– Но мальчик повредится в рассудке, сеньор дон Иносен-сио,- вмешалась донья Перфекта.- Ради бога, будьте осторожны. Я бы ограничила его в чтении.

– Раз уж мы ждем,- сказал юный доктор не без самодовольства,- я захвачу третий том Concilios[118]. Как вы полагаете, дядя?

– О да, всегда держи его под рукой. Это тебе очень поможет.

К счастью, скоро явился дон Каетано (он обычно проводил

вечера в доме дона Лоренса Руиса), и, получив книги, дядя и племянник ушли.

По грустному выражению лица Росарио Рей понял, что она очень хочет поговорить с ним, и, пока донья Перфекта разговаривала с доном Каетано о домашних делах, Пене подошел к сестре.

– Ты обидел маму,- сказала ему Росарио.

Лицо ее выражало испуг.

– Да,- согласился он,- я обидел и твою маму и тебя…

– Нет, меня ты не обидел. Я и сама думала, что младенцу Иисусу не нужно носить панталоны.

– Надеюсь, что вы с мамой простите меня. Твоя мама только что была так добра ко мне.

Неожиданно послышался голос доньи Перфекты, прозвучавший так резко, что Пепе вздрогнул, как от сигнала тревоги. Голос повелительно произнес:

– Росарио, иди спать!

Смущенная и печальная, Росарио прошлась по комнате, будто что-то разыскивая, и, проходя мимо брата, осторожно шепнула ему:

– Мама сердится.

– Но…

– Она сердится… Будь осторожен.

Росарио ушла. За ней последовала донья Перфекта, которую поджидал Ликурго. Некоторое время слышались переплетающиеся в дружеской беседе голоса хозяйки и крестьянина. Пепе остался наедине с доном Каетано. Взяв свечу, Каетано сказал:

– Спокойной ночи, Пепе. Не думайте, что я иду спать, я иду работать… Но что с вами? Почему вы так задумчивы?.. Да, да, иду работать. Сейчас я просматриваю материалы для составления отчета о знатных родах Орбахосы… Мне довелось найти ценнейшие документы и сведения. Все совершенно ясно. Во все эпохи нашей истории орбахосцы отличались рыцарским благородством, доблестью, умом. Об этом говорят завоевания Мексики, войны императора, борьба Филиппа с еретиками… Но что с вами? Вы нездоровы? Так вот, выдающиеся теологи, доблестные воины, завоеватели, святые, епископы, поэты, политические деятели и прочие знаменитости расцвели на этой скудной земле, где произрастает чеснок… Во всем христианском мире нет более прославленного города, чем наш. Слава о его заслугах заполняет страницы нашей истории и даже проникает за пределы страны. А… понимаю, что с вами: вас просто одолевает сон, спокойной ночи… Да, да, ни на какие сокровища мира я не променял бы честь быть сыном этой благородной земли. Августейшая – назвали Орбахосу предки, наиавгустей-шая – называю я ее ныне, ибо сейчас, как и прежде, здесь царит рыцарский дух, великодушие, благородство… Ну, спокойной ночи, дорогой Пене… мне все же кажется, вам что-то не по себе. Уж не повредил ли вам ужин?.. Прав Алонсо Гонсалес де Бустаманте, говоря в своих «Приятных чтениях», что достаточно одних жителей Орбахосы, чтобы придать величие и славу целому королевству. Не так ли?

– О, разумеется, вне всякого сомнения,- ответил Пепе, стремительно направляясь в свою комнату.

За несколько дней Пепе Рей познакомился с различными обитателями города и, побывав в казино, подружился с некоторыми его завсегдатаями.

Нельзя утверждать, что молодые люди Орбахосы все свободное время проводили в казино, как могли бы предположить злые языки. Каждый день их можно было увидеть на углу возле собора и на большой площади, образованной пересечением двух улиц: Кондестабле и Траперия. Несколько кабальеро, изящно закутавшись в плащи, стояли здесь, словно на посту, разглядывая прохожих. В хорошую погоду «светила культуры» августейшего города все в тех же неизменных плащах отправлялись в так называемую аллею Босоногих монахинь, где в два ряда росли чахлые вязы и несколько пыльных дроков. Здесь вся эта блестящая плеяда подстерегала дочерей дона X. или дона У., которые тоже шли на бульвар, и день проходил неплохо. Вечерами казино снова заполнялось, и пока часть возвышенных умов предавалась азартным играм, другая – читала газеты; остальные, сидя за чашкой кофе, спорили на самые разнообразные темы: о политике, о лошадях, о бое быков, или же обсуждали местные сплетни. В конце спора обычно соглашались на том, что Орба-хоса и ее жители выше других стран и народов мира.

