Однако его хвалебная ода как-то не очень доходит до меня. У меня сложное отношение к предстоящей встрече с Тадж-Махалом. Я боюсь разочарования. Когда видишь что-нибудь так часто в изображении, начинаешь опасаться: совпадает ли с действительностью твоё представление, выработанное копиями? Ну, хоть собор святого Петра в Риме. Или химеры на парижском Нотр-Даме. Или вот купол мавзолея Тадж-Махал и четыре минарета по углам… Все эти достопримечательности планеты так примелькались нам на цветных лакированных открытках, захватанных тысячами пальцев, что первоначальное восприятие красоты притупилось, поблекло. Иногда даже возникает кощунственный образ идеально красивой, но всем доступной женщины. И вот сейчас, перед самой встречей с Красотой, я волнуюсь, сомневаюсь в самом себе, в своей способности разглядеть её душу сквозь приторность лакированных открыток и деловитость бесчисленных функционеров туристского бизнеса.

…Путь оказался короче, чем я предполагал. Наш автомобиль уже на зеленом лугу, окруженном со всех сторон стеной из красного камня. Оглядываюсь – и сразу узнаю хорошо знакомые черты мусульманской архитектуры. Среди гигантских, в три обхвата, старых деревьев высится увенчанный куполом дворец, напоминающий мечеть. Мусульманством веет и от сплошных двухэтажных келий – худжар.

Весь ансамбль, называемый первыми южными воротами – это и есть вход в Тадж-Махал. Смотрим налево. Там, словно в зеркальном отражении, повторяется сказочный дворец с куполом. Однако, приглядевшись, замечаешь, что этот дворец больше размером сравнительно с первым, что в нём выпуклее представлена декоративность мусульманской архитектуры. Портал дворца украшен изысканным орнаментом, изречениями из Корана, выполненными тончайшей арабской вязью. Это основной парадный вход.

Ниже его по обе стороны раскинулись два крыла. Они симметрично повторяют в уменьшенном виде основной рисунок ворот. Все четыре угла строения завершаются мощными колоннами. И над каждой колонной возвышается белый купол с острым шпилем, вонзающимся в небеса.

Удивительная пластичность и гармоничность всей композиции подчеркивается одиннадцатью белыми куполами над центральными воротами. Их изящно отточенные острые шпили тоже устремлены в далекую высь.

Я околдован окрестностями Тадж-Махала. Я вижу их впервые. Их куда реже фотографируют, рисуют, демонстрируют в кино, чем сам мавзолей. И свежести восприятия ничто не мешает. Мне не навязывают чужих ракурсов.

Чем ближе к самой гробнице Тадж-Махал, тем больше я медлю. Делаю вид, что завязываю ослабший шнурок на ботинке. Боюсь, боюсь встречи, как боятся её тогда, когда долгими годами не виделись с кем-то близким и представляют его только по снимкам. Ах, Тадж-Махал! И зачем только твоя тень дошла до меня раньше, чем твоя жива плоть!

Следуя указаниям гида, я двигаюсь по линии, проходящей по центру ворот… И в пронзительной голубизне утреннего неба передо мной всплывает мавзолей. Легчайший купол его как будто невидимыми нитями подвязан к небу. Мне доподлинно известно, что передо мной много тысяч тонн каменных глыб. Откуда же берется это ощущение удивитильной легкости, крылатости всего сооружения? Точно не камень, а лебяжий пух принял такие совершенные очертания и устремился ввысь. А пропорции! Этот одинокий купол посередине и четыре минарета по углам. Как идеально они соотнесены друг с другом! Как будто не человеческие руки, а сама земля индийская возводила это чудо.

– Тадж-Махал – грандиозное сооружение, – методично продолжает между тем наш гид, – высота его от основания до вершины купола – семьдесят девять метров. Это выше, чем двадцатиэтажное здание…

Пусть он рассказывает что угодно! Эти полезные сведения не имеют никакого отношения к тому чувству, которое наполняет меня сейчас. Я приобщаюсь к Красоте. Мои опасения оказались напрасными. Встреча с мавзолеем, в котором воплощена душа Индии, прошла замечательно. Ни рекламы туристских бюро, ни эрудиция всех гидов мира не смогут помешать мне увидеть Тадж-Махал по-своему.

