Заснула Софи в Иркутске, а проснулась во Франции, где-то поблизости то ли от Буржа, то ли от Сансера: грубый голос из-за двери кричал со специфическим выговором:

– Мадам! Мадам! Ваш слуга вернулся!

Ей понадобилось время, чтобы осознать, где она находится, кто такой Проспер Рабуден, кто такая она сама… В конце концов сообразила и отозвалась:

– Отлично! Пусть подождет меня внизу!

– Но я думаю, мадам, вам лучше спуститься самой! – продолжал надрываться хозяин постоялого двора.

– Это еще почему?

– Он нуждается в вашей помощи!

Софи, встревоженная донельзя, вскочила с постели, кое-как оделась и сбежала вниз по лестнице.

В столовой вокруг табльдота, на котором пыхтел большой самовар, расположились любители чая – они блаженствовали, вдыхая аромат, исходивший из их стаканов…

Не удостоив их даже взглядом, Софи проследовала за Рабуденом в буфетную и там обнаружила, наконец, Никиту. Он сидел на табуретке – бледный, с распухшей губой, с наполовину заплывшим одним глазом и лихорадочно блестящим другим, с засохшей кровью под носом. Рубашка на слуге была изодрана в клочья, безжизненную левую руку он поддерживал правой…

Сердце Софи едва не разорвалось от жалости к юноше. Она воскликнула:

– Никита! Боже мой! Кто тебя так отделал?

– Простите, барыня, – зашептал он. – Это было в караульной… Они напали на меня, навалились все вместе, как… как трусы, как подлые людишки… Но я… я им не спустил, я хорошо защищался, барыня!.. Они получили по заслугам, они тоже все покалеченные, тоже… – Никита пошевелился, и гримаса боли исказила его лицо.

– Где у тебя так болит? – участливо спросила Софи.

– Плечо… Там что-то не в порядке… Простите, барыня!..

– Надо скорее позвать врача!

– Если у него перелом или вывих, то костоправ лучше все сделает, чем доктор, – авторитетно вмешался трактирщик. – Нам здесь повезло: есть такой старик Дидым, он и костоправ, и знахарь, ну, просто мастер на все руки!

За Дидымом тут же отправили мальчишку-рассыльного, тот полетел стрелой, а вокруг раненого засуетились слуги Рабудена, лица которых, правда, не выражали ничего, кроме праздного и к тому же глупого любопытства. Конечно, они сочувствовали пострадавшему от побоев, но к их сочувствию примешивалась изрядная доля наслаждения увиденным, – как будто несчастье другого служило этим обиженным на собственную злую судьбу людям своеобразным утешением.

Не могло быть и речи о том, чтобы доверить раненого заботам этих бессмысленно бегающих туда-сюда болванов! На вопрос Софи, хватит ли у него сил подняться на второй этаж, Никита поклялся, что, конечно, хватит, но на первых же ступеньках лестницы он пошатнулся, Рабуден подхватил его и повел, крепко держа за плечи, а Софи поспешила открыть наверху дверь своего номера. Там раненого усадили на стул, и Софи принялась обмывать ему лицо мокрым полотенцем, стараясь действовать поосторожнее. Никита тяжело дышал, со свистом выдыхая воздух.

– Вы так добры, барыня… А от меня вам одни неприятности!.. И столько хлопот!.. Не стоит… не стоит возиться со мной… Мне уже лучше…

Она, не слушая, делала ему примочки – важнее было не задеть раны и не причинить лишней боли, чем отвечать на этот бред. Каждую минуту кто-нибудь из слуг выскакивал на улицу посмотреть, не идет ли «костоправ, он же знахарь». А он появился в момент, когда у Софи уже окончательно истощилось терпение. Дверь распахнулась, и на пороге – просто как из-под земли вырос! – она увидела огромного роста мужика с выдубленной временем кожей и длинной белой бородой. Лицо – словно вырублено топором, зато в затерявшихся среди мелких морщинок глазах светится почти детская веселость. Проспер Рабуден забежал вперед и принялся при помощи жестов изображать, как Никита в одиночку сражался с несколькими дюжими противниками. Дидым, глядя на пантомиму, покачивал головой, затем испустил какое-то невнятное рычание, и Софи поняла, что он глухонемой.

– Вот еще новая проблема, – нахмурилась она. – Как же он нам объяснит-то, что делать?

