– Ах, Пене!.. Брат мой!.. Ты прав,- проговорила Росарио, горько плача.- Твои слова исцеляют мне сердце. Они потрясают меня, я снова оживаю. Здесь, в темноте, мы не можем видеть друг друга, но какой-то несказанный свет исходит от тебя и наполняет мне душу. Что ты за человек, почему ты так преображаешь людей? Когда я познакомилась с тобою, я сразу переменилась. Но с тех пор, как я с тобой не вижусь, я снова стала ничтожной, прежняя робость вернулась ко мне. Без тебя, мой Пепе, я живу, словно в аду… Я сделаю то, что ты говоришь, я встану и пойду за тобой. Мы пойдем вместе, куда ты захочешь. Знаешь? Мне уже лучше. Знаешь, у меня уже нет жара, я чувствую в себе силы, я сейчас могу бегать, кричать; все мое существо обновляется, я словно стала во сто раз выше – и еще больше обожаю тебя. Пепе, ты прав. Я не больна, меня просто запугали, или, вернее, сглазили.

– Вот, вот, сглазили.

– Сглазили. На меня смотрят какие-то страшные глаза, я немею и дрожу. Я боюсь, а чего – сама не знаю. У тебя одного есть власть надо мной, и ты один можешь возвратить мне жизнь. Я слушаю тебя – и воскресаю. Если бы я умерла и ты прошел мимо моей могилы, мне кажется, я услышала бы твои шаги из глубины земли. Ах, если бы я могла тебя сейчас видеть… Но все равно, ты здесь, рядом со мной, и я не сомневаюсь, что это ты… Я так давно не встречалась с тобой… Я с ума сходила. Каждый день одиночества казался мне вечностью… Мне все говорили – «завтра», «завтра», все время завтра. По вечерам я выглядывала из окна и успокаивалась, если в твоей комнате был свет. Иногда, как божественное видение, в окне мелькала твоя тень. Я протягивала руки, плакала и кричала – про себя, громко крикнуть я не смела. Когда я получила весточку от тебя через горничную, твою записку, где ты писал, что уезжаешь, мне стало так горько, точно душа моя покинула тело, точно я медленно угасала. Я все падала, падала, как птица, раненная на лету,- она и падает и умирает в одно и то же время… Сегодня вечером, когда я увидела, что ты еще не спишь, мне страстно захотелось поговорить с тобой – ия сошла вниз. Всю смелость, которая только была в моей душе, я, должно быть, истратила на этот порыв – и теперь я уже всегда буду робкой… Но ты меня ободришь; ты дашь мне силу; ты поможешь мне, правда?.. Пене, дорогой мой брат, скажи «да»; скажи, что у меня есть силы, и они у меня будут; скажи: «Ты не больна»,- и мою болезнь как рукой снимет. Я уже здорова. Я настолько здорова, что смеюсь над своими глупыми недугами.

Росарио почувствовала, как Пене крепко обнял ее. Послышалось тихое «ах», но этот возглас вырвался из уст Пепе, а не из уст Росарио: наклонившись, он сильно ударился головой о ноги статуи Христа. Пепе света не взвидел. Впрочем, в темноте это естественно.

Пепе был взволнован, и в окружающей его таинственной тьме ему вдруг почудилось, будто не его голова натолкнулась на ступню священной статуи, а сама ступня шевельнулась, увещевая его наиболее кратким и выразительным способом. Полусерьезно, полушутя он склонил голову и произнес:

– О господи, не бей меня, я не сделаю ничего дурного.

Росарио взяла руку брата и прижала к сердцу. В темноте

раздался ее голос, ясный, взволнованный, торжественный…

– Господь, которому я молюсь, господь, создатель мира, хранитель моего дома и моей семьи, ты, которому молится и Пепе, святой Христос-спаситель, умерший на кресте за наши грехи, склонясь пред тобой, пред твоим истерзанным телом, пред твоим челом, увенчанным терниями, я говорю, что это мой супруг и что после тебя мое сердце больше всего предано ему; он мой, и я скорее умру, чем буду принадлежать другому. Он владеет моим сердцем п душой. Сделай так, чтобы люди не препятствовали нашему счастью, дай своею милостью разрешение на этот союз, который будет союзом перед всем миром, потому что моя совесть говорит мне, что наш союз – благой.

– Росарио, ты будешь моей! – взволнованно воскликнул Пепе.- И нп твоя мама, и никто на свете не помешают этому.

