– Есть здесь какой-нибудь постоялый двор или хотя бы ком-пата для отдыха? – обратился приезжий к человеку с фонарем.

– Ничего здесь нет,- сухо ответил тот и побежал к людям, грузившим багаж, извергая при этом такой поток проклятий, угроз и бранных слов, что даже куры, шокированные его грубостью, зароптали в своих корзинах.

– Чем скорее я отсюда выберусь, тем лучше,- пробормотал наш кабальеро.- Проводник говорил, будто здесь ждут кого-то лошади.

Только он подумал об этом, как чья-то рука почтительно и робко коснулась его плаща. Он обернулся и увидел нечто похожее на большой темный сверток бурой ткани, из верхней складки которого выглядывало плутоватое смуглое лицо кастильского крестьянина. Его нескладная фигура напоминала черный тополь среди густой зелени. Из-под широкополой, изрядно поношенной бархатной шляпы поблескивали хитрые насмешливые глаза; мускулистая, загорелая рука сжимала зеленый прут; при каждом шаге на его огромных ногах звенели железные шпоры.

– Вы сеньор дон Хосе де Рей? – спросил крестьянин, почтительно поднося руку к полям шляпы.

– Да… а вы, верно, слуга доньи Перфекты? – обрадовался кабальеро.- Приехали за мной из Орбахосы?

. – Он самый. Когда вам будет угодно ехать?.. Лошадка проворная, летит, как ветер. Мне сдается, сеньор дон Хосе, что вы отличный наездник. Ведь у кого это в крови…

– Где тут выход? – нетерпеливо перебил приезжий.- Идемте, идемте отсюда, сеньор… Как вас зовут?

– Педро Лукас, к вашим услугам,- отвечал сверток бурой ткани, снова поднося руку к шляпе.- Но все называют меня дядюшка Ликурго. Где ваш багаж, сеньорито?

– Вон там, под часами. Три места. Два чемодана и баул с книгами для сеньора дона Каетано. Возьмите квитанцию.

Через минуту рыцарь и его оруженосец, покинув сарай, почему-то именуемый станцией, уже подходили к дороге, терявшейся невдалеке среди голых холмов, на склонах которых смутно виднелись нищенские домишки Вильяорренды. Две кобылки и мул должны были доставить людей и багаж в Орбахосу. Кобылка помоложе, довольно статная, предназначалась господину. На хребет почтенной клячи, слегка потрепанной, но еще крепкой, взгромоздился дядюшка Ликурго. Багаж взвалили на спину ретивого быстроногого мула, которого держал за уздечку молодой парень.

Прежде чем караван пустился в путь, тронулся поезд, заскользив по рельсам с осторожной медлительностью, присущей лишь товаро-пассажирским поездам. Стук колес все удалялся и удалялся, отдаваясь глухим подземным гулом. Войдя на 172-м километре в туннель, паровик выпустил белое облачко и пронзительно завыл. Туннель, выдыхая из своей черной пасти белоснежный пар, грохотал и гудел, как медная труба: услышав этот протяжный зов, просыпались деревни, усадьбы, города, провинции. Вот пропел петух, где-то рядом другой. Светало.

Когда убогие лачуги Вильяорренды остались позади, кабальеро – а он был молод и хорош собой – заговорил:

– Скажите мне, сеньор Солон…

– Ликурго, к вашим услугам…

– Ах да, сеньор Ликурго. То-то мне и помнится, что у вас имя какого-то древнего законодателя. Простите за ошибку. Так скажите, как себя чувствует моя тетушка?

– Она не стареет, все так же красива,- отвечал крестьянин, слегка пришпорив лошадь.- Кажется, будто годы проходят мимо сеньоры доньи Перфекты. Недаром говорят: хорошему человеку господь бог дарует долгую жизнь. Пусть она живет тысячу лет, ангел наш небесный. Если бы все благословения, которыми осыпают ее на земле, превратились в перья, вряд ли сеньоре понадобились бы крылья, чтобы взлететь на небо.

– А моя кузина, сеньорита Росарио?

– Дай бог счастья таким, как она! Что я могу еще сказать о сеньорите Росарио, ведь она вылитая мать! Вы увезете отсюда сокровище, сеньор дон Хосе, если верно говорят, будто вы приехали жениться на ней. Вы друг другу под стать… Один к одному.

– Ну а сеньор Каетано?

