– По правде говоря, у меня никогда не хватало смелости прочитать их!

Произнося эти слова, баронесса наклонилась к молодому человеку, у которого голова пошла кругом от запаха ее духов. Туман развеял напудренный паричок господина де Ламбрефу и его вольтеровская ухмылка.

– Что ж, – произнес он, – вижу, русские не сложили оружие, французская кампания продолжается…

Николаю показалось, что это замечание отдает дурным вкусом. Вся прелесть и очарование беседы мгновенно растаяли. Подошли другие гости. Госпожа де Шарлаз величественно поднялась – красивая, белая, теплая, она словно светилась. Друзья называли ее Дельфиной. Юноша завидовал и думал, получит ли и он когда-нибудь такое право. Как эта восхитительная женщина могла выйти за барона де Шарлаза – толстого, бледного, лысого? Он вновь попытался уединиться с нею от других, но та не сделала ничего, чтобы помочь ему, до конца вечера разговор был общим.

К полуночи, отправляясь спать, Озарёв наткнулся на Антипа, который в полном соответствии со своими привычками устроился спать, завернувшись в одеяло, в коридоре под дверью хозяина. Храп его звучал угрожающе. Барин перешагнул через него, стараясь не разбудить, и, высоко держа свечу, вошел в комнату. Он настолько устал от походной жизни, что, казалось, только вытянется на хорошей постели с чистым бельем, сразу заснет. Ничуть не бывало, впечатлений оказалось слишком много. Лежа на спине, скрестив руки под головой, глядя в темноту, он думал о Дельфине с беспокойством, исключавшим саму мысль об отдыхе. «Возможно ли, что я действительно ей понравился? Она искренне хочет меня видеть? Обладание подобной женщиной, должно быть, не менее волнующе, чем въезд в Париж победителем». Эта дерзкая шутка его порадовала, следом навалился невинный сон.

Николай, выехав с первыми лучами солнца, к восьми часам пересек городскую черту, двигаясь в направлении Пре-Сен-Жервэ, где стоял отряд Литовского полка и куда он должен был доставить пакет. Хотя после завершающих сражений прошло три дня, множество тел, погибших в Бельвилле, так и не было предано земле, пока их просто убрали по сторонам дороги, чтобы освободить ее для движения. Возле домов, одеревеневшие, безразличные, лежали они под солнечными лучами. У французов на рубашках были голубые пятна от мундиров, промокших от дождей и пота. Лица осаждали стаи мух, липкий, удушающий запах мешался с ароматом лилий, которые только-только расцветали. Жители, укрывшиеся на время боев в Париже, возвратившись, находили на пороге своих домов и в огородах незнакомых мертвецов. Собравшись возле жилищ с разбитыми окнами и почерневшими от пороха ставнями, пытались вытащить оставшуюся целой мебель и утварь. Несколько казаков, сжимая пики, высокомерно гарцевали среди этого развала. Там, где прошли русские, все было тишина и ненависть, казалось, Франция не выносила их. Между тем накануне в Опере публика в исступлении прославляла государей стран-союзников, а тенор Лэ пропел на мотив «Да здравствует Генрих IV»:

Газеты, еще недавно возвеличивавшие Наполеона, теперь осыпали его обвинениями и сарказмами. Горстка роялистов пыталась сбросить статую императора с колонны на Вандомской площади. Детишки из бедных семей продавали на улицах карикатуры на тигра Бонапарта и льстивые портреты русского царя или, протягивая руку за милостыней, распевали куплеты, где восхвалялись победители.

Озарёв предпочитал этому подобострастию дерзкую реплику другого парижского мальчишки: «Так же, как и в том, что Наполеон вышвырнет вас вон!..» Хотя предсказание ребенка вряд ли могло сбыться: да, Наполеон все еще отказывался отречься, его армия располагалась всего в нескольких верстах от столицы, но Сенатом он был низвергнут, спешно сформированное временное правительство готовилось пригласить на трон Людовика XVIII, поговаривали даже, что многие маршалы во главе с Мармоном готовы перейти на службу к союзникам. Наполеону не оставалось ничего другого, как смириться, лишняя бойня у стен Парижа ни к чему.

