Рори не сомневался,  что П.  Л. просто выдумал эту должность — только как предлог,  чтобы Рори не  бросил биологию.  Вероятно,  и  субсидии-то никакой нет,  так что,  если принять это место,  П.  Л. будет платить из собственного кармана.

— Благодарю, но нет, — тотчас отозвался Рори. — Я намерен поразведать в мире бизнеса. Посмотрю, каковы там перспективы по части биологии.

Впрочем,  решение Рори далеко не было окончательным,  и  он оттягивал поиски работы.  Два  следующих дня  он  изыскивал всевозможные предлоги, допоздна задерживаясь в городе,  чтобы не встречаться за обедом с П.  Л. Он был чересчур предан биологии, чтобы насовсем расстаться с ней теперь; может,  все-таки  стоит принять предложение П.  Л.?  На  третий день  он по-прежнему пребывал в  нерешимости.  Однако склонялся еще  раз обсудить все с  П.  Л.  и  по окончании лекций отправился в зоологический корпус. Спустился в  подвал,  однако,  едва дойдя до темного коридора,  в  конце которого  был  расположен  профессорский  птичник,  почувствовал  что-то неладное.  В  коридоре царила полная тишина,  не слышно было всегдашнего птичьего щебета и чириканья.

Когда  он  подошел к  двери,  на  которой все  еще  висела картонка с нацарапанной красным карандашом надписью "Вход воспрещен,  в особенности вахтерам", в нос ему шибанул характерный едкий запах птичьего помета, но в  мертвой тишине ощущалось что-то  зловещее.  Он  постучался.  Никакого ответа. Дверь не была заперта, он отворил ее и переступил порог.

В  подвале  стоял  жуткий  холод,  и  вместо  обычного электрического освещения из трех находившихся под самым потолком узких окон,  постоянно затянутых черной  бумагой,  а  теперь распахнутых настежь,  лился  яркий дневной  свет.  Загромождавшие комнату  проволочные клетки  по  трем  ее стенам тоже были отворены — все птицы разлетелись.  Рори быстро взглянул на клетку,  стоявшую обособленно, у письменного стола П. Л., где обитала любимица профессора,  Турди;  клетка тоже стояла настежь. Турди исчезла. П.  Л.,  который обычно приходил сюда в это время,  еще не явился.  Хотя комната была забита книгами и  оборудованием,  Рори показалось,  что  ее заполняет какая-то мрачная, кошмарная пустота.

Рори осмотрелся и,  хоть был поражен,  нисколько не удивился.  Если и стоило удивляться,  так  только тому,  что  нечто подобное не  произошло много месяцев назад.  П.  Л.  получал великое множество предупреждений и предостережений.  Рори заметил пальто и  яркий,  в  зеленую с коричневым клетку, пиджак П. Л., кучей сваленные на столе, — значит, он уже побывал здесь.

Рори повернулся и медленно вышел из лаборатории.  У дверей он заметил на  полу  огромный  висячий  замок,   по-прежнему  в  полной  целости  и сохранности,  только скобы,  на которых он висел, были спилены слесарной пилой.  Для П.  Л.  это была,  конечно,  ужасная катастрофа,  но Рори не испытывал особого сочувствия. Сам во всем виноват. Рори вышел на улицу и тотчас же услышал жалобно-умоляющие призывы:

— Турди, Турди. Иди сюда, Турдинька, иди, ну иди же.

Это был голос П.  Л., но в нем слышалось столько боли и отчаяния, что его  трудно было узнать.  Рори обошел вокруг здания,  так  как  возгласы профессора доносились откуда-то из-за дома.

Зайдя  за  угол,   он  увидел  П.   Л.  Профессор  лежал  на  животе, растянувшись прямо на  снегу,  в  одной рубашке,  без  шляпы,  держа над головой сачок для ловли бабочек.

В  шести футах перед ним  на  снегу были  рассыпаны пшеничные зерна и жмых,  четыре воробья с опаской прыгали по краю,  поклевывая корм. На их лапках Рори увидел крошечные алюминиевые колечки.  По-видимому, вот все, что  осталось от  сотни с  лишним подопытных воробьев.  Но  профессор не обращал на  них никакого внимания -  примерно в  двадцати футах от  него находилась  Турди,  знаменитая  малиновка.  Красногрудая птичка  стояла, дерзко склонив голову набок. Она поглядывала на профессора, но ни за что не желала приблизиться к нему.

-  Иди сюда,  Турди,  иди,  детка!  Будь умницей,  нельзя же всю ночь проторчать на снегу!  У тебя уже ведь было воспаление легких, ты чуть не умерла тогда, а теперь снова схватишь. Ах ты дурашка, дурашка!

Рори  стоял у  стены,  сам  не  зная,  смехотворным или  трогательным кажется ему поведение профессора. Потом П. Л. заметил его.

— Ни с места, Рори, не то вы ее спугнете! Она ужасно пугливая.

Рори подождал. Турди все стояла, с комическим видом уставившись на П. Л. Сам профессор все так же лежал на снегу, дрожа от холода.