Сестра склонила прекрасную покорную голову на грудь брата. Опа дрожала в объятиях любимого, как голубка в когтях орла.

В мозгу инженера, точно молния, промелькнула мысль, что дьявол все-таки существует; но, значит, дьявол – он сам. Росарио в страхе отстранилась, вздрогнув, словно от предчувствия опасности.

– Дай клятву, что будешь тверда…- в смятении вымолвил Рей, стараясь унять ее дрожь.

– Клянусь тебе прахом отца, покоящимся…

– Где?

– У нас под ногами.

Математик почувствовал, что плита у него под ногами приподымается… Но нет, она не поднималась – ему просто почудилось, будто она поднимается, хотя он и был математиком.

– Клянусь тебе,- повторила Росарио,- прахом отца и богом, который видит нас… Пусть наши соединенные тела покоятся под этими плитами, когда богу будет угодно взять нас из этого мира.

– Да,- повторил Пепе Рей, глубоко взволнованный, чувствуя в душе необъяснимое смятение.

Оба немного помолчали. Росарио поднялась.

– Уже?

Она снова села.

– Ты опять дрожишь,- сказал Пепе.- Росарио, ты больна, у тебя горячий лоб.

– Я, кажется, умираю,- прошептала девушка в отчаянии.- Не знаю, что со мной.

Она без чувств упала на руки брата. Прижав ее к себе, он заметил, что все лицо Росарио покрыто ледяным потом.

«Она действительно очень больна,- подумал он.- Это было безрассудство – выходить из комнаты».

Он взял Росарио на руки, стараясь привести ее в чувство, но так как она все дрожала и не приходила в себя, Пепе решил вынести ее из часовни на свежий воздух. Действительно, на воздухе обморок прошел. И Росарио сразу забеспокоилась: в такой поздний час она не у себя в комнате. Соборные часы пробили четыре.

– Как поздно! – вскричала девушка.- Пусти меня, Пене. Я постараюсь дойти сама. Но правда, я очень больна.

– Я провожу тебя.

– Нет, ни за что. Я скорее ползком доберусь до комнаты, чем разрешу тебе это. Ты ничего не слышишь? Какой-то шум…

Они замолчали. Но как они ни напрягали слух, они не услышали ничего, кроме тишины.

– Ты ничего не слышишь, Пепе?

– Ровно ничего.

– Прислушайся… Вот, вот – снова… Не знаю, откуда этот шум, может быть, это далеко, очень далеко, а может быть, близко, совсем близко. Может быть, это дыхание мамы… Или это флюгер скрипит на башне собора? О, у меня тонкий слух!

– Слишком тонкий… Разреши мне, дорогая сестра, я отнесу тебя на руках.

– Хорошо, донеси меня до верхней площадки. А там я сама пойду. Отдохну немного, и никто ничего не заметит… Неужели ты не слышишь?

Они остановились на первой ступеньке.

– Какой-то металлический звук.

– Это дышит твоя мама?

– Нет, нет. Этот шум доносится очень издалека. Может быть, это кричит петух?

– Возможно.

– Словно звучат какие-то два слова. Все время повторяют: «Иду сюда», «Иду сюда…».

– Теперь и я слышу,- прошептал Пепе Рей.

– Это чей-то крик.

– Это труба.

– Труба?

– Да. Идем скорей. Сейчас Орбахоса проснется… Теперь уже ясно слышно. Это не труба, это горн. Идут войска.

– Войска?

– Не знаю, почему-то мне кажется, что эта военная операция принесет нам счастье. Мне стало легче на душе, Росарио… Скорей наверх…

– И мне легче. Пойдем.

В одно мгновение Пепе отнес Росарио наверх, и влюбленные расстались, произнося слова прощания так тихо, что сами едва могли расслышать друг друга.

– Я выгляну в окно, что выходит в сад, когда доберусь до своей комнаты. До свиданья.

– До свиданья, Росарио. Смотри не ударься о мебель.

– Здесь я все знаю как свои пять пальцев, Пепе. Мы скоро увидимся. Выгляни в окно, если хочешь получить от меня весточку. '

Пепе Рей сделал, как велела Росарио, однако, сколько он ни ожидал, ее не было видно в окне. Инженеру показалось, что он слышит возбужденные голоса в верхнем этаже.

Жители Орбахосы услышали звонкий горн сквозь туманные грезы своего предрассветного сна и открыли глаза с возгласом: