— Симонов!

— Я, товарищ полковник!

— Ага, Пономарев и Копыто! Все здесь, голубчики! Загораете, значит?! Все училище, в поте лица, не жалея сил воюет с заразой, а вы тут балдеете?!

— Товарищ полковник, мы только-только вышли. Замотались в конец, и просто валимся с ног. Машину вот посудомоечную отремонтировали своими силами, чтобы полегче…

— Симонов, трое суток ареста!

— За что, товарищ полковник?

— Пять суток!

— Есть, пять суток! (лучше ограничиться на 5-ти сутках, чем неизбежно раскрутиться на «червонец» и не дай бог, еще на «гарнизонку», там вообще можно на месяц зависнуть) Кому прикажете передать дискотеку? Тьфу, тоесть посудомойку!

— Никому, после карантина отсидишь, голубчик! Кстати, на счет посудомоечной машины. За мной!

Волоча пустые бачки из-под объедков, мы еле поспевали за Пиночетом, который был свеж и бодр. На бегу, я по наивности предполагал, что комбат оценит наш рационализаторский талант и объявит амнистию, а может даже и заслуженную благодарность, но я ошибся. Надо было знать полковника Серова!

Пиночет легко взбежал по ступенькам на второй этаж и зашел в помещение посудомойки. Обойдя работающую машину со всех сторон и тщательно осмотрев ее, он взял штыковую лопату, которой мы размешивали стиральный порошок в ваннах с водой, и вставил ее черенок в ленту транспортера. Машина жалобно хрюкнула, в ее недрах что-то рыкнуло, запахло горелой изоляцией. Клемная коробка ярко заискрила и машина, жалобно звякнув, остановилась. Чудо автоматической техники умерло на наших глазах. Навсегда.

Удовлетворенный Пиночет выдернул силовые кабеля из щитка управления, помахал ими у нас перед носами. Затем, сурово посмотрел на нас и изрек следующее.

— Вот так! Не хрен бездельем маяться. Ишь, чего удумали. Загорают! Слишком много свободного времени у вас появилось, того и гляди, в самоволки начнете бегать. Заразу по городу разносить!

— Товарищ полковник, мы хотели как лучше! Чтобы быстрее и посуда чище отмывается. Ее только сполоснуть остается. Рукам, однако, тоже полегче стало. Кожа буквально растворяется. Посмотрите, мозоли и те исчезли. Мы старались как лучше…

— А мне не надо быстрее. Мне не надо лучше. Надо, чтобы вы были всегда при деле. Праздношатающийся курсант — это предпосылка к нарушению воинской дисциплины. А чище, грязнее?! Какая разница?! Механизацию им подавай?! Ручками, ручками! Может, еще прикажете вам маникюр сделать?!

Довольный комбат ушел проверять остальные места работы курсантов. Научно-технический прогресс прошел стороной мимо нашей посудомойки. Технологический этап в развитии курсантского общества закончился, мы опять вернулись в каменный век, и перешли к низкопроизводительному ручному труду. Эра автоматизации монотонных и трудозатратных процессов была пресечена на корню ярым ретроградом и мракобесом — Пиночетом.

Полковник Серов сопровождая 1-й батальон в столовую, три раза в день заглядывал в посудомойку и лично контролировал, чтобы состав наряда «дискотеки» работал своими руками, а посудомоечная машина продолжала стоять без движения. И так продолжалось больше месяца.

В училище свирепствует эпидемия коварной дизентерии — «дизель», который безжалостно выкашивает курсантские ряды с патологической методичностью. Каждое утро здоровых ребят остается все меньше, а заразившихся и обгадивших свои галифе все больше. Дизель уверенно набирает обороты, растет вширь и вглубь, постепенно и неуклонно превращая училище ВВС в позорную зону вонючего бедствия.

Дизентерия?! Фу! Как это мерзко и неэстетично! Болезнь грязных рук! Фи! Все военные такие грязнули, не иначе?! Мойдодыра на них нет! Стыдно болеть дизентерией! Стыдно, особенно в наши дни, да еще и в масштабах целого военного училища! Есть повод задуматься, кому следует.

