— Ты имеешь в виду — не за меня, — сказал я.

— Гм, да. Ты его не знаешь, это мой сосед в Вуди-Крик.

— Вот как. Поздравляю.

— В общем, ну, ты понимаешь, наш с тобой роман — это высший класс. Но мне кажется, ты — вечный бродяга. Ведь так?

— Я… ммм… да, вечный… я вечный бродяга.

— А женщине нужно пустить корни, — принялась рассуждать она. — Я знаю, это смешно, но время слишком ограниченно. У женщин очень короткий срок годности, а тут еще этот апокалипсис… в общем, я хочу сказать, что нам необходима эта дурацкая… понимаешь, женщине в принципе все равно, кто с ней, лишь бы носил штаны, тренировал команду Макса по лакроссу, не спал днем и ложился в постель по ночам, занудствовал бы… да ты сам все понимаешь.

— Занудство — это класс, — хмыкнул я.

— Для женщины в определенном возрасте — несомненно, да.

— Верно.

Я глупейшим образом чувствовал отвратительное безразличие. Может, даже в большей степени в связи с планами Марены, чем с известием о том, что мой организм стал прибежищем для паразита.

— В любом случае… давай возвращайся, и мы поговорим об этом, когда у нас будет время. Ладно?

— Ладно.

— Ну, я пошла. Клянусь, я сделаю все как надо. Позвони мне.

— Хорошо.

— Завтра, — кивнула она. — Непременно завтра. — И встала.

— Конечно, — сказал я и тоже поднялся.

Она снова поцеловала меня. Я почти не ответил. Она повернулась и пошла в зал ресторана. Я смотрел вниз с балкона.

Черт.

Дело в том, что когда я познакомился с Мареной, она казалась обитательницей некой холодной планеты, расположенной близко к воображаемому яркому центру Вселенной. И я говорил себе: нет, Джед, эта курочка не для тебя. Хоть через тысячу лет — все равно. А потом я вбил себе в голову, что, несмотря на внешний лоск, она немного похожа на меня. У нас возникло взаимопонимание, и вся ее сдержанность выглядела показной. Теперь, наоборот, наша прежняя близость смахивала на притворство. А может, ложь была изначально во всем и Марена проявляла ко мне участие только по команде сверху. Сука. Тебе знаешь что нужно… Ой, вот она.

Марена вышла из дверей в двадцати футах под моим балкончиком и двинулась по Форт-стрит. Даже не взглянула вверх. Опа — нет, все-таки посмотрела. Помахала мне. Я ей тоже махнул. Она отвернулась и села на заднее сиденье «БМВ». Машина тронулась. Я остался сидеть на маленьком неудобном стуле.

Да, подумал я, это было… невыносимо неловко.

Бабочка — это ничего.

Дьявольщина.

Глупо, несносно, неизбежно. Я стал вспоминать этот эпизод — он произошел вскоре после случая с гиппогрифом и до того, как мы обнаружили магнетитовый крест, — я читал, а Марена спала, и ей что-то снилось — глаза ее метались под веками. Окно было открыто, и в комнату залетела бабочка сфинкс средних размеров. Она покружила над экраном моего телефона, а потом уселась Марене на лоб.

— Паук, — пробормотала она, на девяносто процентов погруженная в сон. — Убери его.

— Это всего лишь безобидная бабочка, — прошептал я, наклонившись к уху Марены.

— А-а-а, — протянула она этаким сонным девчоночьим голосом. — Бабочка — это ничего. Безобидная…

И повернулась ко мне. Я растаял, словно передо мной была моя маленькая дочка, которая абсолютно мне доверяет…

Бля.

У тебя случается мгновение-другое абсолютной близости, а потом, когда все возвращается к этой пакостной повседневности жизни, ты расстраиваешься, что этого больше нет, потом пытаешься обрести утраченное, снова и снова прокручиваешь перед мысленным взором произошедшее, но ничего не понимаешь. Есть близость, и есть отчуждение, а еще — древняя, вечная, непреодолимая и необъяснимая пропасть между ними, и ты… Скотство! Ты видишь этого человека насквозь, знаешь, как у нее наступает оргазм, как она спит, а потом, утром, вы снова чужие, потрахались — и все дела, и ты ненавидишь за это себя, и ее, и всех. Ты идиот. Чего ты ждал? Что ты уедешь с ней туда, где сияет рассвет, в вишневом «БМВ»? Да ведь и продолжалась-то идиллия всего девять дней. Или восемь?

Может, стоит вернуться, подумал я. И мы снова попадем в струю. Изоляция, безделье, непривлекательные коллеги. Вы оба через день окажетесь в той же постели. Нет вопросов. Теперь ведь сегодня одно, завтра другое, она через день пошлет этого типа из Вуди…

Нет. Не обманывай себя. Она просто играет тобой, чтобы заставить тебя работать усерднее. Согласись на это самоубийственное задание, и тебе отломится — проведешь последнюю ночь перед заброской в тыл врага с мисс Сеул. Несчастный изгой.

И худшее во всем этом — банальность. Дурацкая интрижка, дурацкие эмоции, неизбежный последний неудобный разговор, все это плоско и п о шло. Нет, старина Джед, ты не просто побитый, психически неустойчивый дебил — ты хуже. Ты заурядность. И твои знания тут ни при чем. Твои деньги ни при чем. Твое умение играть в игру жертвоприношения ни при чем.