– А он ничего не станет нам объяснять, – улыбнулся ей хозяин постоялого двора. – Ему хватит и того, что он вылечит вашего слугу. Можете ни о чем не беспокоиться, мадам, и доверять Дидыму, я много раз видел, как он работает…

А Дидым в это время уже помогал Никите снять сорочку. Для того, чтобы не задеть раны, пришлось сначала разрезать рукав по всей длине. Когда плечи молодого человека обнажились, Софи увидела, что правое – округлое и налитое, а левое – будто без костей и мышц, обвисшее и неживое. Костоправ закрыл глаза и стал кончиками пальцев – словно он еще и слепой – легко и быстро ощупывать это мертвое плечо. Никите стало больно – черты лица его заострились, он еще сильнее побледнел и мелкие капли пота выступили у корней волос. Знахарь тем временем закончил осмотр и, повернувшись к Рабудену, прищелкнул пальцами.

– Что он хочет сказать? – забеспокоилась Софи.

– Не понял, – пробормотал трактирщик. – Но вам не следует волноваться, мадам, у Никиты нет ничего особенно серьезного, иначе Дидым смотрел бы совсем по-другому, я знаю, я видел…

– Ох, я бы совсем не волновалась, если бы вы все-таки вызвали настоящего доктора!

– Ни в коем случае, мадам! Ни в коем случае!

Теперь Дидым сложил ладонь ковшиком и сделал вид, что пьет из этого ковшика.

– Вот теперь понятно! – обрадовался Проспер Рабуден. – Дидым хочет, чтобы принесли водку!

– Это еще зачем? – недоверчиво спросила Софи.

– Чтобы одурманить Никиту. Костоправы обычно дают пациенту выпить перед операцией, чтобы ему было не так больно. Водка, она, знаете ли, приглушает боль…

Одного из слуг послали за водкой, а Дидым подошел к Софи, поклонился ей, а затем – все так же почтительно – указал на дверь.

– Мадам, – перевел хозяин постоялого двора, – он просит вас выйти: зрелище может оказаться для вас слишком тягостным.

– Что за глупости! – пожала плечами она. – Почему я должна выходить? Я хочу остаться здесь и видеть, что он делает с Никитой!

Хотя они говорили по-французски, Никита уловил смысл разговора и пробормотал:

– Правда, барыня, вам бы лучше выйти, вы, пожалуйста, не смотрите…

Софи нежно взглянула на юношу и медленно покачала головой. Он скрипнул зубами.

Вошел слуга с графином водки. Никита выпил одну за другой, большими глотками, четыре стопки. Лицо его смягчилось, щеки порозовели, глаза сначала заволокло, потом они засверкали, как звезды, а на губах появилась печальная улыбка. «Готов!» – с видом знатока шепнул Софи трактирщик.

Дидым жестами объяснил слугам, что делать дальше, они осторожно уложили раненого на спину. Софи все больше нервничала: как знать, не вывихнет ли этот немой знахарь все здоровые суставы Никиты вместо того, чтобы поставить на место больной? И что за странное место для проведения операции – этот Дидым, он же собирается ее делать прямо на голом полу! Софи встала и, стараясь не потревожить раненого лишний раз, подсунула ему под голову подушечку. Тот продолжал улыбаться, но улыбка стала бессмысленной. А она смотрела сверху на это сраженное вражеским ударом тело – такое фантастически светлое, просто-таки светящееся на фоне кроваво-красных досок пола: раскинутые руки… широкие плечи… тонкая талия… как он похож на упавшего с неба Икара! При каждом вдохе его живот чуть напрягается под свободным поясом штанов. В ямке между ключицами и в вертикальном углублении, разделяющем надвое грудную клетку, кожа блестит от пота… Правая рука закинута назад, и потому открыта подмышка, где курчавятся золотистые волосы… Загорели под степным солнцем только лицо и кисти рук, остальное нет – какая белая у него кожа… Софи отмечала все это почти бессознательно, вдыхая поднимающийся к ней от распростертого тела запах молодого обнаженного и горящего в лихорадке мужчины.

Дидым, не снимая сапога, засунул свою огромную ножищу в левую подмышку Никиты, осторожно поднял вверх его руку, поискал наилучшее положение, нахмурился, чуть выгнулся назад и – рванул, вытаскивая больную руку из сустава. Ошеломленный силой этого рывка, Никита испустил почти звериный рык. Софи показалось, будто она, как рыбка, попалась на крючок, и ее резко выдернули вместе с ее внутренностями… А Никита повернул голову и посмотрел на нее так, словно молил о пощаде… Потом снова отвернулся, бледный, как смерть. Его щеки, лоб, подбородок были усеяны мелкими капельками пота, нижняя челюсть дрожала, под кожей живота вздулась мышца.