинув бондаря быстром испытующим взглядом, тут же решил отказаться от своего первоначального намерения про­вести допрос по всей форме.

—  Не надо ничего писать, Арсен,— сказал он, продол­жая изучающе разглядывать Каражаева, который ерзал и мялся, не зная, куда деваться и пребывая, по-видимому, в крайне расстроенном состоянии.

Жунида часто выручало приобретенное с годами умение сразу, в момент, определить, какую избрать линию поведе­ния в разговоре с подозреваемым или свидетелем, линию, которая наилучшим образом соответствовала бы психологи­ческому настрою допрашиваемого.

Внешний вид, те неуловимые для неспециалиста'и нена­блюдательного человека признаки, которые могли свидетель­ствовать о страхе или решимости уйти от ответа, о стремле­нии под напускной бравадой скрыть истину, о безразличии, о показной или подлинной растерянности — все это замечал, все регистрировал его внимательный глаз, непроизвольно, автоматически схватывающий нужную информацию в считан­ные секунды.

Временами это требовалб немалых усилий с его сторо­ны в тех случаях, когда попадался достойный противник, и «обойти» его было еще заманчивее, еще интереснее.

Мазан Каражаев был весь, как на ладони.

— Вас устроит, если мы не будем вести протокола и, возможно, ограничимся сегодняшней беседой с вами? Разу­меется, если вы ничего не скроете от нас...— Жунид не без умысла повел этот разговор по-русски. Во-первых, его должен был слышать Дараев, а, во-вторых, он по опыту знал, что человек, вынужденный отвечать не на родном языке, скорее может проговориться.

— Ай-ай,— запричитал Мазан.— Как скрывать, зачем скрывать? Ради аллаха, товарищ майор... Шайтан попутал, гражданин майор...

— Вы можете называть меня, как хотите. Вас пока ни в чем не обвиняют.

Это незаметное, будто случайное «пока» не прошло мимо ушей бондаря, и он опять побледнел.

— Возьмите себя в руки и перестаньте нервничать,— жестко сказал Жунид.— Обещаете говорить правду?

— Обещаем! Сто раз! Аллахом клянусь, гражда... това­рищ майор!..

— Хорошо. В таком случае скажите нам, давно ли вы знакомы с пожилым человеком, одетым в халат и феску? Вас видели в ним позавчера. Имени его я вам не назову, это преждевременно...— Жунид поймал в зеркале удивленный, осуждающий взгляд Дараева и незаметно моргнул ему. Шукаев отлично понимал, что «удочка», на которую он намере­вался поймать Мазана, была заброшена так откровенно, так наивно, что крючок буквально торчал наружу. Именно на это он и рассчитывал. Но ответ бондаря даже для него явился полной неожиданностью. О такой удаче можно было только мечтать.

— Зачем тебе назвать? — испуганно залепетал Мазан, судорожно схватив Жунида за пуговицу пиджака.— Сам ска­жу, все сам,— он так торопился, видимо, боясь, как бы стро­гий майор не опередил его, что даже стал заикаться: — Пло-о-хой он человек, со-о-всем плохой! Как встретил его, сон нешел, спать не мог! Хапито Гумжачев ему фамилия!

Жунид с трудом удержался от восклицания.

— Это нам известно. Кто был с ним? Кто второй?

— Мустафа Зизарахов,— с такой же готовностью сказал Мазан.— Дрянь мужик, пропавший совсем     без вина рука трясет .

—  Давно знаете их?

—  Один аул жили, соседи жили.   Сколько? — он намор­щил лоб, вспоминая.— Давддать год, может больше

—  Как попал сюда Гумжачев? — вмешался Вадим Аки­мович.— Он имеет отношение к покушению на Кабдугова?

—  Разве я знаю? — тотчас обернулся бондарь, отпуская пуговицу Жунида.— Клянусь, не знаю   Мустафа привел Сахата дом просил показать.

Мазан Каражаев рассказал все. О том, как он лишил­ся покоя, встретив в ауле Гумжачева в компании забулды­ги Зизарахова, окончательно спившегося за последние годы. Мустафу знали многие: он не имел постоянной работы, жил подачками и случайными заработками, скитался,— видно, не прошла ему даром бурная молодость, едва не приведшая его на скамью подсудимых по делу разбойника Унарокова. Мазан, конечно, ничего не подозревал о старых грехах и связях Мустафы, но зато отлично понимал, что его быв­ший знакомец Хапито Гумжачев, по слухам получивший десять лет заключения, с ведома властей и с чистыми на­мерениями не мог ни с того, ни с сего появиться в Кале-же. Дотошность и требовательность, с какой Хапито рас­спрашивал бондаря даже о самых, казалось бы, незначи­тельных подробностях жизни сыровара Кабдугова, наводила на размышления. Мазан, трусливый, робкий Мазан, безот­ветность которого вошла в пословицу среди аульчан, был объят растерянностью и страхом Страх заставил его уво­литься, заколотить досками окна в доме и уйти к геологам, подальше и от Хапито, и от родного гнезда.

Последней уступкой судьбе была выпивка, вдвоем с сы­роваром, на которую Мазан пригласил Кабдугова по приказу Хапито. «Не задержишь его до полуночи — считай, что твоя песенка спета»,— пригрозил Гумжачев.

—  Вы не предупредили Кабдугова? — с укором спросил Дараев.

—  Я маленький человек,— взмолился бондарь.— Я бо­ялся... Однако, сказал Сахату, что Хапито привязал коня в Калеже.

—  Когда сказали?

—  Вчера.

—  Как он отнесся к этому?

— Белый стал. Злой стал. Ушел, вино не допил. Шукаев уже не сомневался, что догадка его верна  покушение на сыровара — дело рук Хапито. Не простил старый бандит Сахату предательства в ауле Псидах.

Но почему сам потерпевший не назвал его имени?