Наступил день, когда Кэнайне исполнилось четырнадцать, и она снова летела в Кэйп-Кри. В ее стройном теле еще сохранялась угловатость подростка, но лицо приобрело уже прелесть и ту нежную гармоничность черт, которые остаются почти неизменными и в зрелые годы. Она смотрела из окна на клочья гонимых ветром облаков, которые, как заряд дроби, проносились мимо крыльев маленького самолета лесного ведомства; словно отражая ее настроение, клубы облаков были серые и мрачные, потому что возвращение домой не сулило Кэнайне счастья.
Все, что могла дать ей школа, она уже усвоила я пошла в этом дальше большинства детей мускек-оваков; из них лишь немногие посещали школу, а из тех, кто посещал, очень и очень немногие доходили до старших классов. Кэнайна окончила школу, потому что Джоан Рамзей всегда энергично вмешивалась, когда родители заговаривали о том, чтобы забрать ее домой. Но теперь этому пришел конец. Ближайшие школы со старшими классами находились в городах, расположенных далеко на юге, и никто из индейских детей никогда не посещал такой школы, потому что оплата дороги и содержания в пансионе намного превышала то, что зверолов-индеец мог заработать за целый год. Школа лишь разожгла у Кэнайны жажду познания, и она уповала на чудо, которое дало бы ей возможность еще несколько лет походить в школу, как белые дети. Но в свои четырнадцать лет она достаточно часто сталкивалась с суровой и тяжкой действительностью и отнюдь не была склонна к самообману, твердо зная, что у нее нет ни единого шанса попасть в старшие классы.
В своем последнем письме миссис Рамзей сообщала, что кое-где на побережье, в речных устьях, огромными косяками идут осетры и скупщики, прибывшие на самолетах, дают за них хорошую цену. В письме говорилось, что многие индейские семьи отправились на ловлю рыбы к устьям рек и что родители Кэнайны тоже переселились туда. Когда машина пошла на посадку над Киставани, Кэнайна подумала, не вернулись ли уже ее родители. Самолет приближался к берегу, Кэнайна глядела в окно, но не обнаружила их в толпе, зато у самой воды ее ждала миссис Рамзей. Поплавки самолета заскрежетали по песку, и Кэнайна спрыгнула на землю. Миссис Рамзей подбежала к ней и поцеловала в щеку.
— Ну и вытянулась же ты, Кэнайна, — воскликнула она.
Она схватила Кэнайну за руку, и они поднялись на берег.
- Ход осетров продолжается, — сказала она. — Твои родители пока не вернулись. Придется тебе пожить у нас.
Так что Кэнайна поселилась в большом белом доме, где наверху ей отвели комнату в полное ее распоряжение. Каждые несколько дней в рыбачий поселок на побережье отправлялся самолет или катер, но Джоан Рамзей ни разу не предложила Кэнайне переехать к родителям. Кэнайна тоже ничего не говорила об этом. Она не видела родителей около десяти месяцев, но сейчас не испытывала почти никакого желания увидеть их снова, потому что тогда ей пришлось бы покинуть большой дом, где она так счастливо жила у Рамзеев. Четыре года, проведенных в интернате, еще больше углубили культурную и интеллектуальную пропасть, отделявшую Кэнайну от родителей. Теперь вся ее жизнь была устремлена к тому миру, которого ее родители никогда не видали и о котором понятия не имели.
Ей нравилось жить и работать у Рамзеев. Миссис Рамзей научила ее кроить и шить на швейной машине, и Кэнайна сшила себе очаровательное желтое платьице из материи, которую подарила ей миссис Рамзей.
Иногда она немного помогала в лавке Компании Гудзонова залива, что доставляло ей особенное удовольствие. Примерно раз в неделю Берт Рамзей получал тюк газет, и всякий раз, когда приходила почта, они с Кэнайной садились рядышком и долго решали кроссворды.
Через несколько недель, на исходе июля, она уже относилась к Рамзеям почти как к настоящим своим родителям. Ей не хотелось возвращаться в грязный и тесный вигвам, где приходилось сидеть за едой на полу, скрестив ноги, спать одетой на подстилке из еловых веток, так как она не хотела раздеваться в присутствии отца.
