В упреках Софи было столько почтения к тому, кому они были адресованы, что Михаил Борисович выслушивал их с благодарностью.

– Я не развлекаюсь мучениями слабых! – возразил он. – Это происходит само собой. На меня нападают, и я даю отпор. Слишком суровый, быть может! Но что поделаешь? Я таков, каков есть, со своей кровью, нервами, энергией… Разве я виноват в том, что люди, окружающие меня, недостаточно сильны, чтобы бороться? Я даю толчок, а они тут же падают вверх тормашками! Вы считаете меня чудовищем?

– Вам было бы так приятно, если бы я ответила «да»!

– Вовсе нет!

– О да! Я знаю вас, отец! Вам нравится, когда вас боятся!

– А вы меня не боитесь!

– Нет.

– Вы одна такая.

– Возможно. С нашей первой встречи шесть лет назад я вас поняла. Вместо того чтобы принять меня как дочь, вы попытались обуздать меня, высмеять тем же способом, что удался вам с месье Лезюром.

– Я был рассержен вашей женитьбой! – ответил он. – И потом, я хотел проверить, твердого ли вы закала. Я всегда пытаюсь сломить людей, которых люблю, чтобы оценить их способность к сопротивлению…

Он громко рассмеялся, сощурив глаза:

– Ваша стойкость очень сильна, дорогая Софи! Я почувствовал это на собственной шкуре! В сущности, мы похожи друг на друга…

Софи выразила удивление, слегка отпрянув назад.

– Разумеется, такое предположение шокирует вас, – продолжал он, – потому что во мне вы видите властного, эгоистичного старика… Но подумайте хорошенько. Забудьте о моем лице, моем возрасте… Вы и я, мы одной породы. Мы идем вперед. Другие следуют за нами…

– О каких других вы говорите? – спросила она.

Небрежным движением руки он указал на дверь.

Самолюбие Софи было задето, и она пробормотала:

– У Николая сильный характер!

– Вы находите? – спросил Михаил Борисович, вскинув до середины лба свои густые седые брови.

– Да. Просто уважение, которое он испытывает к вам, парализует его.

– Почему же так происходит, что вы не парализованы?

– Я не ваша дочь. Я не провела все свое детство рядом с вами…

– И стали мне ближе, чем родное дитя, – сказал он глухим голосом.

На секунду это ошеломило ее. Ею овладело непонятное смущение. Дверь резко распахнулась, и на пороге появилась Мария. Лицо ее исказилось от жалости.

– Батюшка! – воскликнула она. – Месье Лезюр плачет!

Михаил Борисович помолчал какое-то время, чтобы вернуться на землю, вздохнул и с иронией пробурчал:

– Да неужели?

– Да, это ужасно! Николай старается утешить его! Может быть, он все же согласится остаться у нас, если вы не будете требовать, чтобы он давал уроки Никите?

Михаил Борисович смерил Софи заговорщическим взглядом. Она улыбнулась и закрыла глаза.

Волна счастья окутала ее.

– Ну хорошо, хорошо, – сказал Михаил Борисович. – Я больше не потребую этого! К черту уроки! Пусть он остается!..

– Спасибо, батюшка! – воскликнула девушка.

Михаил Борисович нахмурил брови:

– Иди предупреди его. Через четверть часа мы садимся за стол. И пусть не вздумает появляться с соответствующей обстоятельствам миной, иначе я отправлю его назад, в его комнату!

Угроза эта прозвучала вяло, как гром удаляющейся грозы.

Мария упорхнула, а Михаил Борисович вернулся к Софи с сияющим лицом. Он, вероятно, надеялся продолжить беседу. Но она тихонько покачала головой, словно отказывая ему, хотя он ни о чем не просил. Затем, в свою очередь, направилась к двери. Он преградил ей дорогу:

– Куда вы идете?

– К Николаю, – ответила она.

В ее глазах было такое спокойствие, столько света; Михаил Борисович не нашел что сказать и – просто поклонился.

