— В конце яр расширяется,— сказал Дуденко.— Поляна. Пасека колхозная.

— Далеко? — спросил Жунид.

— Метров триста.

— Тогда идем. Со мной — Вадим, вы... и вы...— он кив­нул проводнику и Семену и добавил на этот раз тоном, недопускающим возражений: — Остальные подождут здесь.

Сбоку от проселка, перегороженного поваленными деревь­ями, змеилась вниз едва заметная тропинка, заросшая тра­вой.

На дне яра Вадим Акимович заметил резкие вдавленные полосы — следы колес пароконной подводы и вмятины конс­ких копыт.

— Займитесь, братцы,— сказал Шукаев.— По-моему, сле­ды не сегодняшние и не вчерашние. Да и в стороне от доро­ги. Если найдете более или менее четкие — сфотографируй­те.

— У нас есть гипс и все необходимое,— сказал фото­граф.— Можем снять отпечатки по всей форме.

—  Ну и отлично. Действуйте   А мы пока пройдем на пасеку

Овраг дальше, как и говорил Дуденко, расширялся и переходил в лощинку, края которой были здесь пологими, и по ним можно было выйти или выехать в любую сторону. Слева, в низине, текла Кубань, метрах в семистах отсюда, а справа луговина круто поднималась вверх. Вдали торчал се­рый скалистый уступ, освещенный солнцем, а по склону, петляя среди кустов, бежал родничок. На косогоре ровными рядами стояли белые низенькие ящики, над которыми моно­тонно гудело работящее пчелиное племя, и некрашеная фа­нерная будка пасечника, крытая горбылем и толем. Чуть поодаль — две березки, между ними — врезанная в стволы широкая чинаровая пластина, заменяющая стол, и две ска­мейки по обеим его сторонам, на врытых в землю березовых чурбаках. На одной из скамеек сидел мужчина в широкопо­лой войлочной шляпе и старом, неопределенного цвета дожде­вике. Увидев приезжих, он встал и с достоинством ждал приближения гостей.

Жунид хотел было приветствовать хозяина по-черкесски, но, рассмотрев еще издали его скуластое лицо с узкими рас­косыми глазами, понял, что перед ним ногаец или калмык.

—  Здравствуйте! Бог — в помощь! Пасечник поклонился.

—  Здравствуй, Юсуф,— сказал Семен.

—  Вы знакомы? — удивился Шукаев.

— Колхозны ларок на базар знаишь? — улыбаясь во весь рот и показывая два ряда великолепных зубов, спросил Юсуф.— Приходи за медом. Мед — палчики облизать бу­дешь...

На вид ногайцу можно было дать и тридцать и пятьде­сят. Широкоплеч, с полным округлым лицом, с большими руками и толстыми икрами ног, казалось, с трудом втисну­тых в новые кирзовые сапоги, с раскатистым зычным голо­сом, он, пожалуй, и создан был для таких вот мест под солн­цем, где шумит река, курлычат журавли в небе, поет свою неумолчную песню лес под весенним ветром да шумят ран­ние грозы. Помести такого в самую просторную комнату, и будет ему там тесно и неуютно, а комната сразу сделается маленькой и жалкой.

—  Почему, Юсуф, не интересуешься? Зачем мы приеха­ли? — улыбаясь, спросил Семен.

—  Зачем спрашивать? — все с тем же невозможным ак­

центом и все так же озаряя собеседников заразительной улыб-

кой, ответил ногаец.— Когда милица приходит,— значит, пло­хой дела случился. Значит, спрашивать нада, узнавать нада, искать нада. Так или не так я сказал?

—  Так, Юсуф, так,— улыбнулся Жунид.— Кое о чем мы действительно хотели бы вас расспросить. Мы рассчитыва­ем на вашу помощь. Знаете — если люди не помогут, и ми­лиция ничего не сможет сделать...

—  Хорошо сказал, началник,— удовлетворенно закивал пасечник.— Правилно сказал. Люди нелзя забывать. Помнить нада. Верить нада. Не всакий, люди — разный бывает...— он хитро подмигнул и раскатисто захохотал, так что за будкой ворчливо тявкнула собачонка.— Садись, началник. Спраши­вай. Будем говорить, чего знаем.

—  Пасека давно вывезена сюда?

—  Один месяц будет.

—  Третьего мая вы уже здесь находились?

—  Находились. А как же — находились,- с готовностью отвечал Юсуф.—Три дня до праздник приехали.

—  Третьего мая вы ничего подозрительного не заметили? Чужие здесь не проезжали?

