— Дышит. Андрей, вот еще пятно на полу, замой пожалуйста. А то Полимон из комы никогда не выйдет!

И тут заговорил Валера Гнедовский, но заговорил еле слышно, не открывая глаз, прямо во сне.

— Вода. Почему у меня в ухе вода?!

Все обступили Гнедовского, даже Филин бросил Полимона и метнулся к окну за новой порцией снега.

— Валерочка, дорогой, открой глазки. Это не вода, это кровь у тебя в ушке. Натекла туда. Ты головушкой ударился, помнишь?

Гнедовский продолжая спать, понемногу все активнее включался в разговор. Похоже, он находился в каком-то пограничном психическом состоянии, которое по-умному называется — транс.

— Не помню. Если бы я ударился, было бы больно, а мне не больно. Мне очень хорошо. Мое тело легкое и послушное. У меня ничего не болит. Впервые, ничего не болит. Так приятно.

Тут неожиданно активизировался Виктор Копыто, он растолкал всех курсантов и приблизился к Гнедовскому. Витька принял гордую позу и выдал следующую тираду.

— Ага! Заработало! Я говорил! А вы не верили?! Нате! Вот получите. Его сейчас можно о чем угодно спрашивать. Он только правду скажет. Я по телеку видел. Он же сейчас, как зомби из африканской Замумбы, прости господи. Давайте, что-нибудь заветное и секретное спросим? А?! Все расскажет как миленький.

— Витя, исчезни придурок! Если такой умный, давай разбуди его. Он нам вменяемым нужен. Какой прок если он таким овощем останется. Достаточно в отделении одного дебила.

— Кого?

— Тебя, олигофрен-самоучка!

Копыто обиженно надул мясистые губы и отошел на второй план. Беседы со спящим Гнедовским продолжились. Испробовали всё и все, от ласковых уговоров, до строгих команд.

— Валерик, ты глазки открывай, хватит нас пугать, поспал и ладушки, в роту пора идти, скоро на ужин. Ну, давай, солнышко, давай маленький, откроем глазки. Сержант Гнедовский встать! Рота подъем, 45-ть секунд, время пошло!

Валера Гнедовский немного оживился но, тем не менее, глаза так и не открывал.

— Хочу сесть.

— Давай сядем, сейчас сядем, обязательно сядем, тьфу, чур, меня, чур! Давай «присядем», садиться нам нельзя Валерик, нельзя нам в тюрьму, ты только глазки открой. А?!

Сержант Гнедовский с нашей помощью сел, и понемногу начал открывать глаза — сначала чуть-чуть, потом больше. Его сознание медленно, но прояснялось. К нам постепенно возвращался наш привычный Валера Гнедовский, все вздохнули с облегчением. Минут через десять, сержант полностью пришел в себя.

В сопровождении Лелика и заботливо суетящегося Копыто, Гнедовский сходил в медсанчасть, где наплел историю о том, как поскользнулся на лестнице и ударился головой о перила. Дежурный врач сделала вид, что поверила в эту сказку и поставила ему две металлические скобки, стянув рассеченную кожу. Завершив процедуру, она попросила быть впредь осторожней и настоятельно рекомендовала держаться от подобных неприятностей подальше. Валера клятвенно пообещал и сразу максимально отодвинулся от Виктора Копыто, который нежно поддерживал своего кумира под руку.

Мы, тем временем, приведя учебную аудиторию в относительный порядок после серии наших научно-шарлатанских изысканий, выходили в коридор. Так получилось, что я выходил последним. Передо мной на подгибающихся от слабости ногах шел недавно очнувшийся, но еще до конца не пришедший в себя, курсант Полимонов, который был белее мела. Остановившись в дверном проеме, он обернулся в аудиторию. Его мутный взгляд бессмысленно скользнул по классу и остановился на столе, о кромку которого ударился Валера Гнедовский. На торце этой кромке запеклась маленькая капелька крови. Наводя чистоту и приводя помещение в порядок, мы не заметили эту капельку и не замыли ее.

Полимон тяжело и обреченно вздохнул, закатил глаза «под образа» и, хаотично хватаясь руками за воздух, в очередной раз загремел в глубокий обморок. Реанимационные мероприятия продолжились.

