Я достал свой табачок, втер его в бедро и устроился поудобнее. Сик в своей изолированной комнате сделал то же самое.

— Готовы? — спросил Таро по громкой связи.

Голос его был синтезирован, чтобы он не мог подсказывать нам с помощью интонации. Сик, вероятно, ответил утвердительно. Я тоже. Ладно, подумал я, разнесу в пух и прах этого деятеля еще в первом раунде. Какие тут могут быть проблемы?

На экране пошла тестовая картинка.

Я увидел картинку с камеры слежения, помещенной над площадью в явно или преимущественно исламской стране. Там уже стояла ночь, но землю освещал резкий синий свет, насколько я понял — от военных прожекторов. Внизу толпились мужчины в грязных белых одеждах. По их шеям струйками, словно черная краска, стекала кровь из ран на головах — эти раны они нанесли сами себе. В середине располагалась высокая сеточная ограда, за ней стояли десять или пятнадцать солдат, усатых, одетых в хаки и вооруженных чем-то похожим на «SA-120». Знаков различия я не заметил. У них был напряженный вид людей, которые изо всех сил стараются скрыть свое беспокойство. За солдатами маячило здание вроде административного, может быть, посольство, белое с белыми пилястрами и двумя викторианскими деревянными дверями. На них виднелись таблички, но нечеткость изображения не позволяла их прочесть. Звук отсутствовал, а в нижнем и верхнем правых углах экрана помаргивали синие прямоугольники, перекрывавшие бегущую строку информационных новостей. Несколько человек в толпе держали самодельные плакаты, но надписи на них были специально размыты. Черт, плохо я подготовился. Человек, знавший побольше меня о том, как выглядят жители той или иной страны исламского мира, вероятно, мог бы с ходу догадаться, где это происходит… Однако нужно срочно соображать, черт побери. Так, на улице темно, и если предположить, что передача ведется в реальном времени, а это скорее всего, то вряд ли действие разворачивается на Среднем Востоке, потому что на семидесятом меридиане сейчас день, значит, перед нами, видимо, картинка откуда-то из северной Индии. Да что там, я почти уверен, что это где-то рядом с Бангладеш или в ней самой, ведь там сейчас горячая точка. Ладно. А головы у них разбиты, потому что… вероятно, сегодня какой-то мусульманский праздник, о важных датах индуистского календаря мне неизвестно… Видимо, собравшиеся протестуют против чего-то конкретного.

Сейчас прикинем. Похоже, город не очень большой… значит, вряд ли на экране посольство, скорее мэрия. А обезумевшие фанатики хотят… чего же? Они не собираются разнести это здание… нет, pues, [109]они требуют, чтобы их впустили туда. Верно? Может, потому, что боятся: когда начнется война, индуистское большинство разорвет их на части.

Да, вроде того. Впрочем, все эти домыслы чистой воды не позволяли мне уверенно судить о предстоящих событиях.

Мы наблюдали, запоминая сцену. Минуту спустя экран почернел.

— Итак, — прозвучал измененный голос Таро, — пусть каждый из вас ответит на три вопроса. Первый: переберется ли толпа через ограждение и будет ли штурмовать здание? Второй: если это случится, то когда? И третий: если нападение состоится, будет ли оно успешным? Вам дается тридцать минут. Есть ли у вас какие-либо вопросы?

Конечно есть, подумал я, у коричневой крайолы [110]тот же цвет, что и у карандаша номер два, или…

— Итак, вопросов нет, — сказал он. — Прошу вас, приступайте.

Я разбросал мои виртуальные семена по доске. Они подпрыгнули высоковато, но это не имело особого значения. Дело в том, что тема запроса, то есть события в Азии, не была конкретизирована, существовала неопределенность и на доске. Команда Таро, конечно, обработает это видео и все другие данные, которые они получат оттуда, с помощью обычного компьютера. Они воспользуются теми же программами, моделирующими катастрофическое поведение толпы, какими пользуются в Департаменте внутренней безопасности, а также всем, что они надыбали на проекте ОМОД. И тем не менее я их обойду. Верно? Я положил мой бегунок в центральную ячейку.

