Шли дни. Кроме вполне закономерного раздражения, вызванного обычаями епархиального городка, были и другие неприятности, повергшие Пепе в глубокое уныние. Прежде всего следует отметить то обстоятельство, что на него, подобно рою жадных пчел, набросилась толпа сутяг. Не только дядюшка Ликурго,- множество других владельцев смежных земель просили возместить какие-то убытки и причиненный им ущерб, требовали отчета за земли, принадлежавшие еще деду Пепе, предъявляли иск по поводу какого-то арендного договора, подписанного матерью и, по-видимому, ею пе выполненного; требовали признания ипотеки на земли, именуемые Топольками, согласно весьма странному документу за подписью его дяди. Это был отвратительный клубок, в котором пытались его запутать. Пепе уже намеревался отказаться от своих владений, но чувство собственного достоинства не позволило ему отступить перед проделками хитрых орбахосцев. Кроме того, муниципалитет обвинил его в том, что границы его владений распространялись на земли, принадлежавшие муниципалитету, и несчастный молодой человек вынужден был на каждом шагу отстаивать свои юридические права. Честь его была задета: он должен был либо судиться, либо умереть. Донья Перфекта великодушно обещала ему помочь отделаться от гнусных интриг путем дружеской сделки, однако время шло, а посредничество благочестивой сеньоры пе давало никаких результатов. Количество судебных процессов росло, они развивались с угрожающей быстротой, как скоротечная чахотка. Пене приходилось целыми днями торчать в суде, давая показания и отвечая на вопросы. Когда же он, злой и измученный, возвращался домой, перед ним вырастала длинная, смешная и уродливая физиономия писца, приносившего кипу гербовой бумаги с неимоверным количеством ужасающих формулировок… для того, чтобы он изучал дело.

Разумеется, Пене был не из тех людей, кто станет терпеть неприятности, если их можно избежать. Достаточно было просто уехать. Благородный город его матери представлялся ему в виде страшного чудовища, вонзающего свои хищные когти в его тело и пьющего его кровь. Спастись от страшного чудовища можно было, по его мнению, только бегством, однако глубокая сердечная привязанность удерживала его здесь, приковав, словно цепями, к городу, где ему приходилось столько страдать. Вскоре он почувствовал себя таким несчастным и заброшенным, таким чужим в этом мрачном царстве судейских склок, косных обычаев, зависти и злословия, что решил немедля покинуть его, но прежде выполнив, однако, задуманный им план. Как-то утром, воспользовавшись удобным случаем, Пепе изложил свой план донье Перфекте.

– Дорогой племянник, – как всегда кротко отвечала сеньора,- к чему такая спешка? Ты – прямо порох. Точь-в-точь как отец. Не человек, а молния!.. Я же говорила, что с величайшим удовольствием назову тебя своим сыном. Даже если бы ты не отличался такими душевными качествами и таким умом, несмотря на некоторые твои недостатки, даже если бы ты пе был превосходным молодым человеком, я согласилась бы на этот брак, уже хотя бы потому, что его предложил твой отец, которому мы с дочерью многим обязаны. Росарио не станет противиться моему решению. За чем же стало дело? Да ни за чем, надо только немного подождать. Никто не женится так поспешно, тем более что это может вызвать толки, затрагивающие честь моей любимой дочери… Так как твоя голова занята машинами, ты хочешь, чтобы все шло на всех парах. Подождем, дружок, подождем. К чему спешить? Твое отвращение к нашей бедной Орбахосе – всего лишь каприз. Сразу видно, что ты не можешь существовать без графов, маркизов, ораторов и дипломатов… И, женившись на Росарио, ты навсегда разлучишь меня с дочерью! – добавила она, смахивая слезу.- Раз уж так, безжалостный ты человек, имей хотя бы сострадание, отложи на некоторое время свадьбу, о которой ты так мечтаешь… Какое нетерпение! Какая любовь! Я и не подозревала, что такая кроткая деревенская девочка, как моя дочь, способна вызвать столь пылкое чувство.

