Освоившись с темнотой, Жунид шагнул к двери, ведущей из приемной в кабинет Гоголева. Она была полуотворена. Жунид осторожно просунул голову. Вторая дверь, в их ком­нату, плотно закрыта. Из-под нее вдруг по полу скользнул синеватый неяркий свет и погас: мигнули фонариком. Он на Цыпочках подошел ближе. Теперь от неизвестного ночного гостя его отделяла тонкая переборка. Присев, он заглянул в замочную скважину, потому что в комнате снова мелькнул свет. Рука, державшая фонарь,— самого человека он разгля­деть не мог, только темное бесформенное пятно,— направи­ла тонкий луч на полку, где лежали папки с документами.

Жунид не достал револьвер, не прыгнул на ночного гра­бителя с криком: «Руки вверх!», как это обычно описывается в детективных романах, а продолжал наблюдать, пока не увидел, как второй рукой, полистав дело, непрошенный по­сетитель вырвал несколько страниц и, смяв, положил в кар­ман. То есть Шукаев не видел, куда и как были положены вырванные листы — рука просто ушла в темноту, и зашелес­тела бумага. Шкаф захлопнулся, и уже не синеватый, как показалось вначале, а ослепительно белый луч ударил Жу-нида по глазам.

Он едва успел отскочить от двери и притаиться за уг­лом огромного конопляновского шкафа. Неизвестный запер их дверь на ключ, снова щелкнул фонариком, освещая себе об­ратный путь и, не успел Шукаев опомниться,— а выдать себя не входило в его расчеты,— как он оказался запертым в ка­бинете Гоголева.

— Вот-те раз,— едва слышно прошептал он с досадой и потянул носом.

Запахло духами. Женщина. Так он и думал. Пока он бу­дет сидеть здесь взаперти, она преспокойно уйдет.

Так нет же, черт подери!

Он метнулся к окну, еще раз чертыхнулся, больно уда­рившись коленкой об стол и выглянул на улицу. Как раз под окном, на уровне пола второго этажа темнел бетонный ко­зырек, опирающийся на две кирпичных колонны — вход в управление.

Стараясь не шуметь, Шукаев повернул рычаг старинно­го шпингалетного устройства, и огромная рама окна медлен­но отворилась. На улице прохладно — ночи в Черкесске ред­ко бывают теплыми даже в июне,— но это его не останови­ло. Сев на наружный подоконник, он спрыгнул на козырек, лег животом на его шершавую поверхность, покрытую пылью и мусором и, свесившись, заглянул вниз. Парадное было не­ярко освещено электрической лампочкой — закон ночного за­темнения в первые дни войны да еще здесь, на Кавказе, не вошел в силу. В вестибюле за столиком сидел дежурный, пок­левывая носом. Видел его Жунид сейчас вверх ногами.

— Идиотство,— прошептал он, подтянувшись назад и усмехнулся.— Почти Дуглас Фербенкс

[55]

Он терпеть не мог, когда на работников уголовного ро­зыска и милиции смотрели, как на людей, которые только и заняты погонями, слежкой и перестрелками. Старый, неле­пый, подогреваемый дешевыми детективчиками взгляд на профессию криминалиста. Вредный взгляд. Сколько молодых людей, совершенно не обладающих качествами, необходимы­ми будущему чекисту, сбитые с толку плохими фильмами и романами, жаждущие романтики и приключений, оказывались обманутыми и разочарованными действительной, реальной практикой работы в милиции. Девять десятых времени сле­дователя или оперативного работника уходит не на голово­кружительные трюки, а на нудное, долгое копание в докумен­тах, в постоянных скучных, а порой и изнуряющих допросах, причем львиная доля информации, которая извлекается таким образом, в конце концов оказывается ненужной.

Изредка, конечно, бывает и стрельба, и опасность, и самбо, и скачки с препятствиями...

Однако, нечего ему тут лежать Так можно и прозевать...

Убедившись, что поблизости никого нет, он перевернул­ся ногами к краю козырька, съехал на животе и спрыгнул. Ступни угодили на край газона, и он больно стукнулся пят­кой.

О том, чтобы бежать босиком наверх за туфлями нечего было и думать. Шукаев спрятался в тени дерева. Может, она и не выйдет вовсе? А если выйдет не через главный вход? Даже наверняка не через главный. Тут никак не обойти де­журного. А зачем ей лишний свидетель?! Она пройдет чер­ным ходом: ключ у нее определенно есть, раз есть ключи от приемной и кабинета начальника.

