Я поднял голову.

Передо мной на корточках сидел 2ДЧ. Капельки пота покрывали его лицо, словно чешуйки морду ядозуба. Он надел большие, длинные рукавицы из акульей кожи, нелепым образом напоминающие рукавицы для барбекю, которые продает «Уильямс Сонома». Он взял меня за голову и встряхнул, словно собака, убивающая белку.

— Забери своего паразита!!! — велел он. — Конец!

У меня даже не было возможности ответить — его большие пальцы, вымазанные пастой чили, тут же зарылись в мои глазницы. На этот раз я закричал по-настоящему. Кричал долго, а потом, когда глотнул воздуха, обнаружилось, что я дышу парами чили — эти изверги держали курильницу у моего рта. Я чувствовал себя так (даже поверил в это), словно меня выворачивают наизнанку и погружают в серную кислоту.

Настал момент, когда боль опять прекратилась. Мое лицо ласкал прохладный ароматный ветерок. Я лежал ничком, голова у меня была повернута набок. Я открыл неповрежденный глаз и увидел нечто странное: на меня пустым взглядом уставилась длинномордая, с торчащими в разные стороны усами гигантская крысоподобная тварь с глазами-бусинками. Броненосец. Он подобрался еще ближе и принялся вылизывать мой глаз. Я отпрянул с первобытным отвращением, но меня крепко держали, и все, что мне удалось, — это вздрогнуть всем телом.

— Хун тцунумтуб ец-ик-еен йах, — сказал стрекальщик.

Сильная боль растягивает время, так что не знаю, сколько раз 2 Драгоценный Череп повторял: «Забери своего уая». Может, десять, а может, все сто. Наконец он умолк, и снова послышался голос стрекальщика, который кричал мне в ухо какие-то экзорцистские слова. Ах вот оно что: они не просто мучают меня из злости, а пытаются изгнать Джеда из Чакала; согласно их теории, бес не выдержит, выйдет из Чакала и прихватит своего близнеца — того, что обосновался в 2ДЧ. Время от времени стрекальщик начинал целительное заклинание «Укумул кан», и на меня накатывала благодатная волна надежды и страстного желания, словно я наелся хабаньеро в ресторане, ко мне подошел официант с большой порцией мангового молочного коктейля и водит стаканом у меня под носом… но тут палач останавливался, так ничего мне и не дав, и пытка тут была уже не столько болью, сколько неудовлетворенной жаждой целительного бальзама, после чего мучители снова переходили к чили. Три миллиарда лет спустя все, что осталось от меня, — это большой комок животного страха, но в какой-то момент мне показалось, что они готовы прекратить истязания, а чуть позднее я услышал голос 2ДЧ: «Ч’ан» — «хватит».

— Ша’ нанб’ал-еен ек чак’ан, — произнес 3 Синяя Улитка. «Мы отведем его на полосу».

Вероятно, я уже не мог реально воспринимать действительность, но в их голосах мне слышались еще более тревожные нотки, чем прежде, напряжение, которое возникает, когда ждешь нападения сзади.

Стражники подняли меня и потащили прочь. На сей раз мне веки не зашивали, я все равно ничего не видел, потому что на землю опустилась темнота. Меня проволокли вниз по сорока неровным ступеням в большую арестантскую и привязали к деревянному щиту. От двух потрескивающих факелов шли горячие струи воздуха. Я попытался расслабить мышцы, чтобы легче принять ту боль, которой меня собирались попотчевать. Но вместо этого ощутил, что мои ноги, руки и грудь щекочут чем-то холодным.

«Что еще за фигню они придумали?» — в который раз спрашивал я себя. Вокруг меня началась суета. К моим ступням привязали беговые сандалии на тонкой подошве, на талии плотно затянули пояс, а на голову надели кожаную шапку с деревянными вставками — их для прочности прилепили смолой и обмотали ремнями из кишок, словно наконечник прикрепляли к копью. Я некоторое время убеждал себя, что это доктор Лизуарте закрепляет электроды у меня на голове и ничего ужасного со мной не случилось. Но потом одна из холодных щекочущих штук добралась до моей шеи, я непроизвольно хихикнул, скорчился и открыл действующий глаз. Кто-то кисточкой с длинной щетиной, вроде тех, какими китайцы пишут свои иероглифы, рисовал белые символические точки на моей загорелой коже. Я разглядел вытатуированные зигзагообразные полосы на руке, держащей кисточку, и по ним сразу же понял (как вы по футболке в черно-белую полоску сразу узнали бы футбольного судью), что передо мной аххо’омсах — исполнитель, слуга. Пожалуй, наиболее точное слово — «приготовитель». Зигзаги на его руке были коричневыми, а не синими, и это означало, что он эмса’аххо’омсах — приготовитель низшего ранга, своего рода неприкасаемый, который должен иметь дело с нечистыми вещами. Я попытался повернуть голову вправо-влево, чтобы увидеть, что там делают другие, но не смог — мешал большой широкий убор с двумя парами разветвляющихся отростков… может, это рога, подумал я… да, рога, оленьи рога. Они наряжали меня оленем.

