— Вот он, выжженный участок, вот она, поляна, — сказал я по-чолански. Взял немного табака, пережевал его и втер в пятно на внутренней стороне бедра. — И вот я заимствую дыхание сегодняшнего дня, Оша ла хун Ока, Оша ла уашака К’айяба, 13 Собаки, 18 Черепахи, десятого солнца, третьего туна девятнадцатого уинала, девятнадцатого к’атуна, двенадцатого б’ак’туна в полдень восьмого апреля Господа Бога нашего две тысячи двенадцатого года, в шестьдесят первый день рождения моей матери, за двести пятьдесят семь солнц до последнего солнца последнего б’ак’туна. И вот я прошу святого Константина, прошу святого Симона, которого мы, его друзья, зовем Махимон, защитить этот квадрат земли, взять под опеку это поле.

Я укоренился в сердце вращающихся миров.

— Квинчапо ва ’к’ани, плей саки пилей, — произнес я. «Вот я сею, вот сажаю, вот я разбрасываю красные черепа, белые черепа».

И кликнул по иконке «разбросать». Триста шестьдесят так называемых виртуальных семян разлетелись по экрану, работавшему на органических светодиодах. Он висел на стене темной звуконепроницаемой комнаты, которая с эргономической точки зрения была просто роскошной и находилась в сорока футах под игровым полем Гиперчаши Стейка. ОМОД задумался.

Я потянулся и поудобнее устроился в новом дорогущем и уродливом массажном кресле. Под манжетой тонометра у меня зудела левая рука. Я поскреб ее пальцами и сосредоточился на своих мыслях. Ну вот, приехали. В конечном счете все уперлось в онлайновый мир, я предполагал это. Потому что по большому счету я — только калькулятор. Все мы калькуляторы. Застряли в карьерах цифр. Забуксовали. И все-таки я сделал это. Именно я, Джед-2, должен был проникнуть в прошлое и увидеть Древний мир своими глазами. Города и мулы. Замороченных индеек и индейские заморочки. Птичьи ущелья повсюду…

ОМОД пикнул.

Я переместил красный череп на один тун к северу — на 28 апреля — и обозначил его как к’ак’илиш. То есть День, Когда Может Случиться Все. Как в «Клубе Микки-Мауса». [747]В окошке появилась надпись: «Ваш ход».

Гм.

За последние три недели мы настроили ОМОД таким образом, что он мог работать как самообучающаяся поисковая система. Играя, вы одновременно открывали несколько окон и стимулировали поиск, давая определенные задания. Ребята Таро к тому же улучшили интерфейс, и теперь, когда я сражался с ОМОДом, мне порой казалось, что мой противник — человек. Но при этом максимум, что умела умная машина, — это делать правильные ходы. Далеко не лучшие, поскольку интуиция компьютеру ничего не подсказывала. Их можно было бы назвать «ходы по учебнику», если бы таковой существовал. Добавлю, что в интеллектуальных играх (шахматах, го, кути) ход по учебнику часто бывает неудачным. А иногда даже ведет к проигрышу.

Таро разочарованно вздыхал и сетовал, что не обнаружилось ни алгоритма, ни тайной формулы, ничего такого, чему можно было бы обучить компьютер, чтобы решить все проблемы. Таро хотел тем или иным способом покончить с этим делом. Он мечтал, чтобы ОМОД, его детище, смог справляться с любыми задачами, и желал этого так сильно, что почти уверился в победе. А вместо этого мы получили кучу новых правил и стратегий игры да к ним еще пять сосудов с порошками и частями животных. А это увеличивало возможности ОМОДа не более, чем чашка кофе, вылитая на жесткий диск. Я пытался объяснить Таро, что игра не сводится к схеме, это вообще образ жизни и нет тут никаких особых тайн, как нет тайн в игре на скрипке, но профессор был не в настроении слушать мои аргументы. Таро, ученый с головы до ног, считал: если решение проблемы нельзя вывести на доске, то она не имеет отношения к его Welterklärungsmodell. [748]

И в самом деле, с чего мы взяли, что игру можно смоделировать на компьютере? Она была создана как некое подобие лупы, но не для глаза, а для мозга и, уж конечно, не для какого-то еще не изобретенного устройства. Компьютер, мыслящий как человек, — пока еще фантастика. И ОМОДу далеко от этого уровня. Пусть у машины громадный объем памяти, пусть она обрабатывает информацию с колоссальной скоростью, для нее это остается нулями и единицами.

