– Доставьте же нам удовольствие и приезжайте почаще, – сказал Седов. – Вы одна можете смягчить ссору, быть может, даже примирить обе стороны. Подумайте только, ведь наша малышка Мария не будет счастлива, если ее семья станет упорствовать, отвергая ее.
– Это так, Владимир, – сквозь зубы процедила Мария.
– Молчите, дитя мое. Ваша гордость лишает вас разума, – сказал Седов.
И краешком губ он коснулся застывших пальчиков Марии. Девушка бросила на Софи взгляд, преисполненный мелкого тщеславия и как бы говоривший: «Вот видите, он целует мне руку, как женщине!»
Софи почувствовала, что она не в состоянии сдвинуть эту гору любви, упрямства, невинности и раболепства. Гордая Мария хотела быть рабой. И надо было предоставить ей возможность наслаждаться странными восторгами повиновения. В коридоре раздался девичий смех. Босые ноги улепетнули. Седов нахмурил брови.
– До свидания, Мари. Я поговорю с вашим отцом. Возмущение поможет ему, надеюсь, преодолеть печаль.
– Да-да, конечно, сделайте, как лучше, – вмешался Седов. – И не забудьте, что в день нашей свадьбы мы ждем вас. Мария напишет вам и сообщит дату.
Обнимая Марию, он проводил Софи на крыльцо. Кучер и конюх вытаращили глаза, увидев свою молодую хозяйку в объятиях мужчины. От удивления они забыли даже поклониться ей.
* * *
Софи плохо рассчитала время. Когда она приехала в Каштановку, час обеда уже миновал. Рассерженный Михаил Борисович отказался садиться за стол, а Николай, охваченный подозрениями, выломал дверь в комнату сестры. Софи повела их обоих в кабинет, чтобы объяснить им причину исчезновения девушки. Во время ее рассказа Михаил Борисович сохранял непроницаемое выражение. Только в тот момент, когда сноха произнесла слово «женитьба», он очнулся и вышел из состояния ступора. Михаил Борисович выглядел так, будто от кровяного давления у него раздулось лицо. Глаза его налились кровью, на щеках появились фиолетовые прожилки, он завопил:
– Никогда! Я никогда не дам согласия!
– Мне кажется, она решила обойтись без него! – заметила Софи.
– Ах так? Ну что ж! Если она все же выйдет за него, то не получит от меня ни копейки! Я не из тех, кого шантажируют, угрожая! Каналья Седов узнает это на своей шкуре! Он останется с нелюбимой женщиной на руках и без ничего, без того, что можно сварить в котелке!
– То, что этот брак вызывает ваше неудовольствие, отец, я понимаю, – сказала Софи. – Но поскольку Мари любит этого человека…
– Она его не любит! Она побежала за ним, как охотничья собака!
– Потому что после вашего запрета уже не могла встречаться с ним обычным образом.
– Значит, по-вашему, я должен был уступить грязной уловке этого охотника за приданым?
– Вы должны были посоветоваться с дочерью, прежде чем что-либо решать!
Михаил Борисович чрезвычайно медленно произнес:
– В России, если ничего не изменится, не дети, а родители обладают исключительным правом на мудрость и власть!
– Это правда, – поддержал его Николай. – Но если Мария совершила ошибку, безумный поступок, она не преступница. Дайте ей шанс раскаяться, искупить свою вину, вернуться к нам!
Михаил Борисович резким движением руки рассек воздух перед собой:
– Нет! Нет! Она ослушалась и опозорила меня! Замужняя или нет, но она не переступит больше порога этого дома! Если я встречусь с нею, то плюну ей в лицо! Что же касается соблазнителя, пусть не вздумает появляться на моих землях! Сегодня же вечером я прикажу моим людям стрелять в него, если увидят!..
Ответом ему было ледяное молчание. Михаил Борисович посмотрел на сына, на сноху и заметил, что они оба осуждали его горячность. Тогда вспышка недоверия промелькнула в его зрачках. Снизив тон, он сказал:
– Что это вы разглядываете меня так? Не на ее ли стороне и против меня, случайно? Я требую, чтобы вы порвали всякие сношения с этой мерзавкой!
– Нет, отец, – спокойно сказала Софи. – Если она выйдет замуж за Седова, я поеду на ее венчание.
– Я тоже, – подхватил Николай.
