– Сеньор доводится племянником донье Перфекте,- улыбаясь, пояснил Ликурго.

– А!.. Долгих лет вам, сеньор и повелитель мой!

Они обменялись поклонами, но надо заметить, что Кабальюко сделал это с выражением высокомерного превосходства, свидетельствовавшего по меньшей мере о том, что он хорошо знает себе цену и прекрасно сознает, какое положение занимает в этих местах… Когда гордый всадник отъехал, чтобы перекинуться несколькими словами с двумя жандармами, дон Хосе спросил у своего проводника:

– Это еще что за птица?

– Да это же Кабальюко!

– Кабальюко? А кто он такой?

– Вот это да!.. Неужто не слыхали о нем? – удивился крестьянин полнейшему невежеству племянника доньи Перфекты.- Смельчак из смельчаков, лучший наездник и первый знаток лошадей в наших краях. В Орбахосе мы его очень любим, ведь… по правде говоря… он для нас сущий клад… Здесь, у нас, он грозный касик, перед ним сам губернатор снимает шляпу.

– Во время выборов?

– Мадридские власти обращаются к нему не иначе как «ваше превосходительство». Он бросает барру не хуже святого Христофора и владеет любым оружием, как мы собственными пальцами. Когда с нас взимали налоги за ввоз в город разных товаров, он тут был царь и бог, никому спуску не давал! Каждую ночь у городских ворот раздавались выстрелы… Его людям цены пет, они все могут. Кабальюко покровительствует беднякам, если какой-нибудь чужак попробует тронуть пальцем хоть одного ор-бахосца, ему придется иметь дело с ним… Мадридские солдаты сюда носа не кажут, потому что, когда они здесь были, каждый день проливалась кровь: Кабальюко вечно искал повода затеять с ними драку. Теперь он вроде бы обеднел и развозит почту. Но говорят, он строит козни в муниципалитете, хочет, чтобы снова стали взимать налоги с ввозимых товаров и поручили бы это дело ему. Неужто вы в Мадриде ничего не слыхали о нем? Ведь он сын знаменитого Кабальюко, знаменитого мятежника, а Кабалыоко-отец был сыном Кабальюко-деда, тоже участвовавшего в мятеже, только еще раньше… и сейчас, когда поговаривают о новом мятеже, потому что все идет вверх дном, мы боимся, как бы Кабальюко не ушел от нас к повстанцам, чтобы увенчать подвиги отца и деда: ведь они, к чести нашего города, тоже родились здесь.

Дон Хосе был поражен, что в этих краях еще существует такое подобие странствующего рыцарства. Но он больше не успел задать ни одного вопроса: тот, о ком они говорили, приблизился п недовольно сказал:

– Жандармы отправили троих на тот свет. Я предупредил капрала, чтобы он был поосторожнее. Завтра у меня будет разговор с губернатором провинции и…

– Вы едете в …?

– Нет, губернатор приедет сюда, сеньор Ликурго. К вашему сведению, в Орбахосу посылают несколько полков.

– Да, да,- живо подхватил Пене Рей, улыбаясь.- Я слышал, в Мадриде опасаются, что в этих краях могут появиться какие-то шайки… Нужно быть начеку.

– В Мадриде только и говорят разные глупости…- вспылил кентавр, сопровождая свое заявление целым залпом таких слов, от которых покраснели бы даже камни.- В Мадриде одни мошенники… Зачем сюда посылают солдат? Хотят выудить у нас побольше налогов и набрать вдвое больше новобранцев? Черт подери!.. Если у нас еще нет мятежа, то ему давно пора быть. Значит, вы и есть,- прибавил он, окинув кабальеро насмешливым взглядом,- племянник доньи Перфекты?

Язвительный тон и наглый взгляд этого задиры рассердили молодого человека.

– Да, сеньор. Чем могу быть полезен?

– Я друг сеньоры,- ответил Кабальюко,- и люблю ее, как самого себя. Вы ведь едете в Орбахосу, стало быть мы еще с вами увидимся.

И, пришпорив коня, во весь опор помчался вперед и скрылся в облаке пыли.

