Держался он с достоинством и несколько насмешливо. Однако насмешливость эта была почти неуловимой. Словом, придраться было не к чему, даже если бы Жунид и хотел это сделать.

Допрашивали его в одной из комнат райотделения. Хад-жиби Туков тоже хотел было присутствовать при допросе, но Жунид вежливо и твердо отклонил его просьбу.

Газиз сидел перед следователями в непринужденной позе, закинув ногу на ногу и, казалось, проявлял живейший инте­рес ко всему, что происходит в этой неуютной комнатке с двумя письменными столами, сейфом и выцветшей стенгазе­той на стене.

Дараев начал первым, как было условлено.

—   Ваше имя и фамилия?

—   Газиз Хизирович Дзыбов... к вашим услугам,— охот­но ответил Газиз.

—   Род занятий?

—   Поэт, с вашего позволения.

—   Стихи, значит, пишете?

—   Нет. Видите ли, я назвал себя поэтом несколько в другом смысле. Люди, по моему глубокому убеждению, делят­ся на две категории: одни воспринимают действительность такою, какова она есть, другие, в зависимости от своего на­строения или вдохновения, если хотите, умеют расцветить мир любыми красками. Согласитесь, что последние имеют право хотя бы в мыслях причислять себя к поэтам...

—   И вы включаете себя в их число? — спросил Дараев.

—   Включаю — не то слово. Я ощущаю себя в их числе. К сожалению, таких людей значительно меньше, чем всех прочих, и их труднее найти. Впрочем, я оговорился: не к сожалению, а к счастью. Ведь избранные — это всегда те, которых меньше, не правда ли?

Он явно издевался над ними!

В глазах у Дараева уже вспыхнул было недобрый ого­нек, но Жунид незаметно положил ладонь ему на колено, показывая, что все идет, как полагается, и не следует нервни­чать.

—   Вы правы,— любезно ответил Жунид.— Избранных действительно всегда меньше. Но если вникнуть в смысл глагола «избирать», то никогда не мешает поставить себе вопрос: кем избранных и для какой цели? Не станете же вы, например, отрицать, что преступников меньше, чем честных людей? Означает ли это, что преступники — избранные? Едва ли. Скорее — отверженные...

—   Не скажите,— с интересом посмотрев на Жунида, ответил Дзыбов.— Я глубоко убежден, что если к этим от­верженным, как вы говорите, добавить потенциальных преступников, которые не стали ими фактически по разным при­чинам, то честных людей не останется вовсе...

— А я убежден в обратном,— возразил Жунид.— Если разбудить в любом или почти любом преступнике его добрые начала, дремлющие, так сказать, то и он будет честным че­ловеком. В общем, я привык смотреть на преступника как на потенциально честного человека... Но если вы не возражае­те, мы покончим с этой, безусловно, любопытной дискуссией и возвратимся к делу. Я попрошу вас отвечать на вопросы коротко и ясно.

— Хорошо,— уже без иронии отозвался Дзыбов.— Спра­шивайте, я готов отвечать.

— Сколько вам лет? — спросил Дараев.

— А это имеет значение?

— По-моему, мы договорились: вы отвечаете коротко и ясно.

— Виноват. Давняя привычка: не умею обходиться без лишних слов...

— Итак?

— Тридцать семь.

— Где вы учились?

— Ставропольская гимназия. Известная гимназия...— В голосе Газиза прозвучало сожаление.— И люди там были известные... Неверов, Юхотников... да мало ли.

— Вы именно ее закончили?

— Нет. Отец уехал из Ставрополя и забрал меня. Кон­чал гимназию я уже в Екатеринограде... мечтал стать юнке­ром...

— Чем вы занимались после революции?

— Традиционный вопрос. Знаете, мне столько раз его уже задавали, что...

— Короче, пожалуйста,— не дал ему разглагольствовать Жунид.

Дзыбов театрально развел руками, как бы призывая Да-раева в свидетели, что он, Газиз, изо всех сил старается быть полезным, а ему в этом так недальновидно мешают.

—   Видите ли,— сказал он, поиграв глазами,— я буду с вами откровенен: то, что происходило тогда вокруг, особого сочувствия у меня не вызывало... Сначала я просто болтал­ся. Потом, когда отец погиб, я пытался поступить в вуз. Но к нам, белогвардейским сынкам, сами знаете, отношение было не слишком доверительное. Словом, меня не приняли... Кста­ти, прошу заметить: ни в каких оппозициях и прочем не участвовал. Я не знаю, зачем вы меня сюда вызвали, и не дога­дываюсь, но говорю это так, на всякий случай...