Наша бригада из легендарного 45-го классного отделения бессменно днюет и ночует в училищной посудомойке — так называемой «дискотеке». Канул почти месяц беспросветной и хаотично-суетливой борьбы с дурнопахнущим заболеванием. Уже почти половина курсантов нашего училища ВВС валяется в трехэтажном изоляторе — «обсерватории» (от слова «серить»). От зеленых лимонов, лежащих в огромных 50-литровых бачках на входе в курсантскую столовую нас мучает противная изжога, вся приготовленная пища отдает морской солью. Сама курсантская столовая, все казармы и учебные корпуса провоняли хлоркой и лизолом чуть ли не до рвоты, до рези в глазах… Липкий лизол въелся в нашу форму уже на молекулярном уровне и его запах преследует постоянно. Никакой одеколон не в силах перебить его специфичное амбре.

В училище фактически никто не учится, т. к. половина курсантов уже благополучно обосралась и активно лечится, глотая всевозможные таблетки полными горстями, а другая половина — пока еще здоровая, скрипя зубами тащит все наряды, караулы и прочие подсобные работы. Через день на ремень — жестокий график, а куда деваться?! Кому сейчас легко?

Через день на ремень — это еще по-божески! А наша дружная компашка вкалывает в посудомойке вообще без права на смену и какой-либо отдых. Ибо, заменить нас просто некем. Все, кто пока еще на ногах, расписаны по другим нарядам и неотложным работам — ежедневную службу никто не отменял, воинская часть обязана полнокровно функционировать в любых условиях. Даже в момент поголовной эпидемии, обороноспособность страны зависит от боеготовности каждого отдельного воинского подразделения, которые в момент опасности для страны сжимаются как пальцы в единый кулак для нанесения сокрушительного удара по супостату. Поэтому, постоянная боеготовность — это закон! А какой ценой она достигается, это уже никому не интересно.

Парни валятся с ног, но не ноют. Тяжеленные сапоги давно разбухли от избытка влаги в помещении посудомойки и по вечерам не снимаются без помощи соседа, а с утра не успев высохнуть, надеваются только «с разбега» или после долгих прыжков на месте с целью утрамбовать распухшие ноги в мокрые сапоги.

От бесконечного таскания 50-литровых бачков с горячей водой из варочного цеха на второй этаж в посудомойку, наши руки непропорционально вытянулись ниже колен. Прямо как у обезьян. Обратно со второго этажа на первый таскаем тяжеленные бачки с объедками, руки становятся еще длиннее и почти волочатся по полу. Кожа многократно ошпарена кипятком, а так же разъедена агрессивным «посудомоем», хлоркой и вонючим лизолом. Глаза почти у каждого курсанта неоднократно «обварены» паром, который бурно вырывается из под крышки огромного электрического котла, когда огромным половником черпаем кипяток в бачки для мытья посуды, но никто не скулит и не ропщет.

Ребята напоминают роботов, которые отключили свое разумное сознание вместе с эмоциями и тупо выполняют монотонно-выматывающую работу. Всем тяжело! Вот именно поэтому никто и не ноет, т. к. тяжело всем, а не только тебе любимому.

Еще повезло, что не попали в обслуживающий персонал «обсерватории», там уже точно хватанули бы прилипчивую заразу и свалились бы на пустующие койки, пополняя бесконечную очередь к ближайшему туалету.

«Двойка» — Вторая рота нашего 1-го учебного батальона, которой выпала «почетная обязанность» исполнять роль санитаров, несет катастрофические потери. Ребята падают один за другим. Тихий ужас! А ведь на их месте могли бы оказаться и мы! Упаси Господи от такого сомнительного «счастья»!

В караулах, куда личный состав заступает через день, курсанты от хронического недосыпа, начинают путаться в порядке заряжания и разряжения оружия. Все чаще ночую тишину разрывает короткая автоматная очередь — опять кто-то из ребят клюнул носом и передернул затвор АК-74 до момента отсоединения магазина с патронами. А там следует контрольный спуск и нате вам, дорогие товарищи — несанкционированный выстрел и пара-тройка пуль кучно летят в ближайший пулеулавливатель. Хорошо, что именно туда, а не куда-нибудь мимо… в сторону мирно спящего уральского города… тьфу-тьфу, стучу по дереву.