После получасового пути, во время которого дон Хосе не проявил особой склонности к разговору, как, впрочем, и дядюшка Ликурго, перед их глазами предстал, словно насаженный на вершину холма, старый город. Среди бурых и пыльных, как земля, глиняных лачуг с бесформенными стенами выделялось несколько черных башен и груды развалин – остатки древнего замка. Невзрачные фасады убогих домишек выглядывали из-за полуразрушенной городской стены, напоминая голодные, бескровные лица нищих, просящих подаяние у прохожих. Жалкая речушка, словно жестяным обручем, опоясывала городок, орошая на своем пути несколько садов: единственную зелень, радовавшую взор. Пешие и всадники сновали туда-сюда, несколько оживляя вид этого большого селения, архитектура которого скорее свидетельствовала о разрушении и смерти, чем о процветании и жизни. Омерзительные нищие тянулись вдоль дороги и клянчили милостыню у путников, являя собой весьма печальное зрелище. Трудно было вообразить существа, более подходившие к той гробнице, из расщелин которой они выползали. Казалось, город был погребен и истлевал. Когда наши путники уже подъезжали к нему, вразнобой прозвонили колокола, известив таким образом, что в этой мумии еще теплилась душа.

Не в халдейской или коптской, а в испанской географии значился город, именуемый Орбахосой. Он насчитывал семь тысяч триста двадцать четыре жителя, имел муниципалитет, резиденцию епископа, суд, семинарию, завод племенных лошадей, среднюю школу и другие признаки, присущие настоящему городу.

– В соборе звонят к торжественной мессе,- сказал дядюшка Ликурго.- Мы приехали раньше, чем я думал.

– У вашего родного города,- заметил кабальеро, разглядывая развернувшуюся перед ним панораму,- очень непривлекательный вид. Исторический город Орбахоса, название которого, несомненно, происходит от Urbs augusta[111], похож на большую свалку мусора.

– Это потому, что вы видите его окраины,- с досадой произнес проводник.- Когда вы въедете на Королевскую улицу или на улицу Кондестабле, то увидите такие красивые здания, как, например, собор.

– Я не хочу сказать ничего дурного про ваш город, пока не узнаю его получше,- заявил дон Хосе.- Да и мои слова отнюдь не выражают презрения: убогий или красивый, жалкий или величественный – он всегда будет дорог мне, потому что здесь родилась моя Mать и здесь живут люди, которых я, хоть и не знаю, но люблю. Так въедем же в этот «священный» город.

Они уже поднялись в гору и ехали вдоль садовых оград по дороге, к которой примыкали первые улицы.

– Видите дом в конце этого большого сада? – спросил дядюшка Ликурго, указывая на оштукатуренную стену огромного здания – единственного дома, имевшего обжитой и благоустроенный вид.

– -А!.. Так это дом моей тетушки?

– Угадали. Только вы видите здание со стороны сада, а фасад выходит на улицу Кондестабле, там есть пять чугунных балконов, и каждый похож на замок. И этот красивый сад за оградой тоже принадлежит сеньоре. Если вы привстанете в стременах, то все сами увидите.

– Так мы уже дома,- сказал кабальеро.- Нельзя ли войти отсюда?

– Тут есть калитка, но сеньора велела забить ее.

Дон Хосе привстал в стременах и, вытянув шею, заглянул в сад поверх обвитой плющом ограды.

– Я вижу весь сад,- заметил он.- Там под деревьями стоит женщина, девочка… сеньорита…

– Это сеньорита Росарио,- пояснил Ликурго и, приподнявшись в стременах, тоже заглянул за ограду.

– Эй, сеньорита Росарио! – крикнул он, выразительно махая рукой.- Вот и мы… Я привез вам двоюродного братца.

– Она нас заметила,- сказал кабальеро, изо всех сил вытягивая шею.- Но, если я не ошибаюсь, рядом с нею какое-то духовное лицо… священник.

– Это сеньор исповедник,- живо отозвался крестьянин.

– Сестрица нас увидела… Она покинула священника и побежала к дому… Она хорошенькая…

– Как солнышко.

– Она стала пунцовой, как вишня. Едемте скорее, сеньор Ликурго.

Прежде чем продолжать наше повествование, необходимо сказать, кто такой был Пене Рей и какие дела привели его в Орбахосу.

Когда в 1841 году скончался бригадир Рей, дети его только что вступили в брак: дочь, Перфекта, вышла замуж за самого богатого землевладельца Орбахосы, сын, Хуан, женился на молодой девушке из того же рода. Мужа Перфекты звали дон Мануэль Мария Хосе де Полентинос, жену Хуана – Мария Полентинос. Несмотря на тождество фамилий, родство этих людей было весьма дальним, как говорится, седьмая вода на киселе. Хуан Рей, окончив Севильский университет, стал известным юристом и тридцать лет прослужил адвокатом в самой Севилье, стяжав себе славу и скопив порядочное состояние. В 1845 году он овдовел и остался с маленьким сыном, любившим строить во дворе всякие сооружения: земляные виадуки, плотины, запруды, оросительные каналы, а затем пускать в них воду. Отец не мешал ему и говорил: «Ты будешь инженером».