– Ты не едешь ночью? – поинтересовалась донья Перфекта.- И правильно, лучше отложить поездку до утра.

– Утром я тоже не поеду.

– А когда?

– Там увидпм,- холодно ответил Пене, глядя на тетку с невозмутимым видом.- Пока я не намерен уезжать.

В его глазах светился явный вызов. Донья Перфекта сначала вспыхнула, потом побледнела. Она взглянула на каноника, протиравшего свои золотые очки, и обвела взглядом всех присутствующих, в том числе и Кабальюко, восседавшего на кончике стула. Она смотрела на них, как смотрит генерал на преданные ему войска. Затем ее внимательный взгляд остановился на задумчивом и спокойном лице Пене Рея, умелого врага, внезапно перешедшего в контрнаступление именно в тот момент, когда все уже праздновали его позорное бегство.

Ах! Кровь, отчаянье и разрушенье!.. Предстояло великое побоище.

Орбахоса спала. Мигающие уличные фонари, подобно усталым глазам, слипавшимся от сна, тускло освещали перекрестки и улицы. В полутьме шмыгали закутанные в плащи бродяги, ночные сторожа и запоздалые игроки. Изредка хриплое пение пьяницы или серенада влюбленного нарушали покой города. Болезненным стоном пронесся по спящим кварталам крик подвыпившего сторожа: «Аве Мария!»

Покой царил и в доме доньи Перфекты. Только в библиотеке дона Каетано тихо разговаривали владелец библиотеки и Пепе Рей. Дон Каетано удобно сидел в кресле за письменным столом, заваленным невероятным количеством бумаги, исписанной заметками, выдержками и цитатами. Пепе не сводил глаз с груды бумаг, хотя мысли его, без сомнения, были где-то далеко от этих премудростей.

– Перфекта превосходная женщина,- сказал любитель древности,- но и у нее есть недостатки. Из-за всякого пустяка она готова рассердиться. Друг мой, в провинциальных городах каждый ложный шаг жестоко карается. Ну что, собственно, в том, что ты зашел к сестрам Троя? По-моему, дон Иносенсио, прикрываясь маской добродетельного мужа, любит сеять раздоры. Какое ему, в сущности, дело?

– Наступило время, когда нужны решительные действия, сеньор дон Каетано. Я должен повидать Росарио и поговорить с пей.

– Ну так повидайтесь с ней.

– Меня к ней не пускают,- воскликнул инженер, стукнув кулаком по столу.- Росарио держат под замком.

– Под замком? – недоверчиво воскликнул ученый.- Правда, последнее время мне что-то не нравится выражение ее лица, весь ее вид и особенно ее милые глаза – они какие-то застывшие. Она печальна, почти ни с кем не разговаривает и все плачет… Боюсь, дорогой дон Хосе, что у девочки начинается приступ ужасной болезни… В нашей семье многие страдали ею.

– Ужасная болезнь! Какая?

– Сумасшествие… или, вернее, душевное расстройство. У нас в семье почти все стали жертвой этой болезни. Только мне удалось избегнуть…

– Вам?! Но не будем говорить о душевном расстройстве,- нетерпеливо перебил Пепе,- я хочу видеть Росарио.

– Это естественно. Однако заточение, в котором держит ее мать, профилактическое средство против помешательства, дорогой Пепе, единственное средство, с успехом применяемое в нашей семье. Посуди сам, на слабую нервную систему Росарио вид избранника ее сердца может произвести самое сильное впечатление.

– Тем не менее я хочу ее видеть,- настаивал Пепе.

– Возможно, донья Перфекта и разрешит тебе,- сказал ученый, сосредоточивая свое внимание на бумагах и заметках.- Я не желаю вмешиваться не в свое дело.

Инженер понял, что он ничего не добьется от доброго Полен-тиноса, и встал, намереваясь уйти.

– Вы собираетесь работать. Не буду мешать вам.

