– Его преосвященство распорядился, чтобы вы убирались отсюда вон.

Кровь бросилась в голову инженеру. Не проронив ни слова, он вышел. Так, гонимый отовсюду то превосходящими силами противника, то собственной тоской, Пепе, не имея другого выхода, вынужден был отправиться домой, где его ожидали: во-первых, дядюшка Ликурго с новым иском, во-вторых, сеньор дон Каетано, намеревавшийся прочесть ему еще одну главу о знатных родах Орбахосы, в-третьих, Кабальюко, по делу, о котором он никому не сообщил, и, в-четвертых, донья Перфекта с добродушной улыбкой, причина которой станет нам ясна из следующей главы.

Новая попытка повидать Росарио окончилась неудачей и в этот вечер. Пене заперся в своей комнате, чтобы написать несколько писем, но назойливая мысль не давала ему покоя.

«Сегодня вечером или завтра утром,- твердил он про себя,- так или иначе все должно решиться».

Когда Пепе позвали ужинать, донья Перфекта, поджидавшая его в столовой, тут же заявила:

– Не огорчайся, дорогой Пепе. Я успокою сеньора дона Ино-сенсио… Мне уже все известно. Только что заходила Мария Ре-медиос и все рассказала.

Лицо доньи Перфекты светилось таким удовлетворением, какое бывает у художника, гордого за свое творение.

– О чем?

– Я нахожу для тебя извинение, Пепе. Ты, вероятно, выпил несколько рюмок в казино. Не так ли? Во всем виновата плохая компания. Этот дон Хуан Тафетан, эти сестры Троя!.. Невероятно, немыслимо! Ты подумал о своем поведении?

– Да, сеньора, подумал,- ответил Пепе, решив не перечить своей тетке.

– Я не стану пока сообщать твоему отцу о твоих подвигах.

– Да нет, почему же, можете сообщать ему все, что вам угодно.

– Но ты, должно быть, станешь отпираться…

– Нет, не стану.

– Итак, ты признаешь, что был у этих…

– Да.

– И что дал им пол-унции,- по словам Марии Ремедиос, сегодня вечером Флорентина забегала в магазин эстремадурца разменять эту монету. Они не могли заработать столько денег своим шитьем. Раз ты был сегодня у них, следовательно…

– Следовательно, я им дал эти деньги. Совершенно верно.

– Так ты не отрицаешь?

– Нет, зачем же! Мне кажется, я могу распоряжаться своими деньгами, как мне угодно.

– Но ты, конечно, станешь утверждать, что не бросал камней в сеньора исповедника.

– Я не бросаю камней.

– То есть, что они в твоем присутствии…

– Это другое дело.

– И дразнили бедную Марию Ремедиос.

– Да, дразнили.

– Может быть, ты скажешь что-нибудь в свое оправдание? Пене… Ради бога. Ты молчишь, не раскаиваешься, не протестуешь, не…

– Нет, сеньора, нисколько.

– И даже передо мной не пытаешься извиниться.

– Но я ни в чем не виноват перед вами.

– Ну если так, тебе остается только… взять палку и ударить меня.

– Я не люблю драться.

– Какая наглость! Какая… Ты не будешь ужинать?

– Буду.

За четверть часа никто не проронил ни слова. Дон Каетано, донья Перфекта и Пепе Рей молча ели, когда дон Иносенсио вошел в столовую.

– Друг мой, сеньор дон Хосе, как я был огорчен! Поверьто мне, я был искренне огорчен,- сказал он, здороваясь с молодым человеком за руку и с сожалением глядя на него.

От смущения инженер не мог вымолвить ни слова.

– Я имею в виду сегодняшнее происшествие.

– Ах, вот что.

– То, что вас изгнали из священных пределов кафедральной церкви.

– Сеньору епископу,- заметил Пепе,- следовало бы немного поразмыслить, прежде чем изгонять христианина из церкви.

– Совершенно верно. Но кто-то убедил его преосвященство в том, что вы отличаетесь необыкновенно дурными нравами, кто-то сказал ему, что вы всюду выставляете напоказ свое безбожие, насмехаетесь над церковью и ее служителями и даже собираетесь разрушить собор, чтобы соорудить из его священных камней большой дегтярный завод. Я пытался разубедить… но его преосвященство несколько упрям…

– Я чрезвычайно признателен вам за ваше дружеское участие.