Жунид бегом обогнул здание и проник во двор, благо калитка оказалась не запертой. Спрятаться здесь было нетруд­но: он стал за трансформаторную будку, попав ногой в лужу, которая никогда не просыхала, потому что рядом находилась колонка, где шоферы мыли машины. Холод пополз по ногам, и Шукаев поежился. Насморк обеспечен — кто знает, сколько ему придется здесь проторчать.

Но ждать пришлось недолго. Через несколько минут от­ворилась дверь запасного выхода, которым часто пользовались работники управления, и вышла женщина в темном плаще с сумочкой в руках. Во дворе не было никакого освещения, кроме луны, наполовину задернутой тучами, и Жунид не мог разглядеть ее лица.

Дверь она торопливо заперла на один поворот ключа и быстро пошла к калитке. Шагов ее он почти не слышал,— видно, на ногах у нее были чувяки.

Рассказывая потом друзьям о событиях той памятной ночи, Жунид не скупился на юмористические детали: лучше Уж самому над собой посмеяться, чем ждать, когда это сделают другие. Ему, например, казалось, что фигура майора милиции в форменной одежде и босиком — зрелище доста­точно комичное, и он был приятно удивлен и обрадован, что ни Вадиму, ни Арсену, ни даже Виктору Ивановичу Гоголе­ву не пришло в голову его вышучивать. Наоборот, все счи­тали, что Жунид Шукаев нашел единственно возможный, правильный выход из создавшегося положения и заслужива­ет благодарности в приказе, которая и не заставила себя ждать.

Впрочем, тогда, ночью, Шукаеву было тоже не до сме­ха. Женщина шла очень быстро и поминутно оглядывалась: он должен был призвать на помощь весь свой опыт, чтобы не обнаружить себя.

Не слишком приятны были и холодные камни мостовых, и изрядно остывший асфальт, особенно если учесть, что он основательно промочил ноги: идти за этой быстроногой осо­бой, вернее, то бежать, то красться, то прятаться, прижима­ясь к заборам и стенам домов, ему пришлось едва ли не че­рез весь город.

Наконец, где-то за железнодорожными путями в темно­те окраинной улицы, женщина в плаще остановилась возле стоящего на отшибе довольно большого кирпичного дома и, оглянувшись (Жунид в это время стоял на другой стороне, за могучим стволом старой акации), три раза стукнула коль­цом калитки.

Он мысленно отметил про себя, что собаки во дворе нет, и стал лихорадочно соображать, где они находятся. Видимо, в старой части города, примерно в километре-полутора от товарной станции. Помнится, пакгаузы оставались по левую руку.

В доме зажегся свет, зашаркали по двору чьи-то шлепан­цы и приятный женский голос спросил:

—  Кто?

—  Это я,— шепотом ответила поздняя гостья.— Откры­вай скорей...

Скрипнула калитка и первый голос спросил:

— Принесла?

- Да.

Жунид подождал, когда они скроются в доме, и подошел к забору. Забор был из кирпича вперемежку с камнем. В середине каждой секции — филенка из косо уложенных в раствор обкатанных речных голышей.

Шукаев пощупал ладонью верхнюю кромку ограды — ни стекла, ни колючей проволоки, слава Богу, нет,— и осторожно перелез во двор, наблюдая за домом. В одном окне по-преж­нему горел свет. Он подкрался к нему, на всякий случай достал пистолет и, встав на носки, заглянул внутрь.

Сквозь просвет между марлевыми занавесками, закрывав­шими нижнюю половину рамы, ему было довольно хорошо видно, что происходит в доме.

В проеме двери, ведущей в соседнюю комнату, опершись плечом о косяк, стоял человек высокого роста с бритой го­ловой и зловещего вида иссиня-смуглой физиономией, в ко­тором Жунид тотчас узнал... Одноухого Тау. Тот стоял так, что к окну было обращено здоровое ухо, но это не могло сбить с толку Шукаева. Кто-кто, а он-то хорошо знал Рахмана Бек-боева. Его иссеченную мелкими шрамами голову, всегда чис­то выбритую, его впалые щеки и угрюмый взгляд исподлобья.