– С чем бы ты сравнил это чудо? – спрашивает меня кто-то из попутчиков.

Я ограничиваюсь неопределенными междометиями. Ведь не говорить же вслух о том, что всё это сооружение вызывает у меня привычный образ тонкого девичьего стана, туго перехваченного широким позолоченным поясом. И вообще лучше помолчать, чтобы не обнаружить своей растроганности, не прослыть сентиментальным. Тем более, что в голову приходят самые необычайные мысли. Например, я думаю про себя, что вся эта бессмертная композиция имеет в своём строении нечто общее с песней 7-40, с тем её моментом, когда мелодия перед крутым взлётом как бы набирает силу в упругих, величаво-спокойных сдержанных звуках…

Чтобы приблизиться вплотную к мавзолею, нам предстоит ещё пройти метров триста. Мы идём мимо фонтанов. Они дарят блаженную прохладу. Они, а вместе с ними священная река Джамна, текущая за мавзолеем, оберегают белоснежный лик Тадж-Махала от зноя, от раскаленных солнечных лучей. Ведь белый мрамор, как и белолицая красавица, не любит ослепительного солнца. А мы сейчас как раз входим в царство белого мрамора. Светящегося белого мрамора. Впервые вижу такое скопление этого благородного камня. Из него целиком сделан не только сам мавзолей, но и всё вокруг. Оказывается, мрамор полон тайн. Он может быть одновременно монументальным и лёгким, плотным и ажурным. Может восприниматься как непробиваемый металл и как нежный платок из белого шелка. Он осчастливливает глаз и возвышает душу.

Размер букв и изречений из Корана, венчающих обе стороны входа в Тадж-Махал, кажется одинаковым с теми буквами, что у самой стенки, внизу. Как тонко чувствовали законы перспективы художники тех времен! И никакими красками они не пользовались. Это тончайшая инкрустация из разноцветных драгоценных камней.

Внутри мавзолея, под глубоким сводом купола – две могилы – царя Шахджахана, по приказу которого был построен Тадж-Махал, и его супруги Мумтаз. Под малыми куполами, в четырех углах мавзолея – четыре просторных зала, молельни.

Я был потрясен до глубины души. Стирая границу времени, я прошёл в одну из молелен, чтобы помолиться за давным-давно усопших.

3 февраля 2000 года следователь ГУВД Рашид Галеев выехал на место происшествия по сообщению о двойном убийстве. Свидетели, вызвавшие милицию, сообщили, что на лестничной клетке их этажа обнаружили двух истекающих кровью женщин. Первой на месте происшествия оказалась «Скорая помощь». Одна из женщин была ещё жива, но по приезде в клинику скончалась. Труп второй находился в полушаге от входной двери в квартиру, в которой, как тут же установили оперативники, и проживали обе жертвы. Ими стали мать и дочь Рукавишниковы.

Версию разбойного нападения следователь отверг сразу. Сорокалетняя Людмила Рукавишникова, страдавшая психическим расстройством, и её мать работали уборщицами в библиотеке; жили, как говорится, божьей милостью, у погибших попросту нечего было похищать. Кроме того, преступник не попытался даже проникнуть в квартиру, хотя Людмила уже держала в руках ключи от входной двери. Смерть настигла женщин на пороге собственного жилища. Это напоминало больше почерк наёмного убийцы, нежели грабителя с большой дороги. Так устраняют неугодных политиков, конкурентов по бизнесу, нерадивых должников. Но какая корысть в убийстве двух беззащитных женщин, одня из которых больна, а другая достигла преклонного возраста? Напрашивался один ответ: убийство из-за квартиры. В последнее время этот способ разрешения жилищных проблем стал, увы, одним из самых распространенных.

Следователь опросил соседей, но те мало что знали об обстоятельствах жизни покойных. Вспоминали, правда, что не так давно Людмила собиралась замуж, но её избранника так никто и не увидел. Сразу же было установлено, что третьим лицом, прописанным в квартире, был муж Людмилы, Макар Подчуфаров.

Биография Подчуфарова говорила сама за себя: он был трижды судим за ношение оружия, за мошенничество, и за нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть потерпевшего. Отсидев в общей сложности больше пяти лет, Подчуфаров вышел на свободу всего за полгода до драмы, разыгравшейся на лестничной клетке.