В основном игра жертвоприношения сводится к тому, чтобы поймать бегунок. Если вы играете с одним камушком, это означает, что у вас только одна фишка, а у вашего противника их много. Некоторым данное положение кажется странным, хотя по сей день существует много настольных игр, основанных на таком принципе. Наиболее популярные из них называются «Заяц и гончие», «Козел и волки» или как-либо еще в том же роде и весьма распространены в Азии. Так вот, все они попадают в разряд в высшей степени асимметричных игр. То есть один из игроков имеет несколько быстрых или сильных фигур, а другой играет с набором медленных или слабых преследователей. Если вы бегунок (жертва, добыча — называйте как хотите), то ваша задача — уйти от охотников или «пленителей». В «Зайце и гончих» (а играют в нее на разграфленной доске) это может означать переход на другую сторону игрового поля. В игре жертвоприношения вы начинаете с даты отсчета в центре доски и, чтобы выиграть, должны попасть в один из четырех «домиков», расположенных по углам. Что весьма непросто. Во-первых, вам мешают охотники, во-вторых, ваши движения отчасти контролируются генератором случайных чисел. Кроме того, в игре бегунок оставляет за собой след везде, где успел побывать. Каждый раз, попадая в квадрат, или, правильнее, в точку, вы оставляете там знак, помечая таким образом это место. За вами тянется цепочка — ее можно сравнить с реальной историей, в отличие от остального поля, схожего с океаном, лабиринтом вероятностей. Очередной ход — новая дата. Так что игровое поле напоминает этакий вечный календарь — раньше были подобные, с четырьмя кольцами и множеством бобышек, скажем, семь бобышек для каждого из дней недели и тридцать одна бобышка для каждого из дней месяца, примерно так. Ведь каждый раз, двигаясь в пространстве, вы оставляете след во времени. И если вы можете определить дальнейшее направление, экстраполировать кривую и предугадывать следующий ход, то заглядываете в будущее.

Любая великая игра вводит серьезного игрока в особое состояние, похожее на транс, и в этом смысле игра жертвоприношения имеет неописуемый, свойственный лишь ей привкус. Вы в детстве играли в пачиси или в одну из ее слегка модернизированных версий типа «Простите!» или «Отягчающее обстоятельство»? Помните ощущение эйфории, когда вы кидаете игральную кость, потом двигаете маленькие фишки или камушки из начального положения на поле? Ваш последний солдатик доходит до цели, опередив на две-три клетки противника, и сердце радостно бьется, но как же горько становится на душе, если, почти добравшись до финиша после долгого пути, вы вынуждены возвращаться на исходную позицию. Вот соперник попадает впросак, и уныние отступает, вам становится весело. А чтобы прекратить игру или выйти из комнаты — об этом и речи быть не могло. Игра становилась реальностью. И хотя пачиси в том варианте, какой в ходу на Западе, — детское развлечение, она лежит в основе и огромного числа взрослых игр, таких как триктрак, например. Да и «Монополия» (которая до сих пор остается самой популярной настольной игрой в мире, если говорить о хороших играх) является формой пачиси. Так вот, все эти изобретения создают ощущение эйфории, которое трудно описать и которому еще труднее противиться.

Я думаю, дело вот в чем: игра противопоставлена непредсказуемости. Вы словно оседлываете волну вероятности, где встречаются два аспекта Вселенной — хаотичность и закономерность, они сталкиваются и достигают своего максимума, но в таком маленьком мирке с ними можно справиться без особого труда; у вас есть две игральные кости, образующие своего рода волны — базовую волну поперечных колебаний с пиком на семерке и волну случайных бросков с минимумом на двух и пиком на двенадцати. Даже того, кто ничего не смыслит в математике, это движение завораживает; вы испытываете то же, что в детстве, когда стоишь перед вывеской парикмахерской, смотришь на старинный цилиндрик и размышляешь: куда же убегают полоски? [111]А став постарше, глаз не можешь оторвать от спиральки, которая мельтешит на вращающейся в проигрывателе пластинке.