Естественно, прежде чем отдать порошки в лабораторию, я попытался заглотить эту фигню прямо из сосуда, словно повидло. Но мне не позволили.

Я не думал, что сотоварищи проявят такое упрямство. Я твердил, что мы должны следовать указаниям Джеда-2, оценить принятую им дозу и повторить его опыт. Но хорошие ребята из лаборатории «Лотос» (психофармацевтическое отделение исследовательской группы Уоррена) хотели сначала сделать анализ полученных материалов. Они сообщили, что два активных компонента, вызывающих «явление тцам лик», представляют собой буфетонин — подобие триптамина — и бензамидное соединение, сходное с искусственными ампакинами типа СХ-717. В сочетании они колоссально повышали неврональную активность определенных участков коры головного мозга. Но еще более важным представлялся тот факт, что первые томографические испытания на морских улитках показали «беспрецедентный рост синаптической пластичности», то есть громадное увеличение числа новых нейронных цепочек, их типов и продолжительности существования в период действия порошков. Со временем эти вещества должны были вообще изменить форму человеческого мозга.

К седьмому числу лаборанты синтезировали достаточно вещества для проведения опыта над животными. Оказалось, что порошки действуют на организм поэтапно. В течение первой фазы наблюдалось значительное улучшение географической памяти и ориентации в пространстве. Уорреновские ребята крутили морских улиток на гончарных кругах в темной комнате, а потом помещали их в новый неосвещенный аквариум, и те по прошествии минуты прекращали вертеться и плыли к восточному углу, где в их прежнем жилище подавался корм. Мы смотрели видео, на которых были сняты мыши, плывущие по водному лабиринту, — со второй попытки эти мелкие твари запоминали все ходы и разветвления, какие позволяли сделать размеры лаборатории. С обезьянами происходили еще более удивительные вещи. Макаки умеют бегать по канату, но когда их угостили порцией порошка, они стали гулять по раскачивающимся канатам в темноте, более того, по команде могли перепрыгнуть на тот канат, по которому прохаживались час назад. Лизуарте сказала, что эти средства повышают эквилибристические способности и по воздействию на мышцы напоминают пропранолол — бета-блокатор, который принимают многие исполнители классической музыки перед концертами. В течение данной фазы ай-кью увеличивался медленно до значений, несколько превышающих средние показатели. Это происходило даже с улитками (у которых, кстати, тоже есть интеллект, хотя ни одна из них не достигла уровня Гете). Макаки освоили десятки новых жестов. Они научились решать головоломки, которые поставили бы в тупик пятилетнего ребенка. И даже организовали массовый побег из клеток, когда одна из них в банный день нажала сигнал пожарной тревоги. Мы увидели настоящую сцену из «Секрета крыс». [749]

По мере приближения интеллектуальной фазы к своему пику улучшались навыки, которые не имеют отношения к высшей деятельности мозга. Например, обезьяны обретали сверхчувствительность к цвету. Для сравнения: люди запоминают несколько тысяч цветов. Скажем, работники текстильной промышленности могут различать около десяти тысяч оттенков. Макаки же — всего несколько сотен. Но к третьему часу воздействия порошков это количество учетверилось. Еще одно наблюдение: улитки и (в меньшей, но значительной степени) млекопитающие стали гораздо более чувствительными к колебаниям дозвуковой частоты, к электрическому току в воде вокруг них или в полу клеток. Когда они вылизывали друг друга, одна искорка статического электричества могла вызвать у них крик. При увеличении дозы отмечались отрицательные эффекты, то есть помимо обычных тошноты, холодного пота и заложенности носа. «Онихофагия и трихофагия у Macaca mulatta переходили в хроническую фазу», — сообщалось в отчете. Иными словами, они начали обкусывать себе ногти и жевать шерстку. «А у Aplysia californica после многократного приема увеличенных доз возникала острая автосаркофагия». То есть улитки пожирали сами себя.