Эмоционально и физически опустошенный, он уселся на плоский камень и, поставив локти на колени, обхватил голову руками, угрюмо уставившись на мягко набегающие волны.

— Как я мог быть настолько самоуверенным, что… — и вдруг осекся на середине самобичующей фразы.

Увидев краем глаза слабо блеснувшую точку, Кэдмон вскочил и, взобравшись на большие камни, распластался на животе, чтобы лучше видеть золотой предмет, застрявший между двумя огромными глыбами известняка.

Он посветил фонариком в глубокую щель, и у него перехватило дыхание.

Гром и молния!

Там, наклонившись под неестественным углом, лежала резная золотая крышка размером приблизительно два с половиной на четыре фута.

Крышка Ковчега Завета. То, что древние евреи называли «милосердным сиденьем».

На крышке были закреплены две крылатые фигуры со строгими ликами. Херувимы Гавриил и Михаил.

Там Я буду открываться тебе и говорить с тобою над крышкою, посреди двух херувимов, которые над ковчегом откровения. [67]

Вне всякого сомнения, самая прекрасная вещь, какую ему только доводилось когда-либо видеть.

— Да, воистину, неисповедимы пути Господни, — пробормотал Кэдмон, прекрасно сознавая, что херувимов традиционно ассоциировали с основным элементом пламени.

По иронии судьбы, именно две крылатые фигуры пережили огненный взрыв.

Оглушенный находкой, он протянул руку и прикоснулся к резной крышке.

И так же быстро отдернул ее, внезапно вспомнив незавидную судьбу бедных жителей Вифсемеса. Испугавшись, что остаточная искра внушительной энергии Ковчега по-прежнему сохранилась в золотой крышке, Кэдмон перекатился на спину и устремил взор в небеса, безмолвно прося, умоляя дать разрешение.

Но вместо небесного благословения он увидел грехи своей жизни, мелькающие перед мысленным взором подобно разбросанным игральным картам.

— О, твою мать! — непочтительно выругался Кэдмон, снова переворачиваясь на живот и направляя луч фонарика в расселину.

Стиснув зубы, он просунул руку в щель между камнями и совершил немыслимое — положил ладонь на крышку Ковчега. Убедившись в том, что ничего не случилось, медленно провел пальцами по краю крышки, нащупывая вырезанный орнамент. Направив луч фонарика, он разглядел маленькую фигурку человека с головой сокола.

— Не могу поверить…

— Что ты делаешь? — раздался у него за спиной голос Эди.

Услышав в голосе тревожные нотки, Кэдмон выпрямился:

— Иди сюда, взгляни.

Он протянул руку, помогая ей взобраться на камень. Затем посветил фонариком на золотую крышку.

— Это же крышка Ковчега Завета! — воскликнула Эди, едва не свалившись с каменной глыбы.

— Да, я сам тоже так думал, — ответил Кэдмон, сознавая, что сейчас лопнет надутый пузырь. — Видишь ряд символов по краю?

— Ага.

— Это египетские иероглифы. — Сунув руку в щель, Кэдмон указал на строчку вырезанных символов. — Конечно, перевод грубый, но, на мой взгляд, здесь написано что-то вроде «Ра-Харахти, высший бог небес».

Выхватив у него фонарик, Эди направила луч света в расселину, желая убедиться во всем сама.

— Но… не понимаю… почему на Ковчеге Завета египетские иероглифы?

— Потому что это не Ковчег Завета, а обычный египетский священный ларец.

— Египетский ларец, — тупо повторила Эди. — Но… ты абсолютно убежден? А как же два ангела наверху?

— Полагаю, это Изида и ее сестра Нефтида. Если ты помнишь, именно древние египтяне впервые изготовили священный сундук, известный как ларец. Далее, я считаю, что египетский ларец стал прототипом, на основе которого Моисей создал свой знаменитый Ковчег. — Кэдмон забрал фонарик из трясущейся руки Эди. — Похоже, Гален Годмерсхэмский обнаружил египетский ларец, а не Ковчег древних евреев.

По щекам Эди хлынули безмолвные слезы, за которыми последовал внезапный взрыв громового хохота.

— Гром и молния! — воскликнула она.

Услышав из ее уст свою любимую фразу, Кэдмон улыбнулся:

— Иди ко мне, любимая.

