Кэдмон провел свою спутницу под сводом.

— Ворота церкви Христа… физическая граница между мирским и святым.

Выйдя из ворот, Эди впервые увидела Кентерберийский собор и с восхищением пробормотала:

— Ого!

Огромный собор подавлял своими размерами. Угловатое сооружение в готическом стиле сознательно возводилось так, чтобы производить максимальное впечатление на зрителя. Куда ни обращала взгляд Эди, повсюду были башенки, шпили и статуи.

— Ого! — снова пробормотала она, все еще не в силах оправиться от потрясения.

— Мы подобны средневековым паломникам, оглушенным и пораженным величием собора, — заметил Кэдмон. — Разумеется, в этом нет ничего удивительного, поскольку Кентерберийский собор является главным храмом английской церкви.

— Скорее, флагманским кораблем, — прошептала Эди, до сих пор не пришедшая в себя от размеров собора. — Для того чтобы осмотреть эту махину, потребуется много дней. Особенно если учесть, что мы даже не знаем, что ищем.

— Но нам известно, где это находится — внутри собора. И я подозреваю, что указание должно иметь какое-то отношение к Ковчегу Завета.

— Однако это может быть все что угодно — скульптура, фреска, фрагмент барельефа. Все что угодно.Это может быть даже как-то связано с Томасом Бекетом, — добавила Эди. — В конце концов, это ведь он «блаженный мученик», так?

— Я считаю, что Томас Бекет — не более чем второстепенный персонаж, лишь ссылка, отправившая нас в Кентербери. Ибо этот колосс из камня и стекла, — подняв руку, обвел собор Кэдмон, — играл ключевую роль в повседневной жизни Филиппы до тех самых пор, пока она не отправилась в Годмерсхэм. Больше того, она… — Внезапно он умолк на полуслове, застыв на месте, и молча смотрел на внешний фасад собора, словно зачарованный.

— В чем дело? — спросила Эди, хватая его за плечо.

— Указание воплощено не в скульптуре, не во фреске и не в барельефе. — Кэдмон повернулся к ней, и его лицо расплылось в блаженной улыбке. — Оно воплощено в стекле. В витраже, если быть точным. Вероятно, одно из величайших художественных достижений средневекового мира, витраж также был первым современным средством прямого общения, сложные мысли передавались в формате изображений. — Его улыбка стала еще шире. — Не говоря о том, что витраж также служит «пеленой между двумя мирами».

Эди устремила взгляд на панели из разноцветного стекла, украшающие южный фасад собора.

— Витражи были призваны служить барьером между светским миром городских улиц, — продолжал Кэдмон, — и священным миром, заключенным внутри собора. Залитый светом, первым творением Бога, витраж оживал прямо на глазах.

Словно подтверждение свыше, громко ударил колокол.

— Пойдем, мисс Миллер, — сказал Кэдмон, увлекая Эди к главному входу. — Судьба нас зовет.

Пристроившись к группе американских туристов, они вошли в резные двери в западной части собора. И тотчас же на них обрушились ароматы-близнецы ладана и цветов и звуки-близнецы щелкающих затворов фотоаппаратов и протяжного говора Среднего Запада.

— Прямо у вас над головой то, что известно как Западное окно, блистательный образчик средневекового витража, — затараторил экскурсовод, выдавая заранее приготовленный текст. — Шестьдесят три стеклянные панели изображают различных святых, пророков и королей, но это лишь капля в море всего того, что нам предстоит увидеть в ходе экскурсии. Всего в соборе несколько сотен витражей. Ребята, поверьте мне на слово, это действительно одно из величайших культурных сокровищ Европы.

Вслед за туристами-соотечественниками Эди обратила взор вверх и потрясенно простонала:

— О господи! Это же все равно что искать иголку в стоге сена.

Взяв за локоть, Кэдмон увел ее от группы туристов.

— Надо признать, задача перед нами стоит действительно непростая.

Повернув голову, Эди еще раз взглянула на шестьдесят три витража Западного окна.

— Ты так думаешь?

Кэдмон изучал верхний ряд витражей, отбрасывающих в торжественный полумрак готического собора психоделические пестрые узоры. От ярких красок кружилась голова.