Однажды, уже под вечер, в индейском поселке поднялся страшный шум — это возвращались рыбаки. Кэнайна и миссис Рамзей отправились на берег, где собралась целая толпа. Вверх по течению поднимались шесть каноэ.
— Ну, видишь отца с матерью? — спросила Джоан Рамзей.
Кэнайна, отличавшаяся острым зрением, свойственным ее расе, ответила:
— Да, во втором каноэ.
Когда каноэ подошли поближе, мать энергично замахала Кэнайне рукой, потом начала грести быстрее. Каноэ уткнулось в берег, Дэзи проворно выпрыгнула и со всех ног побежала к Кэнайне, ее большое, круглое тело упруго подпрыгивало, словно резиновый мяч.
- Кэнайна, Кэнайна, я так соскучилась, так ждала,когда увижусь с тобой! — воскликнула она на кри, нагнулась и обняла Кэнайну. Мать долго держала ее, прижимая к груди, и Кэнайна чувствовала, как дрожат у
нее руки. Из-за плеча матери она увидела отца, он коротко кивнул в знак приветствия и, не обращая больше на нее внимания, принялся разгружать лодку. Мать выпустила ее из объятий, и Кэнайна обернулась, ища глазами миссис Рамзей. Но белая женщина уже ушла, она была уже далеко и быстрым шагом направлялась к дому Компании Гудзонова залива. Кэнайна сделала шаг, собираясь последовать за ней, потом остановилась — внезапно она поняла, что больше не может оставаться в большом белом доме Рамзеев. Она медленно обернулась к родителям.
Разгрузив каноэ, Биверскины начали вытаскивать на берег скатки брезента, свернутые одеяла, пухлые, битком набитые мешки и относить их к месту прежнего своего жилья. Там по-прежнему торчали стены, над которыми возвышался голый остов кровли, внутри, открытые всем ветрам, стояли на своих обычных местах сделанная из канистры печка, кровать и старый знакомый — голубой шкаф. Стоило лишь опять натянуть на шесты мешковину, и их вигвам в поселке Кэйп-Кри снова будет пригоден для жилья.
— Я жила у Рамзеев, — запинаясь, сказала Кэнайна матери на языке кри, пока Джо Биверскин натягивал полотнище крыши. — Мои вещи остались там.
Дэзи Биверскин резко обернулась.
— Почему ты пошла к ним? — спросила она, испытующе глядя на Кэнайну. — Нужно было поселиться в индейской семье.
— Миссис Рамзей пригласила меня, — ответила Кэнайна, — и я осталась у них, потому что мне там нравится.
— Они не хотели, чтобы ты жила у них, — сказала мать. — Белые люди никогда не хотят, чтобы с ними жили дети мускек-оваков. Они взяли тебя только потому, что они не знают, что мускек-оваки всегда могут позаботиться о своих сородичах.
— Нет, они хотели, чтобы я жила у них. Я помогала миссис Рамзей по хозяйству и в лавке работала. Они хотят, чтобы я осталась у них, и я тоже хочу.
— Рамзей — добрые люди, — уклончиво добавила Дэзи Биверскин.
Когда отец укрепил полотнище, они вошли внутрь. Кэнайна так и не поняла, чего ожидает мать: что она переселится к ним или же останется у Рамзеев. Во всяком случае, мать не послала ее за вещами; это ободрило Кэнайну. Дэзи Биверскин развела в печке огонь и поставила котелок на плиту. Потом вышла из хибарки. Кэнайна подождала, не зная, как быть. Пламя сникло, и она подбросила в топку дров. Вода в котелке закипела, запахло вареной рыбой: Кэнайна ненавидела этот запах. Наверное, мать забежала к кому-то. Кэнайна встала, собираясь пойти поискать ее, когда, откинув полог, с огромной охапкой пихтовых веток вошла Дэзи Биверскин. Раскачиваясь из стороны в сторону, она отнесла их к устроенному на полу прямоугольному помосту из жердей и принялась старательно сооружать для Кэнайны постель.
На ужин была только рыба и чай — Дэзи не успела испечь лепешку. Вошел Джо Биверскин, и все трое молча начали есть, только слышалось причмокивание, когда родители обсасывали пальцы, слизывая рыбный отвар. Закончив еду, мать побросала в котел остатки рыбы и поднялась.