—  Проезжал, проезжал...— Юсуф пригладил усы, пере­дохнул и начал рассказывать, изредка делая паузы, когда ему не давалось какое-нибудь слово по-русски.

Вадим Акимович быстро записывал, раскрыв планшет на импровизированном столе.

Юсуф показал, что именно третьего мая — он хорошо помнит — тачанка, запряженная парой лошадей гнедой мас­ти, примерно за полчаса до захода солнца, то есть часов в семь-половине восьмого, проезжала по оврагу, мимо пасеки. Седоков было трое, но рассмотрел он их плохо, потому что солнце било прямо в глаза из-за уступа серой скалы. Он их окликнул, но они не остановились: наоборот, хлестнули ко­ней и скрылись в лесу. Юсуф увидел только бросившийся ему в глаза небольшой чемодан, блеснувший замками на поворо­те, который один из неизвестных держал на коленях, и ши­рокую спину возницы в брезентовом плаще и кепке. Двух дру­гих не разглядел совсем.

—  Нехорошие люди...— заключил свой рассказ пасечник.

—  Почему вы так подумали? — спросил Дараев, продол­жая писать.

—  Наша звал,— принялся объяснять Юсуф.— Два раза кричал. Голова не ворочал никто. Хороший люди стал бы, гости пришел. Зачем торопился, куда спешал?

—  Это все? — коротко спросил Жунид, прерывая разгла­гольствования пасечника.

—  Что видел — сказал,— несколько недовольный ответил Юсуф и снова погладил усы.

—  Спасибо вам,— встал Дараев.— Подпишите, пожалуй­ста, вот здесь.

Ногаец взял карандаш, помусолил смоченным слюной пальцем и, устроившись поудобнее, начал выводить свою фамилию с такой истовой медлительностью, что Жунид вздох­нул, переглянувшись с Дараевым, и полез в карман за «Каз­беком». Когда долгая церемония подписывания наконец бла­гополучно завершилась, и внизу, на исписанном листе поя­вилась корявая, с буквами разной высоты, расползающими­ся по всем направлениям, подпись пасечника, Жунид снова вздохнул, на этот раз с облегчением. Торопливо попрощав­шись с ногайцем и отказавшись от меда, который он настой­чиво предлагал им отведать, они скорым шагом направились к тому лесу, где их ждали машины.

—  В Ольгинскую! И поживее! — сказал Шукаев шофе­ру, когда они сели.— Вечер на носу, а мы почти ничего недобились. Кроме одного...

—  Что ты имеешь в виду? — спросил Дараев.

—  Чемодан.

—  А что — чемодан?

—  Вадим, я не узнаю тебя,— покачал головой Жунид.— Разве ты не читал материалы дела вместе со мной?..

—  Подожди, подожди! — Вадим Акимович остановил его движением руки.— Ты прав: меня надо было бы высечь! Показания буфетчика столовой, где обедали после получения денег в Госбанке Барсуков и Кумратов! Фибровый чемодан. Он был пуст. На владельца его толком никто не обратил внимания...

—  То-то же,— удовлетворенно похлопал его по плечу Шукаев.— А теперь снова — чемодан. И на коленях. Разве пустым его держали бы на коленях?

—  Ты думаешь...

—  Не знаю. Я пока констатирую факт. Жаль, что ни Юсуф, ни буфетчик не заметили, какого он цвета. Может, это два разных чемодана. А может,— один и тот же...

—  Да...— протянул Дараев.— Задача со многими неиз­вестными.

Жунид промолчал, думая о своем. Потом, когда они уже выезжали на асфальт, вдруг сказал, как будто продолжая только что нрерванный разговор:

—  Пожалуйста, выясни, как- будем в Черкесске,— пили что-нибудь за обедом кассир, охранник и этот... третий, с чемоданом?

—  В столовой спиртное не подают. Правда, они могли принести с собой.

—  Вот именно.

В станицу Ольгинскую ездили втроем — Жунид, Вадим и Арсен. Оперативную группу, выделенную Гоголевым, Шукаев оставил в районе пасеки с заданием засветло, насколько удас­тся, выяснить, в каком направлении проследовала тачанка, о которой рассказал ногаец Юсуф.

В Ольгинской им пришлось до самых сумерек дожидать­ся Итляшева, охотника, слышавшего днем третьего мая кри­ки и выстрелы в лесу, на правобережье Кубани. Вернулся он часов в семь с двумя трофеями — зайцем и лисицей, попав­шими в расставленные накануне капканы. Заперев животных в деревянные клетки, стоявшие во дворе, зверолов, несколь­ко встревоженный визитом милиции, вернулся в дом, где его ждали, чтобы допросить, Шукаев и Дараев. Арсен остался в машине.