Я лихорадочно завинчиваю резьбу, стыкуя фильтрующую коробку с резиновой маской в единое целое. Есть! Ура! Уф, даешь вдох фильтрованного воздуха! Нет, стоп! То есть, наоборот — резкий выдох и открыть глаза!

Мама дорогая…!!! Что же это делается?!

А делалось действительно «нечто». Почти половина ребят так и не смогли справиться с простейшим нормативом, который на улице давался всем легко и непринужденно, не вызывая вообще никаких проблем. А в стесненных условиях «газовой душегубки» некоторые ребята так и не смогли попасть резьбой фильтра в резьбу маски и, не выдержав нервного напряжения, хватанули отравленный воздух, в результате чего — горючие слезы, обильные сопли и паническое бегство в крошечную дверцу.

И таких ребят оказалось весьма немало. У спасительного выхода образовалась непроизвольная свалка, в которую хаотично ломилась обезумевшая толпа, ослепших от слез курсантов. Многие, особенно, рослые парни, забыв напрочь про скромные габариты двери, натыкались лбами в бетонную притолоку и выползали из камеры уже на карачках. И смех, и грех было наблюдать за этой картиной.

Спокойный подполковник стоял на выходе из «душегубки», стараясь своевременно пригибать панически эвакуирующихся отроков, чтобы они не набили себе синяки и шишки. Тех ребят, которые уже были полностью деморализованы и дезориентированы, и безнадежно ползали на четвереньках по полу «морга», абсолютно потеряв правильное направление для своего спасения, преподаватель «химии» легким пинком нежно и вежливо направлял в нужную сторону к выходу на свежий воздух.

Но это еще не все. Когда вторая волна «эмигрантов» схлынула, началась третья серия — те парни, которые вроде бы все сделали правильно и вовремя прикрутили фильтры к маскам, но забыли «на радостях» сделать резкий выдох, вдруг тоже уверенно потянулись к выходу на улицу. Ибо, той толики раздражающего газа, что проникла в их маски, в момент отстыковки «гофры» и разгерметизации противогаза, было достаточно, чтобы вызвать нестерпимую резь в глазах, а также обильное слизе- и слезотечение но, с незначительной временной задержкой.

В результате, в газовой камере нас осталось не так уж и много. Подполковник посмотрел на «выживших» и укоризненно покачал головой. Затем, он не торопясь, обошел всех и каждого, подергал за противогазы, проверяя герметичность, спросил фамилии, сделал отметку в контрольных списках и дал команду на выход.

А на свежем воздухе светило солнце, пели птички, зеленела травка, стрекотали кузнечики, пахло полевыми цветами, и летали бабочки. Боже, как хорошо! Как хорошо и замечательно просто дышать, просто жить! Как красиво вокруг …

И на всем этом великолепии зеленого поля с множеством ярких полевых цветов ползало стадо пацанов, которые безудержно ревели и обильно сопливились по полной программе.

В результате, те парни, кто не прошел процесс окуривания с первой попытки, были вежливо и настойчиво приглашены «химическим» подполковником на второй акт «марлезонского балета», без права на отказ естественно.

Прошли вступительные экзамены, всевозможные многочисленные психологические тесты, местами хитрые, местами занудные. Закончились проверки по линии особого отдела, мы посетили военных медиков, проскочили суровую мандатную комиссию и, наконец, поступили в военное училище. После КМБ — курса молодого бойца и торжественного принятия воинской присяги, заступаем в первый наряд по курсантской столовой. С непривычки и из-за отсутствия элементарного житейского опыта, все быстро забегались, замотались, выдохлись и еле таскаем ноги.

Замучавшись окончательно, присели на подоконник, буквально на пару минут — отдышаться. Сидим, бессильно свесив свои натруженные руки. Замудохались настолько, даже разговаривать не хочется.

Проходящий мимо 3-курсник из 8-й роты с нескрываемым любопытством посматривает на нас — загнанных «минусов» («минус» — курсант 1-го курса обучения, на его левом рукаве, под шевроном, всего одна нашивка). На открытом и дружелюбном лице 3-курсника гуляет легкая добродушная усмешка. Очевидно, глядя на нас, вспомнил себя ушастого и задроченного, на незабываемом 1-м курсе обучения.