— Давайте-ка я принесу вам пиджак,  — сказал Рори, — не то и вы, чего доброго, схватите воспаление легких.

— Нет!  Нет!  Не надо!  Я нарочно вышел вот так,  водной рубашке. Ну, Турди,  иди  сюда,  детка.  Она  всегда видит меня только таким.  Если я надену пиджак,она меня не узнает.

Птичка  нерешительно подпрыгнула два  раза,  чуточку  приблизившись к нему, потом опять остановилась.

— Иди сюда, Турдинька, иди! Иди сюда!

И  тут  она  улетела.  Сначала  она  описала  над  ними  круг,  будто наслаждаясь вновь обретенной свободой,  но,  когда осознала,  какая сила таится в ее крылышках, которыми ей никогда не разрешалось пользоваться в полную  меру,   вспорхнула  еще   выше  и   полетела  прямо  через  весь университетский двор. П. Л. вскочил на ноги и бросился вдогонку.

— Турди, вернись, вернись, Турдинька! Вернись ко мне, Турди!

Голос его был полон неизбывного отчаяния, почти истерического, но при виде его нелепой,  приземистой фигуры -  в  одной рубашке,  с сачком для ловли бабочек в  руках,  с  сачком,  которым он  размахивал во всю мочь, семеня по снегу,  — Рори не смог удержать улыбки. Потом он устремился за профессором и легким, крупным шагом вскоре нагнал его.

— Что там стряслось? — спросил он.

— Это все кретины вахтеры,  как я полагаю.  — П. Л. ловил воздух, как рыба на суше.

Смеркалось,  и  Турди,  сидевшую на  ветке в  кустах в  дальнем конце двора, едва можно было различить.

— Я не могу упустить ее!  — вопил П. Л., совсем задыхаясь, но все еще продолжая бежать. — Она снова начала считать до четырех.

Рори пошел шагом,  поотстав от П.  Л.  Тот,  в одной рубашке,  мчался вперед.  Глупец.  Он  должен был знать,  что все кончится именно так.  С самого начала вел себя как упрямый ребенок. Вместо того чтобы попытаться их урезонить,  держался вызывающе, только зря провоцируя их. Вместо того чтобы попросту обратиться к декану и урегулировать дело сверху, что было бы  для него весьма нетрудно,  хотел добиться всего собственными силами. Ну вот сам на себя и накликал.

Тут Рори оставил П.  Л.  и  направился к трамвайной остановке.  Перед выходом  с  университетского двора  оглянулся  -  в  быстро  сгущавшихся сумерках виднелась лишь белая рубашка П.  Л. да сачок, но по всему двору ясно  и  отчетливо разносился дрожащий от  горя и  сердечной тоски голос профессора:

— Турди, детка. Поди сюда, Турди.

С  раздражением,  граничащим с  неприязнью,  Рори отвернулся.  Уж  не карикатура ли это,  подумал он,  на его собственное будущее биолога?  Он содрогнулся при мысли о такой перспективе, и ему показалось, что решение уже  принято  окончательно.  Последние следы  сомнений разлетелись,  как только он  добрался домой.  На  столике в  прихожей его  ждало письмо от отца.

"Милый Рори,  Пегги Сазерленд — ты ее прежде знал, как она была Пегги Макнил,  — сидит со мной рядом и пишет мое письмо к тебе, а я говорю ей, что  писать.  Для  нас обоих очень грустно,  что твоей матери больше нет среди нас,  но  боюсь,  что она понесла кару за грехи свои,  как об этом сказано в  библии.  Она промокла насквозь в  тот последний вечер,  когда отправлялась искать того самого гуся,  про которого ты  ей отписал.  Это страшное дело, этот гусь, и что ты велел ей искать того гуся, от этого и приключилась ее смерть.  Она видела, что надвигается гроза, да все равно осталась там  высматривать твоего гуся.  А  я  ей  говорил,  чтоб она не шпионила за  гусями в  шпионские стекла,  потому как  они  беду  на  нее накличут,  только она  все  равно смотрела.  Вот  они и  послали на  нее ливень,  когда знали,  что она будет подсматривать за  ними.  Но теперь, Рори,  мы  знаем,  что  они не  хотели убить ее,  только и  хотели,  что остановить,  чтобы она за ними не шпионила.  Да, Рори, всевышний наказал твою мать за  страшные грехи,  а  не за то,  что она шпионила за гусями. Тяжело мне,  Рори,  говорить такое о твоей матери,  но я должен сообщить тебе об этом.  Она уже умирала, совсем задыхалась, а все говорила что-то непонятное,  уже  и  сама не  знала,  что говорит.  Все плакала и  звала какого-то Джона.  А когда она умерла, Рори, пришло письмо. Пегги мне его прочитала.  Оно пришло из Глазго, от Джона Уатта. Мы не знаем, кто такой этот Джон Уатт,  но они слюбились,  и она собиралась переехать в Глазго, это мы знаем. Твоя мать была дурная женщина и неверная жена.