Выйдя на балкон гостиничного номера, Эди запахнула полы махрового халата и затянула пояс, в воздухе чувствовалась сырая, но бодрящая прохлада. Над головой еще виднелись кое-где звезды, мерцающие точки света, беспорядочно разбросанные по предрассветному небу. Обратив взор вверх, она вздохнула, как всегда, поражаясь этому чарующему мгновению, предвещающему наступление нового дня.

— Очаровательно, не так ли? — сказал Кэдмон, присоединяясь к ней и протягивая чашку. Только что из душа, он был облачен в такой же белый махровый халат.

Уловив аромат бергамота, Эди улыбнулась:

— Чай «Эрл грей» сейчас как нельзя кстати. И да, ты прав, здесь очаровательно, — согласилась она, усаживаясь за маленький столик в углу балкона.

Настолько очаровательно, что ей не хотелось никуда отсюда уезжать. По крайней мере, пока. После кровавой минувшей ночи Эди требовалось немного отдохнуть. Освободиться от стресса, сбросить обувь, валяться в кровати до полудня, не отвечать на телефонные звонки. Однако она не знала, присоединится ли к ней в этом Кэдмон. Помимо краткой дискуссии относительно того, когда открывается буфет, они ни словом не обмолвились о будущем.

Кэдмон подсел за столик. Внезапно занервничав, Эди уставилась на горизонт, тронутый нежно-розовым сиянием, похожим на внутренность ракушки. На пристани уже деловито сновали рыбаки, забрасывая снасти на свои причудливо разрисованные лодки.

— Когда я была маленькой, я думала, что звезды прячутся, когда солнце восходит. Конечно, став старше и мудрее… ну, вообще-то, я точно не знаю, что происходит со звездами днем. Одним словом, я забыла, к чему все это начала, — сказала Эди, отмахиваясь от глупой мысли, запоздало ловя себя на том, что говорит что-то бессвязное.

— Когда я был мальчишкой, я гадал, из какой алхимической смеси состоит радуга, — заметил Кэдмон, и его британский акцент прозвучал как никогда отчетливо.

У Эди мелькнула мысль, что он тоже волнуется.

— Тайны вселенной. Похоже, мы интересовались ими с раннего детства.

— Кстати, я отправил сообщение по электронной почте своему бывшему начальнику группы в МИ-5, — сменил тему Кэдмон. — Сказал, что до меня дошли слухи о заговоре с целью разрушить Купол скалы в ближайший мусульманский праздник. Трент — отличный парень. Он позаботится о том, чтобы «Моссад» и израильский министр общественной безопасности были в курсе.

— Неужели ты думаешь, что…

— Нет, нет, — поспешно заверил ее Кэдмон. — Я просто ставлю точки над i, как говорится. Вероятность того, что у Макфарлейна был запасной план, крайне мала. Он показался мне человеком, который видит перед собой только одну цель.

Эди рассеянно провела пальцем по изящной ручке чашки, не решаясь перейти к следующей теме.

— Ты ничего не сказал, но… я вижу, ты разочарован тем, что это оказался вовсе не Ковчег Завета.

Кэдмон долго молча смотрел на пробуждающуюся бухту. Эди не могла проникнуть в его мысли. И в его настроение: по наморщенному лбу она заключила, что он пытается найти выход из какой-то запутанной ситуации.

Наконец, глубоко вздохнув, словно говоря, что он принял решение, Кэдмон перевел взгляд на нее:

— Ты ошибочно полагаешь, что я больше не мечтаю о том, чтобы найти Ковчег.

— Но я просто подумала, что… — Эди молча уставилась на него, не в силах подобрать нужные слова.

— Он где-то здесь. Я в этом уверен. И по-прежнему ждет, когда его найдут. По прежнему хочет стать священным свидетелем вечной истины, выходящей за рамки понимания простого смертного.

— «Века переживешь ты неспроста, когда мы сгинем в будущем, как дым», [68]— процитировала Эди.

Улыбнувшись, Кэдмон отпил глоток чая и сказал:

— Откуда тебе известно, что Китс — мой любимый поэт?

— Я этого не знала, — пожала плечами Эди. — Просто эти слова мне показались… — она снова она пожала плечами, — …к месту. Одним словом, господи… Ты, наверное, считаешь, что я двух слов не могу связать, правда?