Неожиданно он останавливается и ласково спрашивает: "Ребята, случайно из Перми кто-нибудь есть?". Я, устало, подняв глаза и медленно облизав пересохшие губы, ответил: "Есть, случайно я". Да что там ответил?! Не ответил, а еле слышно промямлил, фактически прошептал на последнем издыхании. Парень подходит ближе и опускается передо мной на корточки, не переставая участливо улыбаться, смотрит на мое откровенно жалкое состояние и протягивает руку. Знакомимся.

Оказывается, что мы с ним из одного района, и даже с одной улицы, но учились в соседних школах. Что ни говори, а приятно встретить человека, с которым можно хотя бы мимолетно поболтать о пустяках, которые вызывают исключительно положительные эмоции. Глобальная усталость понемногу и незаметно отступает на задний план. В отупевшем от непривычной и монотонной работы сознании, всплывают приятные картины и позитивные образы из совсем еще недавнего беззаботного периода доучилищной гражданской жизни. Память человека вообще достаточно интересная штукенция. В тот момент, мне отчетливо вспомнились милые для сердца образы родной улицы, дома, …родителей. Времени прошло совсем «ничего», а кажется, что пролетела целая вечность.

Но, время, отведенное на незапланированный распорядком дня, короткий передых закончилось, и мы расходимся по своим участкам работы. На прощание, Андрей называет меня незнакомым словом — «зёма» и крепко жмет руку. Пока.

Под вечер, вымотавшись окончательно и беспредельно, я с мраморным выражением лица каменной статуи и остекленевшим отсутствующим взглядом, сижу на табуретке, смотрю в «никуда», долго и мучительно собираясь с силами, чтобы заставить себя встать и пойти умыться. А еще желательно переодеться в относительно чистую форму и в идеале — пора бы двигаться в расположение роты, чтобы успеть поприсутствовать, хотя бы формально, на обязательной вечерней поверке. А вставать так не хочется. Услышал бы команду «Отбой», так и рухнул бы с табуретки на бетонный пол столовой и проспал бы без сновидений, как будто в обмороке, часов 20-ть, не меньше.

Глаза предательски слипаются, и секундная стрелка часов неумолимо мотает свои круги, и вставать с табуретки все же надо. Надо, но не хочется.

— Саня, привет, хорошо, что ты еще не ушел. А я тебе сюрприз приготовил. По всей столовой рыскаю, найти пытаюсь. А ты, оказывается, тут отвисаешь. В нирвану провалился?! Не засыпай! Нельзя сейчас спать. А то сознание рубанется, и в это время, пол вдруг неожиданно подпрыгнет кверху и больно треснет тебя по лицу. Уже проходили. Сам на 1-м курсе, асфальтную болезнь поймал. Так же замумукался с непривычки, прислонился к стенке и заснул стоя. А потом, как шмякнулся об пол, чуть нос не сломал. А нам носы ломать нельзя. Для летной работы сломанный нос — запретный шлагбаум. Запомни. Если в драку ввяжешься, нос береги. Слышишь?! Ты давай, глазенки то открывай. Сюрприз!

Услышав голос нового «зёмы», я нехотя разлепил свинцовые веки, устало поднял чугунную голову и обомлел от неожиданной и невиданной картины.

Андрей принес для меня огромный противень еще горячей жареной картошки с аппетитной золотистой корочкой, полбуханки свежайшего мягкого хлеба, большой кусок сливочного масла, полный чайник душистого компота и банку тушенки, покрытую толстенным слоем концентрированного машинного масла. Вот это точно сюрприз всем сюрпризам сюрприз!

Андрей поставил на ближайший стол противень с картошкой, протянул мне чистую ложку и сел рядом на табуретку, открывая перочинным ножиком банку тушенки.

— Ну, чего задумался?! Налетай, пока картошечка не остыла!

Пока я жадно уминал за обе щеки давно забытую пищу, которая после отвратной каши всевозможных разновидностей, казалась мне божественным нектаром и манной небесной. Довольный произведенным эффектом, «зёма» намазывал прямо на поверхность полбуханки хлеба 200-граммовый кусочек масла, сооружая бесподобный по размеру бутерброд. При этом, он по доброму улыбался и размеренно рассказывал мне «что и как», объясняя нехитрые правила курсантской жизни и давая короткие, немногословные, но очень четкие описания личных качеств тех или иных офицеров училища.