Абдул вскинул пистолет, но не выстрелил, потому что беглец нырнул.

Так повторялось несколько раз, пока пловец не скрылся за уступом русла Кубани, а Маремкулов запоздало опомнил­ся, подумав, что у него есть транспорт, на котором можно достигнуть противоположного берега по мосту, уже виднев­шемуся вверху

Пока они, препираясь с кучером, наконец, тронулись и преодолели расстояние, отделявшее их от того предполагае­мого места, где Цыганов мог выбраться на сушу, того и след простыл

На левом берегу Кубани начиналась слободка.

Сколько ни бродили Маремкулов с сержантом от дома к дому, стуча в калитки и взбудоражив окрестных собак, ни­кто из жителей, выходивших на стук с опаской и медлитель­ностью, приводившими Абдула в бешенство, не смог им ни­чего сказать о бесследно исчезнувшем человеке в косо­воротке.

Маремкулов этим не ограничился: скрепя сердце, он по­слал сержанта в управление — за кавалерийским взводом Ду-денко и уже вместе — Абдулу тоже привели оседланную ло­шадь — они прочесываж до самых сумерек рощу и лесок за слободкой.

Ничего! Как в воду канул. Изволь теперь отвечать, ин­спектор уголовного розыска лейтенант Абдул Маремкулов..

Виктор Иванович Гоголев пользовался среди сослужив­цев непререкаемым авторитетом. Даже начальник управления Конопляное, человек, отличавшийся повышенным самолюби­ем (чтобы не сказать — самомнением!), частенько рубивший сплеча и не признававший при этом никаких резонов, вынуж­ден был с ним считаться. Сейчас Конопляное находился в Ставрополе, и бразды правления держал в своих руках Гого­лев. К чести его сказать, он вовсе не стремился стать «кали­фом на час» — он был абсолютно лишен честолюбия и в своем отношении к работе руководствовался бескорыстным, хотя с точки зрения некоторых несколько устаревшим принципом: как лучше для пользы дела. Одни тайные недоброжелатели — а у хороших людей в них нет недостатка — обвиняли его в лицемерии, другие считали наивным простачком, не понима­ющим собственной выгоды. Сам же Виктор Иванович не при­давал никакого значения закулисной болтовне. Впрочем, вряд ли до него доходили всякие сплетни.

Когда Маремкулов, нерешительно постучав и услыхав низкое басовое «Да?» Гоголева, вошел в кабинет, там уже сидели у приставного столика Леонтьев и Бондаренко.

— Садитесь,— кивком ответив на приветствие лейтенан­та, сухо сказал Виктор Иванович.

От его широких плеч, погрузневшей к пятидесяти годам фигуры и открытого простого лица, с крупными, очень рус­скими чертами, исходило впечатление спокойствия и уверен­ности. И только немного резковатый глубокий бас показывал, что он недоволен.

Леонтьев слегка отодвинулся вместе со стулом, давая Маремкулову место, и, не глядя на него, хмуро сказал:

—  В общих чертах нам все известно. Расскажите подроб­нее, как вы умудрились его упустить.

—  И не вздумайте сваливать на пожарников,— добавил Бондаренко.— Я справлялся: на ферме совхоза «Пригородный» возник пожар — под угрозой оказалось почти все поголовье овец, и пожарники спешили. Сирена была включена, когда они проезжали по городу... ее нельзя было не услыхать. Спали вы... что ли?

Маремкулов вздохнул: последняя спасительная соломин­ка, за которую он рассчитывал ухватиться, ускользнула у него из рук.

— Никак нет, не спал...— угрюмо отозвался он.— Ви­новат.

— Мы знаем, что вы виноваты,— перебил Виктор Ива­нович.— Но на поблажку не надейтесь — будете наказаны в дисциплинарном порядке. Думаю, этот случай, кстати, уж» второй в вашей практике и за небольшой срок, послужит предметом обсуждения и на партийном собрании.

Маремкулов засопел и не смог удержаться от реплики, которая лишь ухудшила его положение.

— Из-за какого-то паршивого ворюги...— пробормотал он.— Даже украсть, как положено, не сумел. Дрянное колеч­ко. Выбросил, наверное, где-то под куст...

Начальник угрозыска заерзал на своем стуле.

—  Неужели вы не понимаете, лейтенант, что в нашем деле не может быть мелочей? Именно тот факт, что разбой­ное нападение на продавщицу,— придись удар чуть правее, неизвестно, как бы она выкарабкалась,— нападение вдвоем из-за дрянного, как вы говорите, кольца,— разве это не на­стораживает?

—  Есть в деле один странный момент,— сказал Виктор Иванович, согласно кивнул в сторону Бондаренко.— Вот Сергей Тимофеевич говорит, что пострадавшая как-то неохотно давала показания. Конечно, это можно приписать испугу, вполне естественному в ее состоянии...

—  Да,— подтвердил Бондаренко.— Из нее буквально приходилось вытягивать каждое слово...

Гоголев задумчиво покрутил металлическую крышку на чернильнице, потом поднял глаза на Маремкулова и несколько секунд изучал его пасмурное лицо, словно видел впервые в жизни.

— Вот что, Абдул,— сказал он наконец по-прежнему строгим тоном, но без признаков раздражения,— хочу посо­ветовать вам больше думать. Поймите, сыскная работа без этого невозможна. В конце концов — не в названии суть. Пока что вы получите строгий выговор, а когда вернется Коноплянов, видимо, он тоже не пройдет мимо, и у вас еще будут неприятности. Сейчас, лейтенант, речь идет о вашей судьбе как работника угрозыска. Задумайтесь, сделайте вы­воды.

—  Есть. Я могу идти?

—  Идите.

Когда дверь закрылась за Маремкуловым, Виктор Ивано­вич укоризненно посмотрел на Леонтьева.

— Слабо поставлена у нас воспитательная работа с людьми, Петр Яковлевич. Слабо. А ведь это — ваш хлеб.

Петр Яковлевич пожал плечами.

—  Вы правы. Руки не доходят.

—  Ладно,— встал Гоголев, кладя свою широкую плот­ную ладонь на стол, будто показывая этим жестом, что часть разговора окончена и теперь речь пойдет о другом.— Оста­вим пока эту тему... Что собираетесь делать, товарищи?

Леонтьев посмотрел на Бондаренко. Сергей Тимофее­вич откашлялся: он всегда немного робел в присутствии Гоголева.

—  Еще раз допросить Паритову. По-моему, она не все сказала. Просмотреть последние дела об ограблениях. Про­следить за поведением и знакомствами всех, кто в прошлом был связан с преступным миром, а таковые у нас в городе и в районах имеются. Произвести, наконец, ревизию и переучет в ювелирном магазине: возможно, пропали и другие ценнос­ти? Вот, кажется, все.

—  Хорошо,— одобрил Гоголев.— Приметы налетчиков уточните еще раз у пострадавшей, размножьте и раздайте всем сотрудникам. Маремкулову — оформить документы о телесных повреждениях, нанесенных Паритовой. Непонятно, почему до сих пор Наховой не поручено ее освидетельство­вать.

—  Поручено,— вставил Леонтьев.— Она вчера вечером ездила в больницу. Я имею в виду Нахову. Акт, наверное, уже готов...

—   В таком случае — все.

Вернувшись к себе, Бондаренко не сел за письменный стол, как обычно, а остановился у окна и, закурив, некото­рое время рассеянно смотрел на улицу. Под окном покачива­лись на ветру зеленеющие кроны могучих развесистых кленов, посаженных, наверное, в незапамятные времена, шел мел­кий дождь..

... Может быть, Маремкулов прав? Обыкновенная, неуме­лая попытка грабежа? Чего-то или кого-то они испугались, схватили первую попавшуюся безделушку и — давай Бог ноги?

Нет. Какая-то не дававшаяся в руки деталь, мелочь, ка­кая-то странность была в истории похищения мельхиорового кольца. Почему возникло это непонятное ощущение значитель­ности случившегося, хотя внешне дело выглядело до смеш­ного простым?..

Бондаренко даже потер рукою висок. Вздохнув, подошел к столу и поднял телефонную трубку.

— Галя, Сергей Тимофеевич говорит. Машину мне.

Паритова находилась в республиканской больнице. Она уже вставала, через день-два ее должны были выписать. За­ведующая хирургическим отделением любезно предложила Бондаренко свой кабинет, и пострадавшую привели туда на допрос.

Несколько минут Сергей Тимофеевич изучающе смотрел на продавщицу.

Еще молодая, но рано располневшая женщина. Неприят­ный изгиб губ — такое впечатление, будто она все время чем-то недовольна. Глаза красивые, темные. Встречаясь взглядом с Бондаренко, она их кокетливо отводила. Из-под белой мар­левой косынки на голове — блестящие густые волосы цвета воронова крыла. Нос прямой, породистый.