Эти именитые мужи представляли собой сливки прославленного города. Одни были очень богаты, другие очень бедны, но все совершенно лишены каких бы то ни было возвышенных стремлений. Им было присуще то невозмутимое спокойствие нищего, которому ничего не нужно, если у него есть корка хлеба, чтобы обмануть голод, и луч солнца, чтобы согреться. Но прежде всего посетители казино отличались тем, что люто ненавидели всех, кто попадал к ним извне. Когда какой-нибудь знатный чужеземец появлялся в августейших залах, они считали, что он прибыл специально для того, чтобы подвергнуть сомнению превосходство их города – родины чеснока, и преуменьшить, из зависти конечно, неопровержимые достоинства, которыми природа наделила их город.

Первое посещение казино Пене Реем было встречено с некоторым недоверием, и так как среди посетителей этого славного заведения нашлось немало острословов, то не прошло и четверти часа, как о новом госте рассказывали всякого рода небылицы. Когда же на бесконечные расспросы присутствующих он ответил, что прибыл в Орбахосу с целью исследовать угольный бассейн Наары и выяснить возможность проведения дороги, все единодушно решили, что дон Хосе просто хвастун и болтает о каких-то угольных залежах и постройке железных дорог, чтобы поднять себя в глазах общества. Кто-то даже не замедлил сказать:

– Не на таких напал. Сеньоры ученые полагают, что мы дураки и нас обмануть пустой болтовней ничего не стоит… Он приехал сюда жениться на дочери доньи Перфекты, а про угольные бассейны болтает, чтобы пустить нам пыль в глаза.

– Сегодня утром у Домингесов мне сказали,- заметил какой-то разорившийся коммерсант,- что у этого сеньора нет за душой ни гроша. Он приехал к тетке в надежде пожить за ее счет и поймать на удочку Росарио.

– Он, должно быть, вовсе и не инженер,- вмешался владелец оливковых садов, заложивший свое имение вдвое дороже настоящей его стоимости.- Сразу видно… Эти голодранцы из Мадрида рады-радешеньки обмануть бедных провинциалов. Они ведь уверены, что мы дикари какие-то…

– Сразу видно, что у него ничего нет за душой.

– Не знаю, шутя или всерьез, но он заявил нам вчера вечером, что мы варварски ленивы.

– Что мы живем, как бедуины, и только и делаем, что за-гараем на солнышке.

– Только и делаем, что мечтаем…

– Вот, вот: только мечтаем…

– И что наш город ничем не отличается от поселений в Марокко.

– Черт возьми, это неслыханно! Разве есть где-нибудь улица (за исключением разве Парижа), подобная нашей Аделан-тадо? Семь великолепных домов, выстроенных в одну линию, от дома доньи Перфекты до дома Николасито Эрнандеса… Эти канальи думают, что мы никогда ничего не видели и никогда не бывали в Париже…

– Он еще необыкновенно деликатно заметил, что Орбахоса-де – город нищих и мы, сами того не подозревая, живем в крайней нищете.

– Слава богу, что он не мне говорил подобные вещи, иначе в казино разразился бы скандал! – воскликнул сборщик налогов.- Почему ему не сказали, сколько оливкового масла выжали в Орбахосе в прошлом году! Разве этому болвану не известно, что в урожайные годы Орбахоса снабжает хлебом всю Испанию и даже всю Европу? Правда, последний год урожай неважный, но это случайность. А урожай чеснока? Знает ли этот сеньор, что члены жюри на Лондонской выставке рты разинули, увидев чеснок из Орбахосы?

Уже несколько дней в казино только и говорили что о Пене. И все же многочисленные сплетни, столь обычные в маленьких городах, которые именно потому, что они карлики, ведут себя как надменные великаны, не помешали Рею найти искренних друзей в этом высоком заведении, где, кроме людей злоречивых, нашлись и здравомыслящие. Однако наш инженер, на свое несчастье (если это можно считать несчастьем), имел обыкновение слишком откровенно выражать свои мысли, чем и приобрел себе немало врагов.