—  Где вы были в ночь с двадцать первого на двадцать второе сентября? — будничным тоном спросил Жунид.

В глазах Газиза мелькнуло мимолетное выражение насто­роженности. И сейчас же погасло. Впрочем, может, Жуниду и показалось.

— Прошел месяц. Я не помню.

— Знакомы с Талибом Бичоевым?

Дзыбов повел плечами, как бы отрицая саму возможность близкого знакомства с каким-то там сторожем.

— Я знаю его. Он знает меня. И только.

— Давно встречались с ним? — вмешался Дараев.

— Ах, вот в чем дело...— понял Газиз.— Числа я не пом­ню, но, действительно, в конце сентября я с двумя прияте­лями приезжал к нему попросить парочку арбузов. Мы ус­траивали маленький кутеж по поводу... хотя нет,— без пово­да... А у Талиба — отменные дыни.

— С кем вы были?

Газиз улыбнулся и тихо, но твердо ответил:

— Извините, но у меня правило: никогда не называть имен и фамилий без крайней необходимости. Тем более — в беседе с работниками угрозыска.

— Почему? У вас был горький опыт? — быстро спросил Жунид.

— Нет. Из элементарного чувства порядочности. Ни я, ни те люди не совершили ничего противозаконного, мне они также ничего плохого не сделали. За что же я должен награ­дить их кучей хлопот?- Вы станете их вызывать, расспраши­вать Бог знает о чем. Кому это приятно? Вот почему говорю вам сразу: не назову ни одного имени...

— Вы были двадцать первого сентября в Чохраке,— решительно перебил Жунид.— Что вы там делали?

— И на этот вопрос я отвечать не обязан,— уже несколь­ко раздраженным томом ответил Газиз.— Но скажу: я при­ехал туда из другого аула за водкой. Я же сказал: устраи­вался легкий кутеж...

— Неубедительно, Дзыбов,— вставил Вадим.

— Значит, вы категорически отказываетесь отвечать, с кем приезжали к Бичоеву на бахчу? — продолжал Шукаев.

— Да.

— Когда у вас была встреча с Асфаром?

Газиз и ухом не повел. Закинул ногу на ногу и, зевнув, ответил, что не знает никакого Асфара. Потом попросил раз­решения закурить и достал массивный, серебряный портси­гар. Жуниду, правда, показалось, что и невежливая зевота Дзыбова, и его размеренные, неторопливые жесты, когда он закуривал, чересчур нарочиты. Но полной уверенности в этом у Жунида не было.

Они бились с ним еще с полчаса, но с таким же успе­хом, можно было выведать что-либо у каменной статуи, на которой нет ни единой надписи. Газиз не молчал, но его раз­говорчивость, которая в любое другое время могла бы вызвать у Вадима и Жунида интерес или, по крайней мере, любопыт­ство, сейчас была совершенно невыносимой. Этот несносный тип с отлично подвешенным языком болтал без умолку, но, в сущности, не сказал ни единого слова.

—  Довольно,— с трудом сдерживая накипавшую злость, сказал Шукаев.— Вам, Дзыбов, придется еще немного побыть со мной, пока Вадим Акимович произведет обыск в вашем доме. Бери, Вадим, Коблева и действуй! Обшарьте каждый закоулок. Самым тщательным образом!

—  Вы не имеете права! — угрожающе произнес Дзыбов.

—  Вадим Акимович, поспешите! — повторил Жунид и, не удостаивая Дзыбова взглядом, закурил. Он хорошо пони­мал, что если обыск не даст результатов, то это не сулит ему ничего хорошего. Ни для задержания Дзыбова, ни для про­изводства обыска у него пока нет никаких оснований.

И все-таки это было единственно правильным и необхо­димым сейчас. Жунид не мог ничего объяснить, но он чув­ствовал, что напал на верный след. Чрм спокойнее и незави­симее держался Газиз, тем все больше крепла уверенность Жунида в его виновности.

Газиз держался слишком спокойно и независимо, слиш­ком естественно. И в этом была фальшь.

.. Дараев и Коблев отсутствовали около часа. Все это время Жунид пытался найти хоть какую-нибудь зацепку в показаниях Газиза, но безрезультатно Он уже начал терять терпение, хотя и не подавал виду