– Не задерживайся,- сказала она в дверях,- столовая на этом же этаже… в середине коридора.

Дядюшка Ликурго внес вещи. Пене вознаградил его за услуги с щедростью, удивившей крестьянина, и тот, несколько раз униженно поклонившись, поднес руку к шляпе, как человек, который то ли собирался снять ее, то ли надеть, а затем что-то невнятно пробормотал, словно хотел что-то сказать и не решался:

– Я хотел бы переговорить с сеньором доном Хосе о… об одном дельце.

– О дельце? Так говори,- ответил Пене, открывая чемодан.

– Сейчас неудобно,- промямлил крестьянин.- Отдохните, сеньор дон Хосе, у нас еще есть время. Дней в году много, пройдет один, настанет другой… Отдыхайте, сеньор дон Хосе… Когда захотите прогуляться… кобылка к вашим услугам… До свида-пия, сеньор дон Хосе. Дай бог прожить вам тысячу лет… Ах да, совсем забыл,- сказал он, возвращаясь через несколько секунд,- если вам надо что-нибудь передать господину муниципальному судье… Я сейчас иду к нему переговорить о нашем дельце.

– Передайте ему от меня привет,- весело проговорил Пепе, не находя лучшего способа отделаться от спартанского законодателя.

– Храни вас господь, сеньор дон Хосе.

– До свидания.

Не успел инженер достать из чемодана свой костюм, как в дверь в третий раз заглянули плутоватые глазки и хитрая физиономия дядюшки Ликурго.

– Прошу прощепия, сеньор дон Хосе,- заговорил он, неестественно улыбаясь и показывая белоснежные зубы.- Только… я хотел вам сказать, если вы пожелаете, чтобы дельце уладили честь по чести, то… Впрочем, советовать людям нельзя, ведь на вкус и цвет товарища нет.

– Приятель, вы еще здесь?

– Я это к тому, что мне надоели суды. Не хочу иметь с ними дело. Хотя, как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

Так храни вас господь, сеньор дон Хосе. Да продлит господь ваши дни на радость бедным…

– Прощайте, прощайте, приятель.

Пене закрыл дверь на ключ и подумал: «Ну и сутяги же в

этом городе!»

Вскоре Пепе появился в столовой.

– Если ты позавтракаешь плотно,- ласково сказала ему донья Перфекта,- то перебьешь себе аппетит к обеду. Мы здесь обедаем в час. Возможно, тебе не нравятся сельские привычки?

– Напротив, они великолепны, дорогая тетя.

– Так что же ты предпочитаешь: плотно позавтракать сейчас или заморить червячка в ожидании обеда?

– Я предпочитаю слегка закусить, чтобы иметь удовольствие обедать с вами. Даже если бы в Вильяорренде мне попалось что-нибудь съестное, вряд ли я стал бы есть в этот час.

– Мне незачем, конечно, говорить тебе, что с нами ты должен быть откровенным. Можешь распоряжаться, как дома.

– Благодарю вас, тетя.

– Как ты похож на отца! – воскликнула донья Перфекта, с подлинным восхищением взирая на молодого человека, пока он ел.- У меня такое чувство, будто я вижу моего доброго брата Хуана. Он так же сидел, так же ел. У него такие же глаза…

Пепе уничтожал незатейливый завтрак. Слова, обращенные к нему, взгляды тетушки и сестры внушали ему такое доверие, что он уже чувствовал себя, как дома.

– Знаешь, что сегодня утром заявила мне Росарио? – спросила донья Перфекта, устремив пристальный взгляд на племянника.- Она сказала, что ты, воспитанный на иностранный манер, среди роскоши и этикета, не сможешь вынести грубой простоты, в какой мы живем. Ведь у нас здесь все запросто, без церемоний.

– Она не права! – возразил Пепе, глядя на сестру.- Я больше чем кто-либо ненавижу фальшь и лицемерие так называемого высшего общества. Поверьте, я уже давно мечтаю, как сказал кто-то, слиться с природой, пожить вдали от суеты, в сельском уединении. Мне необходима спокойная жизнь, без борьбы, без треволнений, я не хочу завидовать и вызывать зависть других, как писал поэт. Долгие годы занятий и работы не позволяли мне отдохнуть, хотя я в этом очень нуждаюсь. Мои душа и тело стремятся к покою. Но, дорогая тетя, дорогая сестра, с той минуты, как я переступил порог вашего дома, меня окружило именно то спокойствие, о котором я всегда мечтал. Поэтому вам незачем напоминать мне

о высшем обществе и о большом свете: я с величайшим наслаждением променяю их на этот уголок.