Возникло ощущение качки, движения вперед. Я вдохнул горячий застоявшийся воздух и попытался поднести пальцы к лицу, но мои руки были надежно привязаны к бокам. Меня, завернутого в травяное одеяло, несли двое. Похоже, вверх по склону.

Вот они остановились и положили меня на дерн. Я прислушался: 2ДЧ говорил, что пригласил всех собравшихся, искупая тем самым свой промах, и самым быстрым из них предлагает оленя, затем последовали велеречивые извинения и обещание более изысканного празднества в ближайшем будущем. Я глупейшим образом почувствовал неловкость за 2ДЧ и весь дом Гарпии, моих будущих убийц. Меня перевернули четыре раза и вытряхнули из одеяла. В легкие хлынула свежесть. Словно я нырнул в прохладное вино. Я лежал на холстине и смотрел вверх, надо мной сиял яркий свет факелов. Со всех сторон раздавались крики, свист и улюлюканье, которые мгновенно пресеклись, будто по чьему-то знаку. На четыре биения воцарилась тишина, а потом хор высоких умильных голосов пропел: «Мы, которые низко под тобой, благодарим тебя, возвысившегося над нами». Бакабу ответили три-четыре десятка молодых к’иик’ов, в буквальном переводе «кровных». Так называли мужчин, избравших военную стезю. В действительности термин имел два значения: «высокорожденный» — принадлежащий к роду одного из великодомов, и «имеющий выносливое тело» — принятый в военное сообщество благодаря боевым качествам. Обычно это были юноши не старше восемнадцати лет.

Кто-то, оттянув мне челюсть, впрыснул мне изо рта в рот горячую тягучую жидкость — смесь б’алче’, меда, крови и чего-то еще (один из чудодейственных секретных ингредиентов, как догадался я), придававшего этой дряни вкус эпоксидной смолы. Но мое горло настолько иссохло, что я проглотил мерзкое пойло, как изысканный бальзам. Третья пара рук — тоже в проклятых рукавицах — раздвинула мои веки. Левый глаз, все еще опухший, плохо видел, но правый был почти в полном порядке. Кхе.

Три приготовителя хлопотали вокруг меня посередине круга диаметром приблизительно в двадцать рук — точнее, девятиугольника, обозначенного девятью короткими факелами, которые воткнули в недавно обожженный дерн. Мы находились на голой вершине широкого холма — по меньшей мере в двух милях от церемониального квартала Иша. Я увидел еще одну границу, вдоль которой горели приблизительно пятьдесят факелов. Но вечер был безлунный, и я не мог разглядеть, что там, за ней.

Кровные сгрудились полукругом. Я их пересчитал (не с такой скоростью, как раньше мог Джед, конечно) — тридцать один человек. Но потом решил, что всего здесь сорок воинов, потому что майя любили оперировать числом двадцать. В руке каждый из них держал копье длиной чуть выше человеческого роста. Двухфутовый наконечник — но не кремневый, а притупленный деревянный — сидел на обмотанном мехом (у Оцелотов — ягуара, а у других кланов — обезьяны) древке довольно свободно, чтобы его можно было высвободить после удара. Воинское облачение составляли килты из оленьих шкур и широкие хлопчатниковые кушаки — сзади к ним прикреплялись два запасных наконечника для копья. Кровные носили сандалии на каучуковой подошве (такие же, как у меня). Перед ночной охотой юноши умаслили кожу собачьим жиром с красным пигментом, а волосы увязали в тугие косички, которые петлей охватывали голову и спускались на лицо. Более половины кровных отличались тучным сложением, что отвечало моде. Здесь, как в Индии, никто не ограничивал себя в еде, если в ней не было недостатка.