Определенно, ни один человек не сможет впитать за один день столько восхитительных изображений из разноцветного стекла. Но поскольку существовала вероятность, что Макфарлейн правильно расшифровал четверостишия, терять время было нельзя.

После двух с лишним часов поисков Кэдмон и Эди стояли в Короне, полукруглой капелле, пристроенной к главному зданию для хранения реликвий Святого Томаса Бекета. Они уже тщательно изучили десятки витражей, созданных до четырнадцатого века, но пока что не нашли никаких изображений Ковчега Завета.

Поддавшись гипнотическому воздействию разноцветного стекла, Кэдмон качнулся на ногах. Ему на ум пришли строчки из Библии:

— «Я положу камни твои на рубине, и сделаю основание твое из сапфиров; И сделаю окна твои из рубинов и ворота твои…» [41]

Эди подняла руку, обрывая его на полуслове.

— Достаточно. Я уже сыта по горло Священным Писанием. Пытаться расшифровать эти витражи — все равно что учить иностранный язык. Вот только у нас нет самоучителя с аудиозаписями уроков. И то, что ты сыплешь цитатами из Библии, нисколько делу не помогает.

— Я все понял, — недовольно пробурчал Кэдмон.

Хотя он, изучив в свое время в университете средневековую иконопись, и обладал определенным преимуществом, символизм и назидательность витражей Кентерберийского собора для современного зрителя действительно представляли что-то вроде иностранного языка. Но языка, который был хорошо известен восемьсот лет назад. В Средние века неграмотность была нормой, поэтому витражи позволяли верующим учить библейские предания в простом, доступном формате, являясь чем-то вроде комиксов для широких масс.

Не обращая внимания на болезненное покалывание мышц шеи, Кэдмон продолжал разглядывать витражи, заставляя себя обращать внимание только на образы, связанные с Ветхим Заветом. Моисей посвящает Аарона. Вознесение Илии. Самсон и Далила.

Проходя к следующим витражам, Кэдмон краем глаза заметил мелькнувшее пятно. Размеры и телосложение фигуры в коже напоминали нападавшего в Оксфорде. Он замедлил шаг, и тотчас же у него участилось сердцебиение, а по коже побежали мурашки. Это чувство было ему знакомо. Он неоднократно испытывал его на службе Ее величества. Определенно, в Датском королевстве что-то опять неладно.

Напрягая мышцы, Кэдмон медленно обернулся лицом к врагу.

Ему потребовалось всего одно мгновение, чтобы убедиться в том, что «враг» на самом деле был лишь одним из туристов. Хотя крепкое телосложение вызывало тревожные ассоциации, черты лица оказались совершенно другими.

Гром и молния, я на взводе!

Как было с момента происшествия на Хай-стрит.

— В чем дело? — спросила Эди. — Ты вдруг жутко стиснул зубы.

— Нет-нет, ничего страшного, — заверил Кэдмон, беря ее под руку и увлекая в боковой проход.

С одной стороны тянулись массивные колонны, поддерживающие каменные своды, с другой сияли прекрасные витражи.

— А! Знаменитые окна Типологий! — объявил он, умело переводя разговор в другое русло.

Зная, что окна Типологий были созданы до тринадцатого столетия, Кэдмон задрал голову, изучая верхние витражи, не обращая внимания на боль, разлившуюся от затылка до основания позвоночника.

— Объясни, пожалуйста, — ткнула его локтем в ребра Эди. — На тот случай, если ты забыл, я во всем этом профан.

— В Средние века типология была инструментом, который использовался для подтверждения событий Нового Завета преданиями, взятыми из Ветхого Завета, — объяснил Кэдмон. — Типичным примером будет рассказ об Ионе и ките. Согласно Ветхому Завету, Иона оставался в чреве кита в течение трех дней и трех ночей.

— Именно столько времени пробыл в гробнице Иисус, — сразу же сообразила Эди.

— Совершенно верно. Как правило, истории брались парами, тем самым с помощью манипулирования библейскими образами усиливалось общее богословское воздействие.