Доводы тетушки не убедили Пепе, тем не менее он не хотел ей возражать. Молодой человек решил ждать, пока это будет в его силах. Вскоре к неприятностям, отравлявшим ему существование, прибавилась еще одна. Он жил в Орбахосе уже две недели п за это время не получил ни одного письма от отца. Пепе не мог обвинить в небрежности орбахосскую почту: начальник этого заведения был друг и протеже доньи Перфекты, п она убедительно просила его каждый день внимательно просматривать корреспонденцию и следить, чтобы письма, адресованные ее племяннику, не терялись. Кроме того, донья Перфекта часто навещала почтальона Кристобаля Рамоса, по прозвищу «Кабалыоко» (личпость нам уже знакомая), и всегда осыпала его язвительными упреками:

– Хороша почта!.. Нечего сказать! Как же так? Мой племянник уже две недели живет в Орбахосе и еще не получил ни одного письма… Впрочем, чего и ждать, если доставку писем поручили такому олуху! Я скажу губернатору провинции, пусть хорошенько посмотрит, что за люди работают у него в учреждениях.

Кабальюко, пожимая плечами, с полнейшим безразличием смотрел на Рея. Однажды он принес пакет.

– Слава богу! – сказала донья Перфекта племяннику.- Вот и письмо от отца. Радуйся, дружок. Немало беспокойства причинило нам молчание моего ленивого братца… Что же он пишет? Надеюсь, здоров? – поинтересовалась она, глядя, как Пепе с лихорадочной поспешностью вскрывает письмо.

Пробежав глазами несколько строк, инженер побледнел.

– Боже, Пепе… что с тобой! – испуганно воскликнула донья Перфекта.- Отец болен?

– Это письмо не от отца,- в крайнем замешательстве ответил Пепе.

– А от кого же?

– Это – приказ из министерства общественных работ о моем отстранении от порученного мне дела.

– Что ты… не может быть!

– Настоящий приказ об отставке, составленный в самых нелестных для меня выражениях.

– Что за безобразие! – воскликнула тетка, оправляясь от крайнего изумления.

– Так унизить меня! – прошептал молодой человек.- Никогда в жизни меня так не оскорбляли.

– Ну и правительство. Это непростительно! Оскорблять тебя! Хочешь, я напишу в Мадрид? У меня хорошие связи, я смогу добиться, чтобы правительство исправило грубую ошибку и искупило свою вину перед тобой.

– Благодарю вас, сеньора, я предпочитаю обходиться без протекций,- возразил молодой человек с явным неудовольствием.

– Но ведь это несправедливость, произвол!.. Дать отставку инженеру с такими заслугами, выдающемуся ученому!.. Я не могу сдержать своего негодования.

– Я непременно узнаю,- подчеркивая каждое слово, сказал Пене,- кто это старается причинить мне неприятности…

– Вероятно, министр… чего еще можно ждать от гнусных политиканов?

– Кто-то здесь решил довести меня до отчаяния,- взволнованно продолжал молодой человек.- Министр тут ни при чем. Все мои неудачи – результат какого-то плана мести, какой-то неизвестной мне интриги, непримиримой вражды, и этот план, интрига, вражда, можете не сомневаться, дорогая тетя, гнездятся здесь, в Орбахосе.

– Ты с ума сошел! – возразила донья Перфекта с чувством некоторого сострадания.- У тебя враги в Орбахосе? Кто-то хочет отомстить тебе? Нет, ты просто сошел с ума, Пепе. Чтение всех этих книг, в которых говорится, что наши предки произошли от обезьян или попугаев, помрачило твой рассудок.

Произнося последнюю фразу, она улыбнулась и заговорила ласково, тоном дружеского упрека: г

– Сын мой, жители Орбахосы, может быть, грубые, неотесанные крестьяне, мы необразованны, не обладаем изящными манерами, не знаем правил хорошего тона, но нет никого, ты понимаешь, никого, кто был бы порядочнее и честнее нас.

– Не подумайте,- сказал Пепе,- что я обвиняю кого-нибудь из вашего дома. Я только утверждаю, что здесь, в Орбахосе, у меня есть непримиримый, жестокий враг.

– Хотелось бы мне взглянуть на этого мелодраматического злодея,- снова улыбнулась донья Перфекта.- Не станешь же ты обвинять Ликурго и всех, кто судится с тобой. Ведь бедняги думают, что защищают свои права. И, между прочим, немалая доля правды – на их стороне. К тому же дядюшка Лукас очень любит тебя. Он сам сказал мне об этом. Ты очаровал его с первого взгляда, и бедный старик испытывает к тебе глубокую привязанность…