П.  Л.  ухватился за эту тему почти с  такой же горячностью,  с какой Рори пытался избежать иной. Профессор торопливо заговорил:

— Я дал телеграмму коменданту здания, как только прилетел из Кэйп-Кри в Мусони. Комендант согласился отложить дезинфекцию до моего приезда. Мы встретились сразу же по приезде, и он дал мне неделю на то, чтобы убрать отсюда птиц.  Я  сказал,  что это совершенно невозможно -  здесь все мое оборудование,  калориметр,  регулятор освещения с часовым механизмом.  Я объяснит ему,  что  мои  опыты имеют важнейшее значение -  это  одно  из крупнейших исследований подобного рода па  всем континенте!  Но  на него это  не  произвело ни  малейшего впечатления -  он  по-прежнему требовал убрать моих птиц.  И потом я сообразил,  где тут зарыта собака...  Новый главный вахтер...  Он  страдает манией величия...  Ему  необходим личный кабинет,чтобы держать там  швабры и  веники,  как я  полагаю...  Прошлым летом он занял каморку как раз над моими птицами и  жаловался без конца, что от птичьего крика можно спятить!  Кретин проклятый!  Может, сбрендил еще до того, как начал работать.

— Ну,  одним словом,  — продолжал П.  Л.,  — когда я понял, в чем тут дело,  я  решил:  по таким пустякам нечего соваться к начальству,  я сам могу о  себе позаботиться.  Велел им  катиться к  дьяволу и  купил самый здоровенный висячий замок,  какой только смог найти,  с  футбольный мяч, выложил за него четырнадцать долларов.  И однажды в воскресенье, когда в здании не было ни души, позвал плотника, и мы привинтили к дверям засов, такой,  что его грузовиком не свернешь.  Теперь им сюда не попасть, даже если позовут взломщика.  С  тех пор не слышал ни звука ни от коменданта, ни от вахтеров.

Как  ни  интересно было Рори узнать,  куда направятся зимой Белощек и канадка,  оказалось, что ему трудно сосредоточить внимание даже на этом. Прошло две  недели,  как  он  вернулся в  Торонто,  прежде чем он  сумел набросать письмо с просьбой сообщить о местонахождении птиц.  Он описал, как Белощек и  канадка жили на  озере Кишамускек.  Потом описал ленты из желтого пластика и  дал номера алюминиевых колец,  надетых на  их лапки. Они  с  П.  Л.  размножили письмо  на  ротаторе  и  разослали  копии  по университетам,  лесничествам и  заповедникам в  дельте Миссисипи.  Затем стали с нетерпением ждать вестей.

Пытаясь преодолеть вялость,  которая удручала его,  Рори  приступил к работе  над  докладом  для  управления  лесного  хозяйства  в  Оттаве  о канадских гусях.  Работа была  огромная,  и  несколько недель подряд его комната была завалена географическими картами,  диаграммами, графиками и заметками.  С  начала  октября  вновь  начались занятия в  университете, доклад   продвигался  медленно,   но,   хотя   он   и   требовал  особой сосредоточенности, мысли Рори непрестанно возвращались к Кэнайне.

Осень постепенно сменилась зимой.  О Белощеке него подруге все еще не было никаких сообщений.  В  начале декабря с  темно-серого неба запорхал легкий  снежок.  Поздно вечером,  проработав несколько часов  над  своим докладом,  Рори перед тем,  как лечь спать, нередко выходил прогуляться, стараясь всегда тихонько выскользнуть из  дому,  чтобы не заметил П.  Л. Морозной ночью, под открытым небом, когда он оставался наедине со своими мыслями,  Кэнайна казалась ему ближе. Снег поскрипывал под ногами, холод проникал сквозь одежду,  а  он  неотвязно думал о  том,  как она спит на своем  ложе  из  пихтовых веток  под  провисшим брезентом вигвама  -  ее единственным укрытием от  жуткой арктической стужи.  Часто  он  думал  о гнусности и  несправедливости,  сотворенной слабым  и  даже  извращенным человеческим умом.  В  такие минуты он ненавидел самого себя за то,  что участвовал  в  осуществлении этой  несправедливости,  однако  знал,  что ничего иного поделать не мог.