Ты не играешь в игру. Это она играет тобой. Как и Марена. Как и все остальные.

Лузер.

Я снял шапочку и стер влагу с внутренней манжетки. Над моим кумполом свистели холодные межзвездные плазменные ветра. Что ж, ты это заслужил, подумал я. Даже в игре ты не такой уж и мастак. На девять камней не тянешь. Даже когда тебе помогает компьютер, у которого мозги размером с туманность Ориона. Да ты и восьмикаменную не можешь толком закончить.

Я снова надел шапку.

Черт побери.

Отчего же все так?

Гм.

Одна простая партейка. На полчаса. Просто разыграть последнюю позицию. Ерунда. В любой момент могу бросить. Давай возьми линию прицела чуть выше.

Я вытащил щепоть табака из другого поясного кармана, сунул в рот и, как всегда, разжевал, чтобы получился комок. Отлично. Затем поднялся, прошел внутрь мимо шумного бара на втором этаже, спустился по лестнице в туалет (на двери было написано: «Плохие мальчишки»), укололся одной из четырех остававшихся у меня уворованных порций хатц’ к’ик’а с воздушным впрыском. Выплюнул табачную жвачку. О господи, я отвратителен. Идиотская привычка. Жвачка — это жлобство. Я втер табачную кашицу в нужное место на ноге, натянул штаны, плеснул теплую воду себе в лицо и вернулся за свой мини-столик.

Я раскрыл телефон. Ишианская мозаика никуда не делась. Так, что там было? Улитка, многоножка и то и другое или ничего? Ну, посмотрим. Я кликнул «жертвоприношение». Появилось поле игры. Чтобы чувствовать независимость, я отключил Интернет. Все равно он мне сейчас был не нужен. Я прекрасно знал, что ищу. Факты были налицо. Слишком много фактов. И какой важнее, трудно понять. Например: «На моей рюмке с ромом сидит оса Sphecius» и «Во Вселенной около 4×10 ⁷⁹атомов» — и то и другое факты, но один гораздо весомее другого. Что выбрать?

Я начал ощущать пульсации — они распространялись от моего левого бедра к стопе и отдавали в пах.

— Вот он, выжженный участок, вот она, поляна, — пробормотал я и поставил последнюю позицию моей последней успешной игры — той, что помогла найти Мэдисона. Я даже не понимал толком, почему возвращаюсь к ней. Разве что иногда хочется проверить альтернативный вариант и посмотреть, кто выиграл бы в нем. Тебе может совсем не нравиться представление, но если ты досидел до определенного момента, то уже останешься в театре до занавеса.

— Сейчас я беру взаймы сегодняшнее дыхание, — сказал я. — Ла хун Кавак, ка Во, 10 Урагана, 2 Жабы, девятнадцатого солнца, пятого уинала, девятнадцатого туна, девятнадцатого к’атуна, тринадцатого б’ак’туна.

Я передвинул вперед восьмой череп — к 4 Ахау по западному склону выветренной горы, покрытой красноватой пылью, в направлении пещеры в небесах, откуда доносился гулкий вой.

Один из заметных эффектов, оказываемых игровыми снадобьями, состоит в том, что они словно создают отдельную камеру в твоем мозгу. Можно устроить перерыв, неделями жить обычной жизнью и не вспоминать об игре, но стоит вкачать себе порцию зелья, и ты тут же оказываешься в том месте, где закончил партию, причем тебе не нужно заново входить во все детали. Я думаю, с тем же успехом люди смотрят сериал, который показывают по эпизоду в неделю, или по вечерам читают книгу с закладкой, или развлекаются «Варкрафтом» [806]в телефоне, с той лишь разницей, что игра — штука более автономная и напряженность здесь нарастает очень быстро. В общем, на подсознательном уровне я понимал, что сижу за рахитичным столиком в ресторанчике Белиз-Сити, однако, сосредоточившись на игровом поле, мгновенно перенесся в то же место, где в прошлый раз искал Мэдисона, — на западный склон крошащейся горы, — и почти без усилия представил тепло древнего солнца, греющего мне спину, услышал шорох кирпично-красной пыли, вьющейся столбом… Когда я передвинул вперед восьмой череп, видимость улучшилась. Мои ноги упирались в твердый камень. Ветер принес неприятный запах дыма. Сюда, подумал я. Он делает ход. Я делаю. Туда. Я продолжал подниматься — сквозь пыль, облака пара, слой пепельных туч. Оступился. Ступеньки еще больше раскрошились с того времени, как я был здесь в последний раз. Они так растрескались и перекосились, что я едва удерживал равновесие и двигался дальше на воображаемом эквиваленте «всех четырех», преодолел полосу пепла, ледяной туман — и достиг выветренной террасы под панцирем неба. Рев и стоны раздавались громче, чем раньше. Камень исчез. Я выпрямился, пытаясь рассмотреть грядущие миры на востоке, но их скрывала громада горы, и я снова опустился на четвереньки. Зев туннеля передо мной стал шире по сравнению с тем, каким он был 13 Собаки 18 Черепахи. Крошился камень вокруг, открывалась пропасть, слишком глубокая для восьмого черепа. Что ж, действуй, подумал я. В чем проблема?