Водопады Накуитана назывались Шкараканатом — «Послеродовым Местом», потому что во время творения там была искалечена Земная Жаба, ее глаза стали колодцами, ручьями и пещерами, а вытекшая кровь превратилась в океан, в котором она умирает. 18 Мертвый Дождь сказал, что у нее рты на коленях, локтях, кистях и на многих других суставах, а любое извержение — это новый крик Земной Жабы, взывающий о новой плоти и крови, чтобы, несмотря на раны, она могла пожить еще. Он отдал местным жрецам-жертвоприносителям одного из носильщиков, который плохо работал. Кровные сидели и ждали под навесом для путешественников, торгуясь с продавцами. Хун Шок подошел ко мне и присел рядом.

— Мы взяли восемнадцать двуногих черепах, — сказал он.

Понятно: мы приобрели рабов, которые, скорее всего, будут плохими носильщиками.

— Хорошо, — цокнул я.

По словам Хун Шока, это сделали не ради экономии. Профессиональных носильщиков слишком мало. Лучше загнать неопытных рабов, пока они не будут валиться с ног, а там продать их или оставить на дороге и купить новых на замену.

— Конечно, — цокнул я.

Вернее, я дважды цокнул «хорошо», что усиливало его до «конечно». До Озер Крыльев оставалось еще двести сорок миль почти строго на запад. Двигаясь по двадцать четыре часа в сутки, мы могли успеть туда до перекрытия границ. Но движение на дорогах становилось все более плотным.

Мы с Хун Шоком обменялись взглядами.

— Я говорю с Чакалом или 10 Сцинком? — спросил он.

Вопрос возник ни с того ни с сего, но Хун Шок умел застать врасплох.

— Чакала нет, — ответил я. — Мое настоящее имя Джед де Ланда.

— Джед де Ланда? — Хун Шок произнес мое имя в точности как я. Он был охотником и постоянно учился подражать крикам животных.

— Да.

— Скажи мне, Джед, который равен мне, откуда же ты?

— Я из Иша, — сказал я.

— И из какого ты времени?

— Я из тринадцатого б’ак’туна.

— Думаю, 2 Драгоценный Череп, который над нами, не считает, что мы должны знать это.

— Не считает.

— Угу. — Наши глаза на миг встретились, и он снова устремил взгляд вдаль. — И как же там у вас?

— Ну, мы много чего знаем, — протянул я. — Люди столько всего построили. Города, которые больше Теотиуакана… В тринадцатом б’ак’туне мы не шли бы пешком, а скользили бы, словно в больших санях на круглых катках. Катки возят с собой, их не нужно постоянно заменять. Мы бы двигались гораздо быстрее, чем теперь.

— У-у-у. Значит, ты бывал в Городе Бритв прежде?

— Да, но от него остались лишь голые камни.

— И ты, который близко ко мне, знаешь, что находится к северо-западу от Теотиуакана?

— Да.

— И что?

Я рассказал, что там много разных территорий, потом океан, а потом новая земля по другую сторону света, круглого, как мяч. Причем люди и вещи, которые якобы снизу, не падают, потому что шар притягивает их, так же как один кусок магнетита притягивает другой. Еще я объяснил, что земля вращается вокруг солнца и оно на самом деле — огромный огненный шар.

— Но нулевая кожа тоже горит, — сказал он.

Да, отвечал я, земля в сердцевине раскалена.

— Это под Шиб’алб’ой? — не унимался Хун Шок.

— Никакой Шиб’алб’ы нет, — возразил я, чувствуя некоторое раздражение.

— Я знаю, что есть, — вскинулся он. — Я сам видел.

Ричард Халлибертон, [617]который изъездил мир вдоль и поперек, на вопрос, какая страна самая красивая, отвечал: «Мексика». Люди недоумевали. Но хотя после Халлибертона ее здорово испоганили, для мексиканцев или их соседей такой ответ вовсе не удивителен. Многие утверждают, что старая дорога из Веракруса в Пуэблу — великолепнейший из маршрутов. Однако если ты вознамерился поставить рекорд скорости, то настроение у тебя совсем не туристическое. Мы шагали как заведенные и все время вверх.

Позади осталось множество безымянных городков, после четыреста пятьдесят пятого я потерял им счет. Представьте себе выражение «деревня за деревней» со стрелочкой сверху, означающей, что это продолжается бесконечно. В каждом местечке был свой маленький жалкий мул, окруженный кольцом хижин. Группки рахитичных детишек и шайки босяков пытались обобрать путников, казавшихся им беззащитными. Как-то раз ближе к вечеру мы трусили (вернее, трусили носильщики, а мы тряслись у них на спинах) между невысокими серыми холмами. Других караванов поблизости не наблюдалось. Вдруг я услышал птичьи крики. С севера приближалась странная стая — судя по гвалту, чайки, скворцы, вороны, козодои летели вместе, чего в природе не бывает. Но вот над головами у нас пронеслись несколько сотен алых макао — громадных жирнохвостых птиц красно-черно-бело-желтой расцветки. Они напоминали летящих шимпанзе в клоунских костюмах. Хун Шок, который шел в нескольких шагах передо мной, спрыгнул со спины своего носильщика, вышел из колонны, сложил руки у рта рупором и пропел им:

Яркий, праздничный строй расширился, затем сомкнулся, и стая словно вывернулась наизнанку; птицы описали над нами полукруг, летя крыло к крылу. Создавалось впечатление, будто небесный свод распался на цветовые составляющие. Капли птичьего помета упали на землю передо мной. Одна попала на грудь Дерьма Броненосца. Что ж, именно для этого его и взяли. Птицы подхватили песню Хун Шока и ответили ему сотнями пронзительных, но вполне сносных подражаний, снова и снова вторя: т’у мен, т’у мен, ждали нас, ждали нас… Наконец их крики смолкли, и стая скрылась на юге.

Той ночью 12 Кайман снизил темп, чтобы мы могли размять ноги, не особо утруждая их. На манер бойскаутов, которые через каждые тридцать шагов меняют скорость движения, с той разницей, что мы делали это через десять тысяч шагов. У 31 Руки, где-то неподалеку от Кордовы, на горизонте появился Читлалтепетль — он был и остается крупнейшим вулканом Мексики. По-испански его окрестят Орисабой. А 12 Кайман назвал его «Там, Где Запаршивевший Прыгнул в Очаг». Над вершиной поднимался дымок, но я решил, что это облако. Насколько мне помнилось, вулкан извергался за две тысячи лет до нашего путешествия, а следующий раз ожидался лишь в 1687 году.

На дорогу упала тень, и на секунду мне показалось, что собирается гроза или нас накрыл пирокластический поток, [618]но тут я увидел голубей. Некоторые птицы спустились совсем низко, но мне не удавалось их классифицировать. Необычный, оловянный цвет оперения на грудках переходил в теплый, не имеющий названия оттенок красного. И наконец я понял: это странствующие голуби. Они одновременно изменили направление, и небо превратилось в лес, тополиный или осиновый, — когда на деревья налетает порыв ветра, листья поворачиваются серебристой нижней стороной, — а потом этот единый живой организм размером с континент устремился на запад в направлении Накананомакоба, к Озерам Крыльев. Час спустя отставшие птицы все еще пролетали мимо. Трудно было представить, что этот вид исчезнет с лица земли, но еще более маловероятным казался факт: настанет время, когда останется один-единственный голубь, который умрет в 12.30 1 сентября 1914 года. [619]