– И заметь, ведь у сеньора исповедника нет особых оснований так участливо к тебе относиться. Его чуть было не убили сегодня вечером.

– Ну, что вы!..- засмеялся исповедник.- Вам уже сообщили об этой маленькой шалости. Бьюсь об заклад, что Мария Ре-медиос уже все разболтала. А ведь я запретил, строго-настрого запретил ей. Стоит ли говорить об этом… Не правда ли, сеньор дон Хосе?

– Если вы так считаете…

– По-моему, все это детские шалости… Однако, что бы там ни говорили проповедники всяких новых порядков, молодежь рас-

пущенна и склонна к дурным поступкам. Сеньор дон Хосе – очень хороший человек, но ведь он не может быть совершенством… Ну что удивительного в том, что миловидные девушки прельстили его, выманили деньги и сделали участником своих бесстыдных и злостных издевательств над соседями? Друг мой, я нисколько не сержусь на вас, хотя сегодня стал печальной жертвой ваших развлечений,- продолжал он, касаясь рукой ушибленного места,- не хочу расстраивать вас и вспоминать об этом случае. Мне искренне жаль, что Мария Ремедиос рассказала обо всем… Она так болтлива! Держу пари, что она разболтала и о пол-унции, и о вашей беготне с девушками по террасе, о шалостях с ними, о том, как плясал дон Хуан Тафетан!.. Да… лучше было бы не говорить об этом.

Пепе Рей не знал, что больше его раздражало: строгость тетушки или лицемерная снисходительность священника.

– Отчего же? – вмешалась сеньора.- Он, кажется, нисколько не стыдится своего поведения. Напротив, пусть об этом узнают все. Только моей любимой дочери я ничего не скажу. При нервном расстройстве вспышки гнева очень опасны.

– Ну, все это не столь уж серьезно,- сказал свящепник.- По-моему, лучше забыть о том, что произошло. А уж если так решил сам пострадавший, вам остается только подчиниться… Признаюсь, удар был нешуточный, сеньор дон Хосе. У меня возникло ощущение, будто мне проломили череп и из него вываливается мозг…

– Мне очень жаль!..- пробормотал Пепе Рей.- Я искренне огорчен, хотя и не принимал участия…

– Ваш визит к сестрам Троя привлечет внимание всего города,- сказал священник.- Это вам не Мадрид, не гнездо разврата, не средоточие скандалов…

– В Мадриде ты можешь посещать самые отвратительные места,- заявила донья Перфекта,- и никто не придаст этому никакого значения.

– У нас же все очень осмотрительны,- продолжал дон Иносенсио.- Мы наблюдаем за всем, что делают соседи, и благодаря такой системе наблюдения нравственность нашего города пребывает на высоком уровне… Поверьте, друг мой, поверьте, я не хочу вас обидеть, но вы первый кабальеро вашего круга, да, да… первый сеньор… кто средь бела дня… Troiae qui primus ab oris[120]…

И он засмеялся, похлопав инженера по спине в знак расположения и участия.

– Как я рад,- сказал молодой человек, скрывая свое негодование и подбирая подходящие слова для ответа на выпады собеседников, полные скрытой иронии,- как я рад видеть такое великодушие и терпимость, между тем как я своим безобразным поведением заслужил…

– Ну что ты! Разве можно к человеку, в жилах которого течет наша кровь и который носит наше имя, относиться, как к чужому? – сказала донья Перфекта.- Мне вполне достаточно того, что ты мой племянник, сын самого лучшего и самого святого человека на земле – моего дорогого брата Хуана. Вчера к нам заходил секретарь сеньора епископа и сообщил мне, что его преосвященство очень недоволен твоим пребыванием в моем доме.

– Даже так? – пробормотал священник.

– Да, да, но я ответила ему, что люблю, уважаю и почитаю сеньора епископа, однако племянник остается для меня племянником, я не могу выгнать его из дому.

– Это еще одна отличительная особенность этого края,- заметил Пене, побледнев от ярости.- Видно, в Орбахосе принято, чтобы сеньор епископ вмешивался в чужие дела.