В  середине декабря он  закончил свой огромный доклад и  послал его в Оттаву, рекомендуя продолжить работу в районе Кэйп-Кри на будущий год. В сопроводительном  письме  он   написал,   что   "в   связи   с   другими обязательствами" на  него этим летом рассчитывать нельзя.  Кэйп-Кри  был единственным местом на  всем свете,  куда он не имел права возвращаться. Но он не раскаивался в том,  что побывал там,  не раскаивался в том, что случилось.  Когда-нибудь,  через много-много лет,  он все позабудет,  но сейчас ему жить не хотелось без счастливых и  мучительных,  одновременно горестных и сладких воспоминаний о Кэнайне Биверскин.

У  Рори не было никаких обязательств,  не было даже никакой работы на зиму,  и теперь,  когда доклад был наконец завершен, он охотно взялся бы за какую-нибудь работенку.  Но в  эту критическую пору его жизни события стремительно нагромождались одно  на  другое,  и  поиски работы пришлось отложить.

В пятницу он снес доклад на почту. В субботу утром, когда они с П. Л. сидели дома,  Рори получил письмо от матери, в котором она сообщала, что тою гуся с залива Джемса видела в проливе у Гусиного острова.

С самого начала нужно было считаться с вероятностью того, что Белощек вернется на  Барру.  Но  Рори  привлек мать  к  исследованиям,  чтобы не упустить эту  возможность,  ради  полной научной доказательности,  а  не потому,  что  считал,  будто тот  непременно покинет подругу.  В  первое мгновение он  отказывался в  это  поверить.  Но  только мгновение.  Рори перечитал  коротенькое письмо  матери,  где  содержалось мало  сведений, подтверждавших ее слова.  Но еще прежде мать писала, что купила бинокль, и Рори решил,  что возможность ошибки исключена. Ему не хотелось верить, но сомневаться не приходилось.

Рори долго смотрел в  окно.  Понемногу смысл этого происшествия дошел до  него.  Белощек,  как ни тщился,  потерпел крах.  Теперь он начал все сначала, даже несмотря на то, что для этого пришлось лететь через океан. Рори испытывал глубокое сожаление,  ибо хотел,  чтобы Белощек сделал то, что сам он сделать отказался.

Но  постепенно досада сменилась в  душе  Рори чувством успокоения.  С того самого августовского утра,  когда нагруженное доверху каноэ поплыло вверх по Киставани и Кэнайна ушла из его жизни, Рори испытывал странное, беспокойное чувство вины при мысли о гусе, который, несмотря на чуждую и столь неподходящую для него среду, решил вопреки всему остаться со своею избранницей. А теперь он получил доказательство того, что тот не остался со  своей подругой,  и  Рори  лишь еще  больше утвердился в  мысли,  что принятое им  решение относительно Кэнайны было правильным и  единственно возможным.

Взяв письмо, Рори отправился к П. Л.

— Он вернулся на Барру, — сказал он просто. — Мать видела его.

П, Л. прочел письмо, от возбуждения у него над лбом запрыгали волосы.

— Ну что ж,  — сказал профессор,  пожимая своими крепкими плечами,  — это

покажется интересным для тех, кто занимается изучением миграций птиц. До  сих пор никому не удавалось это доказать.  Но романтики,  ивы в  том числе...  Полагаю,  вам нелегко примириться с этим,  а? Все эти красивые сказочки  о   любви  и   верности,   пока  смерть  не   разлучит  нас... разлетелись... в пух и прах... Все полетело к чертям. А вы что теперь об этом думаете?

— Мне очень жаль,  — сказал Рори. — У меня такое чувство, словно этот гусь меня подвел.  Он  доказал,что птицы так же малодушны,  как люди.  Я ждал от него большего.

Они поговорили еще с  полчаса,  а  потом Рори внезапно вспомнил,  что мать  в  письме жаловалась на  нездоровье.  Взволнованный новостями,  он как-то позабыл об этом. Простившись с П. Л., он вернулся к себе. Еще раз взглянул на дату письма -  написано пять дней назад.  Нужно ответить как можно скорее и  послать авиапочтой:  если она  слегла,  от  отца вряд ли дождешься заботы и сочувствия. Надо подбодрить ее.

Он написал длинное письмо,  и к тому времени, когда закончил, хозяйка позвала их обедать.

Они все еще сидели за столом, когда у входа раздался звонок.

Рори   пошел  открывать.   На   пороге  стоял  мальчишка-посыльный  с телеграфа.