Михаил Борисович приподнялся за письменным столом и вытянул голову, как черепаха:
– Ваше присутствие на церемонии было бы оскорбительным для меня! В глазах всего света это означало бы, что вы признаете правоту Марии!
– Разве молиться за кого-то в церкви – то же, что признать чью-то правоту? – спросил Николай.
– Она не заслуживает, чтобы за нее молились! – взревел Михаил Борисович.
– Вы говорите не как христианин! Несмотря на всю вашу злобу против моей сестры, вам следовало бы пожелать ей счастья!
– Я не только не желаю его, но, надеюсь, она очень дорого заплатит за то, что позволила себе не считаться с моей волей!
– Не думали ли вы то же самое о Николае, когда он женился на мне без вашего согласия? – мягко спросила Софи.
Михаил Борисович резко обуздал свой порыв, и прошлое заволокло ему глаза.
– Признаете ли вы, что ошибались, и, несмотря на ваши опасения, мы создали счастливую семью, – продолжила Софи. – Со временем все уладится в жизни Марии, как это произошло с нами, и может быть…
Замерев, Михаил Борисович оценивал глубину своего одиночества. Женщина, принижающая его взгляды, была той, к кому он как раз испытывал наибольшую нежность и уважение. Он испугался, что впредь не сможет рассчитывать ни на кого. Все близкие бросили его. Ярость вновь охватила Михаила Борисовича, и он ударил ладонью по столу.
– Вам не надо было напоминать мне об этом, Софи, – сказал он. – Это точно! У меня лишь двое детей, и оба восстали против отца! Оба построили свою жизнь так, как им хотелось! Для обоих я был всего лишь старым идиотом, которого легко переубедить, одурачить!..
Увлекшись своей речью, он почувствовал, что перешел границы: Софи могла подумать, что он поставил ее и ужасного Седова на одну доску. Не зная, как исправить положение, он пробормотал:
– Вы понимаете, что я хочу сказать, Софи? Вас это не касается, но в конце-то концов согласитесь, что дочь вслед за сыном… Это немало!.. Это слишком!..
– Да, отец.
– Я еще существую!..
– Разумеется.
Он умолк, грудь ему сдавило. Волнение было слишком сильным, и, чтобы унять его, он направился к иконе и сложил ладони. Спускался вечер. Вокруг дома дул осенний ветер и забрасывал в окна струи дождя. Николай вдруг вспомнил, что наступила суббота, и Дарья Филипповна с трех часов пополудни ждала его в китайском павильоне. Потрясенный бегством сестры, он забыл о свидании. Теперь было слишком поздно! Она, должно быть, уехала, опечаленная и рассерженная. «Какая досада!» – подумал он, не будучи в этом уверен. В глубине души эта задержка устраивала его. Верный муж поневоле, он наслаждался радостью легко доставшейся ему моральной победы. Он дал себе слово не встречаться более с Дарьей Филипповной несколько недель, может быть, и несколько месяцев… Чтобы утвердиться в своем намерении, он взглянул на Софи пылко и с чистой совестью. Но она смотрела лишь на своего свекра. Стоя на коленях перед ликом святого, Михаил Борисович молился, вздыхал, крестился. Наконец, он вернулся к своему письменному столу, грузно присел и обратил в полутьму свое усталое лицо. Софи предположила, что молитва сделала свое дело и что он простил Марию, еще не признав этого. Он взял в руки разрезной нож, внимательно осмотрел его и вдруг сказал:
– Теперь я мыслю абсолютно ясно. У меня больше нет дочери. Я даже не хочу знать, что станет с той, кто претендует на это звание. Но, разумеется, я не запрещаю вам посещать ее. Вы можете пойти на ее венчание и даже на ее похороны! Что касается меня, то я не появлюсь ни на той, ни на другой церемонии!
Эти слова прозвучали в комнате как смертный приговор. Меж ресниц Михаила Борисовича блестел холодный яростный взгляд. Софи поняла, что он останется на этой горделивой позиции.
– Мне вас жаль, отец, – сказала она.
И знаком предложила Николаю покинуть вместе с ней кабинет.
4
Незадолго до Рождества родственник Кости, проездом побывавший в Пскове, передал Николаю французские брошюры, попавшие в Россию, не вызвав подозрений у властей. В этой груде было несколько сочинений графа Клода-Анри де Сен-Симона, чье аристократическое имя, должно быть, ввело в заблуждение цензоров.