– Все корпит над своими книгами: у него библиотека больше, чем наш собор. Да роется в земле, ищет камни с дьявольскими каракулями – их будто мавры написали.

– Скоро мы приедем в Орбахосу?

– С божьей помощью, в девять. Ох, и обрадуется же сеньора, когда увидит племянничка!.. А сеньорита Росарио… вчера весь день прибирала для вас комнату!.. Ведь и мать и дочь вас никогда не видели: совсем покой потеряли, все думают, каков же из себя этот сеньор дон Хосе. Вот и пришло времечко, довольно гадать, пора и друг друга узнать. Сестрица увидит братца – и счастью конца не будет. А там и свадьбу справим, то-то будет веселье.

– Но ведь тетя и кузина меня совсем не знают,- улыбнулся кабальеро,- рано еще строить планы.

– И то верно,- согласился крестьянин.- Не зря говорят: одно думает гнедой, а другое тот, кто его седлает. Да только лицо – зеркало души… Вам достанется настоящее сокровище! И ей парень что падо!

Кабальеро пропустил мпмо ушей последние слова дядюшки Ликурго. Он о чем-то задумался. Когда они достигли поворота, крестьянин, сворачивая с большака, объяснил:

– Теперь придется ехать по этой тропинке. Мост сломан, а вброд речку можно перейти только у Холма лилий.

– Холм лилий? – переспросил молодой человек, выходя из своей задумчивости.- В этих неприютных местах удивительно много поэтических названий! С тех пор как я приехал сюда, меня пе перестает поражать их горькая ирония! Бесплодная местность с ее печальным и мрачным пейзажем называется здесь Радужной долиной. Несколько жалких глиняных лачуг, разбросанных по пустынной равнине, всем своим видом вопиющих о нищете, имеют наглость называться Богатой деревней, а пыльный, каменистый овраг, где даже чертополох не находит себе влаги, не что ипое, как Долина цветов. А это и есть Холм лилий? Но где же лилии, приятель? Я вижу только камни и поблекшую траву. Лучше бы его назвали Холмом отчаяния, это было бы вернее. Кроме Вильяорренды, которую назвали так вполне по заслугам, здесь все – сплошная насмешка. Красивые слова и неприглядная действительность. В этой стране разве только слепые могут быть счастливы – она для слуха рай, а для глаз – ад.

Дядюшка Ликурго или не понял значения слов, произнесенных сеньором де Реем, или не обратил на них внимания. Когда они переезжали речку, которая с нетерпеливой стремительностью несла свои воды, точно убегая от собственных берегов, крестьянин, указывая рукой на видневшуюся слева огромную голую равнину, сказал:

– А вот и Топольки Бустаманте.

– Мои владения! – радостно воскликнул кабальеро, окидывая взором печальное поле, освещенное ласковыми утренними лучами. Впервые я вижу земли, унаследованные мною от матери. Бедняжка так расхваливала эти места, рассказывала про них такие чудеса, что в детстве мне казалось, будто жить здесь все равно, что в раю. Плоды, цветы, крупная и мелкая дичь, горы, озера, реки, поэтические ручейки, пастбища на холмах – все было в Топольках Бустаманте, на этой благословенной земле, лучшей, прекраснейшей земле на свете… Черт подери! Я вижу, у тех, кто здесь живет, богатое воображение! Если бы меня привезли сюда ребенком, когда я жил мыслями моей доброй матушки и разделял ее восторги, возможно, меня тоже пленили бы эти голые холмы, эти равпины, то пыльные, то покрытые луяками, эти ветхие крестьянские лачуги, эти расшатанные колодцы, в которых воды хватает лишь на то, чтобы окропить полдюжины капустных кочанов,- все это унылое запустение.

– Это лучшая земля в округе,- заметил сеньор Ликурго,- особенно для гороха.

– Рад слышать. С тех пор как я унаследовал эти славные земли, они не принесли мне ни гроша.

Мудрый спартанский законодатель почесал за ухом и вздохнул.

– Но мне сообщили,- продолжал кабальеро,- что кое-кто из соседей залез свопм плугом в мои обширные владения и постепенно урезает их. Здесь, сеньор Ликурго, не существует ни межей, ни межевых знаков, ни настоящей собственности.

Крестьянин после паузы, во время которой он, казалось, был занят какими-то глубокими и хитроумными измышлениями, заявил: