До женитьбы ли было ему в таких условиях? Он и не думал совершенно, а если думал, то только как о нескором будущем: вот он окончит институт, станет крепче на ноги, подправится город, получат они с матерью какое-нибудь сносное жилье… Да и не было, не встречалось ему в эти годы девушки, чтобы всерьез возникло желание жениться. Хотя знакомства были, недолгие и не сказать чтоб прочные, некоторые девушки все-таки возникали перед ним. Одна была даже всерьез в него влюблена, Нелля, студентка из педагогического. Родители ее жили в каком-то дальнем глухом районе, совсем простые трудовые люди, без особого достатка. Но ради дочери – чтоб она училась, могла существовать в городе среди всех трудностей того времени, они выкладывались, как только могли: платили немалые деньги за частную комнату, которую снимала Нелля, – в общежитии было совсем скверно, ни света, ни тепла, – Нелля была очень даже прилично одета, все новое, красивое, добротное: драповое пальто с меховым воротником, блузки, платья; были даже лакированные туфли для театра, мечта каждой девушки, для многих – недостижимая. А у Нелли были и такие туфли. Стоило все это родителям, конечно, великих усилий и жертв, отказа себе во всем, – в то время только так это и достигалось. Нелля была тиха, скромна, застенчива; влюбленность в Климова совсем сковывала ее; среди своих сокурсников, с подругами она, вероятно, умела быть и живой, и разговорчивой, и смелой, а с Климовым вся сжималась, теряла речь, даже лицо у нее становилось глуповатым. Надо было бы понять ее, помочь ей освободиться от скованности, а его это отталкивало от нее; казалось, что она вообще такая и не может быть иной. А поначалу Климов даже увлекся ею, она была симпатична, хороша собой: серые глаза в длинных ресницах, золотистые локоны по плечи. Познакомились так: Климова пригласили поправить электропроводку в доме, где она квартировала. Выходили из дома вместе, Нелля шла за нужной книгой в библиотеку. На пути, у клуба пожарников, встретилась афиша: «Джордж из Динки-джаза». Климов полушутя пригласил, Нелля сразу же, без колебаний и ломанья, согласилась. С этого и началось. Каждую неделю куда-нибудь ходили, чаще всего в кино, пересмотрели в театре все оперетты; как раз гастролировал Фразе, все девушки города им бредили, билеты было не достать, но у Климова в театре работал осветителем приятель, он встречал их у черного входа и проводил на верхний ярус, в последний ряд. Неизвестно, что вышло бы из их знакомства, но Нелля подарила ему в день рождения книжечку стихов Щипачева и коробку папирос «Герцеговина Флор», купленную в коммерческом магазине, который открылся в городе. На книжке она сделала надпись – с грамматической ошибкой. Климов не сдержался, по-мальчишески поднял ее на смех – будущая учительница, как же ты будешь детей учить! Она обиделась до слез, смех Климова она поняла как укор за то, что выросла в деревне, намного ниже его образована, просто круглая дура в его глазах. А какое еще могло быть у нее образование, если четыре последних класса она училась в войну, а район был прифронтовой, целый год под бомбежками, школу забирали то под госпиталь, то под штабы воинских частей, то вновь отдавали ученикам… Со слезами на своих длинных слипшихся ресницах она ушла – и больше они не встречались. Климов нисколько не жалел, легко перенес разрыв, ничего не стал предпринимать, чтобы помириться, но потом вспоминал ее часто. Какая чепуха их развела, совсем напрасно, зря он ее потерял… Да, она была простенькая, малоразвитая, такой бы, вероятно, и осталась, вышло бы из нее не больше, как только заурядная «учителка» какой-нибудь заурядной школы, но она была добрая и надежная, в ней было то главное, что нужно для мужчины, для семьи, для мира и благополучия в ней. В молодые свои годы Климов совсем этого не понимал, ему как раз претила обыкновенность, девушки привлекали внутренне интересные, неординарные, это казалось необходимым, важным, а если этого нет, если наоборот, то это – серость, обывательщина, мещанство. Но теперь, с высоты своего возраста, пройдя по жизни почти до шестидесяти, Климов видел ясно, что́ надо было выбирать. Ах, если бы эта мудрость приходила к человеку именно тогда, когда она нужна…

