— Ну, что случилось? — спросила она.

Легкие у меня вибрировали, словно я снова вернулся в мормонскую школу и приглашал Джессику Ганнисон на свидание. Ну, давай уже, Джед, скажи что-нибудь.

— Дело в том, что я думал об этих делах с пространством Керра, — пробормотал я.

— А что такое? — подняла она брови. По крайней мере, не стала делать вид, что ничего об этом не знает.

— У меня появилась идея… Если мы хотим выяснить, как в древности играли в эту игру, то у древних и нужно спросить.

— И как вы предлагаете это сделать? — полюбопытствовала она. Голос ее был едва слышен за ревом очередного турбореактивника, заходящего на посадку.

— Может, тут у вас есть машина времени, — бухнул я.

Черт, хотел сказать это как бы между делом. Вышло неестественно.

— Вы шутите? — удивилась Марена. Она сняла полотенце с головы. Для такой миниатюрной женщины волос у нее было многовато, а теперь, когда они растрепались и торчали в разные стороны, она стала похожей на куколку тролля. [311] — Ведь машины времени не существует. Разве нет?

— Определение не столь важно, главное — с такой штукой можно работать.

— Что вы имеете в виду?

— Ну… наверное, Чумовую пятницу, — признался я.

— Кто вам сказал о Чумовой пятнице?

— Без разницы. Ясно, что они не собираются перемещать физические объекты.

Она уронила полотенце на землю и провела пятернями по волосам, взбив их в этакий здоровенный колышущийся ирокез. Потом Марена заглянула мне в глаза. Я увидел, как на нижнюю кромку коричневато-золотистой радужки падает солнечный луч, высвечивая уплощенный тор над теменью пустоты. Я заглянул ей в зрачки, надеясь заметить мерцание, трепетание, какой-то знак… Но хотя многие и говорят, что глаза — зеркало души, на самом деле они немы и непрозрачны…

Зазвонил ее телефон. Она полезла в карман, чтобы выключить его, и отвела взгляд.

— Я обещала перезвонить Максу, — сказала она.

— Подождите. Они отправляют волну или что-то в этом роде. ССК создает… создает чистую сингулярность, «кротовую нору»… а потом вся эта штука… в общем, вы посылаете в прошлое чье-нибудь сознание.

— Гм, — произнесла она. — Похоже, вы почитывали кое-какие труды по физике, а?

Я пробормотал нечленораздельный ответ, наверное похожий на радиопомехи, потому что большая часть моих извилин закрутилась в вихре открывающихся перспектив.

В старинной легенде о короле Артуре у волшебника Мерлина были шахматы с фигурами, которые ходят сами и даже, что впечатляет еще сильнее, никогда не проигрывают. Сегодня многие из нас, видевших подобные вещи, прекрасно знают тайну их рождения и развития. Неудивительно, что мы принимаем эти чудеса как нечто само собой разумеющееся. Но как-то в 1998-м я показал свой старый «Экскалибур 2400» восьмидесятилетнему шахматному фанату, который к тому же был майяским складывателем солнц из Санта-Евлалии (а это высоко в горах Хуехуетенанго в абсолютной глуши). Тогда я понял, как может ошарашить новая технология неподготовленного человека. Старик с глазами, горящими страхом и возбуждением, до полуночи сидел на пемексовской [312]бочке рядом с бакалейной лавкой и начинал одну испанскую партию за другой, проигрывая все подряд. В итоге я все же оставил ему эту игрушку с годовым запасом батареек. А теперь я сам торчал от всех этих чудес — посадки на Луну, расшифровки ДНК, обогащения радия. Сукин сын, подумал я. Сукин сын в квадрате.

Марена повернулась, вышла из укромного уголка и направилась мимо штабеля в расщелину между экскаватором и бетономешалкой в ярких предупредительных полосах. Я последовал за ней.

— И Тони Сика собираются отправить, — сказал я.

— Куда?

— Назад.

— Назад — в смысле в прошлое?

— Да.

— Это не совсем…

— Дайте мне эту штуку на минуту, — попросил я. — Обещаю ее вернуть перед уходом.

Сука Сик, подумал я. Сик сука. Тоже мне, умник долбаный. Собирается все увидеть своими глазами. Узнать, как оно там было. А я — нет. Говорят, что секс, алчность и страх — сильнейшие побудительные мотивы человечества. На самом деле самый мощный — это зависть. Всем остальным до нее далеко.

— Послушайте, — взмолился я. — Серьезно. Я смогу сделать это гораздо лучше его. Я обыграл его в три камня, как мальчишку. И знаю я бесконечно больше в сравнении с ним. Вы же понимаете, ему еще предстоит выучить то, что у меня в пять лет от зубов отскакивало.

Последовало короткое жестокое молчание. С треском полетел на запад еще один вертолет, патрулирующий границу.

— Послушайте, — вздохнула она, села на недавно залитую цементную тумбу, скрестила ноги под халатом и с грацией Марлен Дитрих закурила сигарету.

Я стоял смирно, хотя мне хотелось по привычке ходить кругами. Давай, Джед, соберись. Возьми себя в руки. Она знает, чего ты хочешь, но необязательно показывать ей, что ты хочешь этого до смерти.

— Решаю не только я, — сказала она. — С Тони уже начали работать…

— И еще… уверен, что смогу узнать об игре все. — Я заметил, что мои руки дрожат, и сунул их в карманы. — Как бы ни было это сложно. Абсолютно все.

— Вам неизвестна подоплека… Для меня самой многое загадка. — Она глубоко затянулась. Выдохнула. — В любом случае, у меня теперь трудности.

— Меня не волнует подоплека. — Я судорожно сглотнул. — Ерунда. Пожалуйста. У меня в миллиард раз больше возможностей сделать все как надо. У меня больше возможностей, чем… у Актерской студии. [313]

— Не сомневаюсь, так оно и есть.

— Правда.

Да я готов правое яйцо отдать, подумал я. Правую руку, правый глаз, правую ногу, правое полушарие мозга. Все мои не жизненно важные…

— Теперь, когда я вам это сказала, мне придется сделать сеппуку.

Марена бросила сигарету и втоптала окурок в гравий подошвой своих «кроков» [314]шестого размера — бесплатного приложения к покупке. Старый красноречивый жест, в ее исполнении не лишенный уверенности.

— Если я начну вас умолять, это поможет? Значит, буду умолять. Это должен быть я.

К черту сдержанность.

— Посмотрим, как будут обстоять дела через несколько часов, когда нам увеличат фонды, — пошла на уступки Марена. Она поднесла руки к щекам, словно собираясь разгладить морщинки. — Знаете, как трудно заставить людей поменять всю их…

— Пожалуйста, — повторил я настойчиво. — Это должен быть я.

В день 9 Головы смерти, 19 Белизны, 11.14.18.12.6, или в пятницу 8 ноября 1518 года так называемая армия Новой Испании по широкой восточной дороге вошла в Теночтитлан, столицу ацтеков. Перед завоевателями лежал четвертый крупнейший город мира, город каналов, похожий на чистую и геометрически спланированную Венецию. Он раскинулся на острове посередине озера, занимавшего шестьдесят квадратных миль в Центральной Мексике. В лучшем сохранившемся свидетельстве очевидца, Бернала Диоса, одного из офицеров Кортеса, сказано, что сверкающие синеватые дворцы и пирамиды, поднимающиеся из воды, «казались волшебным видением из царства Амадиса, [315]и некоторые наши солдаты и вправду спрашивали, не видят ли они все это во сне».

Так вот, «История Амадиса Гальского», написанная в 1508 году посредственностью по имени Гарсия Родригес ди Монтальво, представляла собой жалкое подражание «Королю Артуру»; это и в самом деле довольно заурядный романец для массового читателя, тогдашний эквивалент поделок Тома Клэнси, [316]ставший предметом насмешек задолго до того, как его спародировал Сервантес. И тот факт, что наемник-солдафон столь возвышенно выражается перед началом своего участия в крупнейшем эпизоде геноцида за всю историю планеты, воистину не может вызвать ничего, кроме омерзения.