На кафедре «Физкультуры и спорта» в нашем незабвенном училище ВВС служил весьма интересный преподаватель. Он был, несомненно, очень яркой личностью, обладал феноменальными организаторскими способностями и когда-то очень давно был чемпионом почти всего на свете. Нет, кроме шуток.

А ныне в свои 52 года полковник Миллер обладал феноменально крепким здоровьем, отменой выносливостью и был в замечательной физической форме. «Папаша Мюллер» пролетал 100-метровку при старте из положения: «лёжа», бегал изнурительную 3-ку, а также любой марш-бросок значительно лучше и быстрее подавляющего большинства курсантской братии нашей альма-матер.

Находясь в великолепной не по годам физической форме, полковник Миллер скрупулезно и методично «задрачивал» личный состав училища, приводя состояние наших изначально немощных тушек к некому одному ему известному идеалу, не давая нам ни малейшего шанса остаться слабыми и хилыми. Спасибо ему конечно, ибо даже спустя пару десятков лет после общения с этим общепризнанным монстром в около спортивных кругах, я имею относительно стройную спину, широкие развернутые плечи, легкую пружинящую походу и весьма приличную атлетическую фигуру. Короче, остатки былой роскоши «на лицо» и это, откровенно говоря, радует.

К тому же наше родное училище из года в год гарантировано входило в почетную тройку самых лучших училищ ВВС по состоянию физической подготовки и в десятку сильнейших — по уровню спортивных достижений во всей Красной армии в целом. Более того, под руководством и при непосредственном участии «дедушки» Миллера, мы легко и непринужденно сдавали любые самые жестокие нормативы неподкупным и принципиальным представителям строгой комиссии из ГШ ВС СССР. Так как после изнуряющей и бесконечно-постоянной перманентно-текущей физической подготовки нашего дорогого «чемпиона», все эти плановые и неплановые проверки были для нас абсолютно рядовым явлением — легкий разогрев и не более того.

Как уже ранее отмечалось, практически каждое воскресенье в нашем военном училище проводился гарантированно-традиционный спортивный праздник. Данное неизбежное мероприятие спортивно-массового явления в зависимости от текущего времени года и погодных условий могло плавно перерасти и вылиться в спортивный кросс на 3000 метров, праздничный марш-бросок с полной выкладкой на 6-ть км., ну а зимой — это естественно стандартная 10-ка на тяжеленных сучковатых дровах и убогих пиломатериалах под неожиданным названием: «лыжи».

Эти так называемые «лыжи» не только отказывались мало-мальски скользить по снегу, но были вообще неподъемными и совершенно неприспособленными для какого-либо передвижения по снежному покрову любой толщины, плотности и консистенции. Поэтому, довольно частенько, наши курсанты пересекали финишную черту просто бегом по колено в снегу, отчаянно волоча за собой, а то — и на себе, два кривых бревна, с гордым названием: «лыжи», а также — лыжные палки, тоже весьма далекие от прямолинейности. Тоесть, фактически зимняя лыжная эстафета тупо превращалась в длительный изнуряющий бег по глубокому снегу с дополнительным весом — широченными деревянными лыжами на плечах или подмышкой. Причем в качестве крепления на лыжах использовались истлевшие от древности черные резинки, которые моментально рвались при малейшей попытке зафиксировать сапог.

Так как, с состав зимнего нательного белья курсанта Красной армии такой предмет, как трусы почему-то не входит, а стандартные подштанники имеют внушительную ширинку спереди то, как правило сразу же после финиша, приходилось очень долго искать в недрах необъятного галифе свое заиндевевшее мужское достоинство, которое после дистанции в 10-ть км., продуваемое насквозь морозным воздухом, съеживалось до неприлично маленького размера и задорно звенело, как крошечная сосулька с двумя микроскопическими колокольчиками. Чтобы сохранить для производства потенциальных потомков, катастрофически замерзший мужской аппарат в рабочем состоянии, «дедушка Мюллер» настоятельно требовал всех выживших после дистанции курсантов, срочно помочиться прямо за белой тряпкой с надписью «Финиш». Ибо, только таким общедоступным образом, относительно теплая жидкость желтого цвета, истекая наружу из организма курсанта, могла изнутри отогреть его сильно скукожившееся мужское начало.