– Ничего, у меня еще есть время. Взгляни, какое множество превосходных сведений мне удалось сегодня собрать. Вот, обрати внимание… «В тысяча пятьсот тридцать седьмом году житель Орбахосы, по имени Бартоломе дель Ойо, отправился на галерах маркиза де Кастель Родриго в Чивита Веккиа», или вот: «В том же году два брата, Хуан и Родриго Гонсалес де Арко, тоже жители Орбахосы, на шести кораблях вышли из Маэстрике двадцатого февраля и на широте Кале встретились с английскими и фламандскими судами под командованием Ван Овена…» Что и говорить, это был один из незаурядных подвигов в истории нашего флота. Кроме того, мне посчастливилось открыть, что гвардейский офицер Матео Диас Коронель, тоже родом из Орбахосы, был именно тем, кто в тысяча семьсот четвертом году написал и опубликовал в Валенсии «Стихотворное восхваление, траурную песнь, лирическую оду, обширное описание невероятных страданий и скорбной славы королевы Ангелов». У меня есть драгоценнейший экземпляр этого произведения, он дороже всех перуанских сокровищ… А еще один орбахосец – автор известного трактата о судьбах Хинеты, я его вам вчера показывал. Как видите, в еще не изведанных дебрях истории на каждом шагу можно встретить земляков. Я хочу извлечь их имена из мрака, из забвения, на которое они несправедливо обречены. Какое великое наслаждение, дорогой Пепе, вернуть историческую или литературную славу своему родному краю! Можно ли лучше воспользоваться скромными человеческими способностями, ниспосланными нам небом, унаследованным имуществом и тем недолгим сроком, который в этом мире отпущен на самую долголетнюю жизнь!.. Благодаря мне н моим изысканиям станет очевидным, что Орбахоса – славная колыбель испанского гения. Но к чему говорить об этом? Разве благородство и рыцарский дух нынешнего поколения жителей августейшего города не говорят о его славном происхождении? Мало найдется городов, где бы так пышно распустились цветы всех добродетелей, где бы не душила их сорная трава пороков. У нас царит мир, взаимное уважение, христианское смирение. Милосердие здесь подобно тому, какое было в евангельские времена. В Орбахосе не знают зависти, преступных страстей, и если тебе доведется услышать о ворах и убийцах, то можешь быть уверен, что они – или не сыны этой славной земли, или относятся к числу тех несчастных, кто стал жертвой демагогических разглагольствований. Ты увидишь здесь национальный характер во всей его непорочности: прямой, благородный, неподкупный, целомудренный, простодушный, патриархальный, гостеприимный, великодушный… Именно поэтому я так люблю жить в этом мирном уединении, вдали от лабиринтов больших городов, где, увы! господствуют ложь и порок. Именно поэтому не могли извлечь меня отсюда мои многочисленные мадридские друзья. Именно поэтому я предпочитаю оставаться здесь, в приятном обществе моих честных сограждан и книг. Я дышу полной грудью в этой целебной атмосфере, которой почти не осталось в нашей Испании и которая существует лишь в смиренных христианских городах, сохранивших ее благодаря своим добродетелям. Поверь мне, дражайший мой Пепе, это спокойное уединение немало содействовало моему спасению от страшной болезни, поражающей нашу семью. В молодости, подобно отцу и братьям, я, к несчастью, был склонен к самым невероятным маниям. Однако я тут, перед вами, в добром здравии, и эту болезнь видел только у других. Вот почему меня так беспокоит моя маленькая племянница.

– Очень рад, что воздух Орбахосы оказался столь целебным для вас,- сказал Рей, не в силах сдержать охватившего его веселья, которое, как это ни странно, овладело им, несмотря на терзавшую его печаль.- Что касается меня, то этот воздух пошел мне во вред. Достаточно, мне кажется, прожить здесь еще несколько дней – ия стану маньяком. Спокойной ночи, желаю вам успешно потрудиться.

– Спокойной ночи.

Пепе Рей направился в свою комнату. Но он не испытывал потребности ни в сне, ни в отдыхе, напротив, он был в сильном возбуждении, ему хотелось все время двигаться, что-то делать. Погруженный в глубокое раздумье, он ходил из угла в угол. Затем, открыв окно, выходившее в сад, он облокотился на подоконник и устремил взгляд в необъятный мрак ночи. Нельзя было ничего различить. Однако человек, занятый своими мыслями, видит многое, и перед глазами Рея, устремленными во тьму, развертывались пестрые картины его несчастий. Стояла такая непроглядная тьма, что он не мог различить ни цветов на земле, ни небесных цветов-звезд. Тем не менее Пепе казалось, что в этом беспросветном мраке толпы деревьев движутся перед его глазами: они то лениво отступали, то приближались, сплетаясь ветвями, словно волны темного призрачного моря. Страшные приливы и отливы, борьба скрытых стихийных сил волновали покой земли и неба.