У него было еще два или три увлечения, чисто романтических, без всяких мыслей о браке, именно такими натурами, какие его привлекали – необычными, выделяющимися из общей массы. Увлечения эти не могли ни к чему привести и не привели. На последнем курсе он был влюблен в сокурсницу – крупную, статную, волоокую, с русой косой Оксану Марченко, живую, смешливую, остроумную. Ее отец был зубным врачом, принимал на дому, делал золотые протезы, коронки; у них был собственный дом с садом на одной из приречных уличек, чудом уцелевший при немцах, в пожарах, уничтоживших город: сохранилась даже мебель – старинные гардеробы с зеркалами, комоды темного дерева, широкие уютные кресла с пружинными сиденьями. Дело Оксаниного отца было доходным, семья ее жила не просто хорошо – богато, сыто, всем обеспеченно. Оксана ходила в беличьей шубке с муфтой, на институтских праздничных вечерах появлялась в черном костюме из бостона; у нее был обширный набор платьев из крепдешина; тогда это был шик, признак больших возможностей и крупных денег. На каникулы она ездила к родственникам в Киев, Москву, Ленинград, посещала там театры, концерты, вернувшись, рассказывала об Улановой, Лемешеве. Возле института Оксану часто встречал молодой красавец капитан, на лыжных прогулках за городом сопровождал другой красавец, молодой врач-хирург, уже чем-то прославившийся, что-то открывший; говорили, что ему присуждают сразу докторскую степень, минуя кандидатскую. Климов был совершенно не нужен этой эффектной, блестящей Оксане, – худой, остроносый, вечно ощущавший посасывающую пустоту в желудке, зимой донашивавший свою серую солдатскую, донельзя затасканную, вытертую в рядно шинель, а летом – в широченном, странного покроя пиджаке, отливающих лаком на коленях и заду клетчатых брюках, доставшихся ему при распределении между студентами американских подарков. Ботинки же зимой и летом были у него одни и те же – грубые, неуклюжие, солдатского типа, из свиной кожи с сыромятными ремешками вместо шнурков… У Оксаны были уже разработаны свои особые планы на будущую жизнь, их она и осуществила в первый же год по окончании института: уехала в Москву, вышла замуж за сотрудника министерства иностранных дел и укатила с ним в Канаду. Без сожалений рассталась она с красавцем капитаном, с доктором наук, восходящей медицинской звездой, а уж Климова, вероятно, она забыла в ту же минуту, как только в последний раз покинула институтские стены. А он целый год носил в себе возвышенное чувство к ней, бывал счастлив от трехминутного пустячного разговора с Оксаной в институтском коридоре, от ее улыбки, взгляда волооких глаз с синими белками. Даже когда она уехала в Канаду, чувство это все еще оставалось в нем, не сразу и не скоро окончательно потухло.

Так же без всякой практической цели, не вкладывая никакого смысла, так же чисто поэтически и тоже долго он был влюблен в артистку драматического театра Галину Мансурову. Она понравилась ему на сцене, а летом, – он уже работал, но еще не в управлении Гостехнадзора, а в областном коммунальном хозяйстве, на первой своей инженерской должности, – он был в командировке в одном из райцентров, жил в гостинице, и туда, в этот райцентр, приехала и разместилась в этой же гостинице бригада артистов. Совсем маленькая, человек шесть. И Галина. Он впервые увидел ее близко, без грима, в будничной одежде, и был пленён, какая она простая, скромная, женственная, без всяких поз, манерности, которые полагались бы артистке, какие у нее необычайно выразительные темно-каштановые, длинные, как миндалины, глаза, какая греющая в них теплота. Кто-то привязал у гостиницы верховую лошадь и надолго ушел; она, бедная, от голода грызла бревно коновязи, отдирая зубами щепки. Все смотрели и ругали хозяина, а Галина сходила на гостиничный двор, собрала с земли раструшенное сено, вынесла лошади. Так могла сделать только чуткая, сострадательная душа, этим простым поступком Галина еще сильнее пленила Климова. Всю зиму он ходил в театр, по два, по три раза смотрел пьесы с ее участием, и это было всё. Она играла роли веселых, задорных, боевитых девушек-комсомолок. У Галины был муж, тоже актер, ревнивец и алкоголик. Лет пять назад, превратившись в трясущегося старика, он умер. А она и сейчас играет изредка в пьесах, роли у нее теперь совсем другие – ворчливых, недобрых старух…