Командир взвода пехотинцев узнал кабачок, где в ночь заключения перемирия русские и французы вместе ликовали у винных бочек. Теперь здесь было пусто – ни стола, ни скамьи, только осколки устилали пол. В полях жгли мусор, першило в горле от едкого дыма. Солдаты Литовского полка стояли лагерем на окраине разоренной деревни: здесь находился склад боеприпасов и парк повозок, который нельзя оставить без присмотра. Передав пакет начальнику отряда, офицер готовился пуститься в обратный путь. Неожиданно из палатки вышел поручик Ипполит Розников – высокого роста, нескладный, с черными как смоль волосами, крючковатым носом, темными, глубоко посаженными глазами. Он размахивал руками и кричал:

– Подожди! Я еду в Париж! У меня есть разрешение!

Ему повезло меньше, чем Николаю, – два дня провел здесь, вне стен столицы.

– Теперь все изменится, – сказал неожиданный попутчик, устраиваясь в седле. – Послезавтра меня заменит юный подпоручик, который непременно хочет выслужиться. А я в казарму больше не вернусь. Нет, дорогой мой! У меня тоже есть ордер на расквартирование!

– У кого ты будешь жить?

Ипполит скривился:

– Не слишком блестяще – у архитектора. Вдовец, у которого даже нет дочери, а его служанка – усатая матрона шестидесяти лет! Но это Париж, и недостатка в возможностях, думаю, не будет. У тебя в активе уже есть какое-то французское приключение?

– Пока нет, но надежды – большие.

Конечно, он сильно преувеличивал. Дельфина, это имя звучало в его мечтах, не подавала никаких признаков жизни. Разумеется, занимая определенное положение в обществе, ей надо тщательно продумывать все этапы интриги. Подобные женщины тем и отличаются, что будут выдумывать тысячи причин и препятствий, дабы отсрочить наслаждения, что принесет неминуемое поражение. Сорок восемь часов разлуки оказались для юноши мукой, для нее же, несомненно, обыкновенной прелюдией, позволяющей свыкнуться с мыслью о своей неверности. Он благородно выделил ей еще три дня, нет – два, чтобы закончить споры с совестью. После этого можно начать отчаиваться. И с опаской думал: «Неужели я так влюблен, что не могу без нее обойтись?»

– Хорошенькая? – спросил Ипполит.

– Более чем.

– Замужем?

– Увы!

– Это к лучшему. У тебя будет меньше проблем!

– Речь идет о женщине из хорошего общества.

Розников присвистнул от восхищения:

– Это означает, что как истинный человек чести ты мне больше ничего не расскажешь.

– Ничего.

Им встретилась группа русских солдат, несомненно, грабители или дезертиры, которые бросились наутек и скрылись в кустах. Неподалеку, по склону холма, медленно передвигались офицеры, французские и войск союзников. Время от времени они наклонялись, будто собирали что-то, – пересчитывали погибших.

Со стороны Венсенского замка раздавались пушечные залпы: хотя Париж капитулировал, генерал Домесниль, запершись в башне, отказывался сдаться. У заставы Менильмонтан стояли бородатые казаки. Служба взимания пошлины вновь приступила к работе, останавливали и обшаривали все повозки, въезжающие в город.

Смерть осталась за пределами столицы. Ужасающий контраст возник между опустошением и скорбью деревни, усеянной трупами, и парижским оживлением, где гуляющих было много как никогда. Перекусив на постоялом дворе, Николай и Розников вновь оседлали лошадей и направились к центру Парижа. Ипполит непременно хотел видеть, венчала ли все еще вандомскую колонну статуя Наполеона. Она была на месте, но укрыта в рогожу и опутана веревками, свисавшими до земли. У подножия какой-то мужчина продавал белые банты. Покупателей было немного.

Продолжая путь, всадники оказались на улице Сент-Оноре, узкой, с магазинами по обеим сторонам, кишевшей прохожими и повозками, мундирами всех союзных армий: здесь были казаки в красных и синих мундирах, широких штанах, с кнутами и лихо заломленными набок шапками, австрийские офицеры в белой парадной форме, уланы в квадратных головных уборах, гусары с мощными, словно цепи, шнурами. Штатские терялись в этом море эполет, медалей, нашивок, султанов. Женщины в растерянности не знали, куда смотреть.