С трубкой в зубах и облаком дыма у лба, Башмаков мелом записывал цифры на зеленом сукне игорного стола. Николай делал вид, что с безразличием наблюдает за счетом, но на самом деле он с тревогой ожидал результата. При себе у него было всего двести пятьдесят рублей, а партия в вист была ожесточенной. Его партнер, молодой Михаил Гусляров, пропустил лучшие ходы, а у него самого в руках были лишь мелкие карты. Клуб вдруг вызвал у него отвращение: старые кожаные кресла, запах остывшего табака и все эти мужские лица, расплывающиеся в полумраке. Башмаков подвел итог и подчеркнул его одной чертой. Кусочек мела раскрошился: четыреста девяносто шесть рублей, то есть двести сорок восемь с каждого из двух проигравших. Николай позволил себе роскошь не проверять, бросил сумму на стол, поклонился собравшимся и вышел. Продутые деньги, растраченное время вызвали у него противное ощущение. Каждый раз, приезжая в Псков, он переживал разочарование. И тем не менее не мог удержаться от поездок, поскольку очень скучал в Каштановке.

Во дворе он задумался, куда пойти: сразу вернуться домой или прогуляться по ярмарке. Стоял август месяц 1823 года. Солнце сияло высоко в небе. Оставив коня в конюшне клуба, Николай сделал несколько шагов по улице. Ряд низких лавочек с запыленными витринами выстроился вдоль тротуара из плохо сбитых досок. Вывески из резного, раскрашенного железа висели над дорогой. Временами купец, с бородой до пупка, в сапогах по колено, появлялся на пороге своей двери и приглашал прохожих зайти к нему. Николай наизусть знал весь выставленный товар. Крестьянки, одетые в яркие платья, ловили его взгляд, но он не замечал этого. Сосед по имению поздоровался с ним, и Николай машинально приподнял головной убор. Вдруг он заметил элегантную коляску, остановившуюся у прилавка с тканями «Переплюев и сын». Эти две лошади рыжей масти с заплетенными гривами, этот ямщик с бородой на две стороны, эта кибитка, выкрашенная в черную и желтую клетку… Экипаж Дарьи Филипповны! Она несомненно делает покупки. И через секунду-другую может выйти из магазина. Поначалу Николай хотел удалиться. Но продолжал стоять на месте, будто охваченный желанием вызвать катастрофу. Неужели печаль этого долгого летнего дня сделала его таким безрассудным? Ведь более двух лет он избегал встреч с матерью Васи! По правде говоря, он легко забыл о ней. Николай сделал вид, что заинтересовался отрезами ткани, украшавшими витрину. За стеклом в полумраке маячил женский силуэт с пышными формами. Под соломенной шляпой с полями, переплетенными разноцветными лентами, он узнал Дарью Филипповну. Она показалась ему немного толще, чем в его воспоминании. Оплатив покупки, Дарья Филипповна шагнула к двери. Ее провожал приказчик, руки его были нагружены пакетами, подбородок прижимал груду покупок. «Отступать слишком поздно, – подумал Николай. – На этот раз все потеряно!» И обнажил голову. Она вздрогнула, лицо ее превратилось в фарфоровую маску самых чистых белых и розовых тонов.

– Дарья Филипповна, – пролепетал он, – позвольте мне выразить вам… выразить вам…

Он, в сущности, не знал, что хотел выразить ей, да и она, видимо, не спешила узнать это. После внутренней борьбы она улыбнулась ему краешком губ:

– Как давно мы не видались, Николай Михайлович.

– Вовсе не потому, что у меня не было такого желания, уважаемая Дарья Филипповна! – с жаром воскликнул он.

Приказчик окаменел посреди тротуара.

– Вы делали покупки! – вновь заговорил Николай.

– Да, для дочек!

– Они хорошо поживают?

– Очень хорошо.

– Тем лучше, тем лучше…

Руки приказчика сгибались под тяжестью тканей.

– Положите все это в коляску, – сказала ему Дарья Филипповна.

Она собиралась уезжать. Николай не мог этого вынести.

– Вы возвращаитесь к себе? – спросил он.

– Ну, конечно.

– Позвольте мне, дорогая Дарья Филипповна, попросить вас оказать мне честь и разрешить сопровождать вас, хотя бы часть пути?

Она не утратила утонченной способности краснеть. Щеки ее заалели, а глаза стали особенно синими под тенью ресниц.

– Вы верхом? – тихо осведомилась она.

– Да.

– Значит, вы можете нагнать меня в дороге…

Вне себя от радости, он поцеловал ей руку, учтиво помог подняться в коляску и побежал на клубную конюшню.