В ту минуту, когда Пепе говорил, длинная черная тень упала на застекленную дверь, ведущую из столовой в сад. Солнечный луч, отразившись в стеклах чьих-то очков, скользнул по стене. Скрипнула щеколда, отворилась дверь, и в комнату важно прошествовал сеньор исповедник. Здороваясь, он снял шляпу и, почти коснувшись ею пола, низко поклонился присутствующим.

– Это наш исповедник,- представила вошедшего донья Перфекта.- Мы его очень уважаем. Надеюсь, вы станете друзьями… Присаживайтесь, сеньор дон Иносепсио.

Пепе пожал руку почтенному священнослужителю, и оба сели.

– Пепе, если ты привык курить после еды, не отказывай себе в этом,- благосклонно предложила донья Перфекта,- и вы, сеньор исповедник.

Добрый дон Иносенсио вытащил из-под сутаны большую кожаную табакерку с неопровержимыми знаками долгого употребления, открыл ее, извлек две длинные сигареты и предложил одну из них нашему другу. Росарио вытащила спичку из картонной коробки, шутливо прозванную испанцами «вагоном», и вскоре инженер и священник уже дымили друг другу в лицо.

– Какое впечатление произвел на дона Хосе наш любимый город, Орбахоса? – поинтересовался дон Иносенсио и по привычке сильно прищурил левый глаз, как делал всякий раз, когда курил.

– Я еще не успел составить о нем своего мнения,- ответил Пепе.- Из того немногого, что я видел, я заключил, что неплохо было бы в полдюжину предприятий Орбахосы вложить значительные капиталы да заполучить несколько умных голов, которые руководили бы преобразованием этого края с помощью нескольких тысяч энергичных рук. Пока я ехал от городских ворот до дверей этого дома, мне повстречалось более ста нищих, и большинство из них еще сильные, здоровые люди. Целая армия… Сердце сжимается при виде столь плачевной картины.

– На то есть благотворительность,- возразил священник.- Но во всех других отношениях Орбахоса отнюдь не бедный город. Вам ведь известно, что здесь выращивается лучший чеснок в Испании. У нас больше двадцати богатых семей.

– Правда, последние годы нам приходится туго, из-за засухи,- вмешалась донья Перфекта,- но наши амбары тем не менее пока еще не опустели. Совсем недавно мы вывезли на рынок не одну тысячу пучков чеснока.

– С тех пор как я живу в Орбахосе,- добавил дон Иносен-сио, нахмурившись,- немало мадридцев посетило наш город: одних привлекала предвыборная борьба, другие приезжали взглянуть на свои заброшенные земли, третьи – познакомиться с древними достопримечательностями, и каждый считал своим долгом поведать нам об английских плугах, о механических молотилках,

о водяных мельницах, о банках и бог весть о каких еще глупостях. Припев же у всех был одинаков: все здесь плохо и могло быть лучше. Пусть они убираются ко всем чертям! Нам здесь хорошо и без визитов столичных господ, мы не желаем слушать их постоянные причитания по поводу нашей бедности и восхваления иностранных чудес. Дурак о своем доме знает больше, чем умный о чужом. Не правда ли, сеньор дон Хосе? Не подумайте, однако, что я хотя бы отдаленно намекаю на вас. Никоим образом. Помилуйте! Я знаю, что перед нами один из самых выдающихся молодых людей современной Испании, человек, способный превратить наши бесплодные степи в богатейший край… И я не сержусь за то, что вы поете мне старую песню об английских плугах, о садоводстве и лесоводстве… Ничуть… Людей с таким талантом, как у вас, можно извинить, если они выражают презрение к нашему убожеству. Ничего, друг мой, ничего, сеньор дон Хосе, вам разрешается все – вы даже можете сказать нам, что мы кафры.

Эта ироническая и довольно резкая филиппика не понравилась молодому человеку, но он воздержался от проявления хотя бы малейшего неудовольствия и продолжал беседу, стремясь по возможности избегать вопросов, дававших пусть даже незначительный повод для спора и способных оскорбить крайне обостренные чувства патриотизма сеньора каноника. Когда донья Перфекта заговорила со своим племянником о домашних делах, сеньор исповедник встал и прошелся по комнате.