– Мне все-таки надо бы прилечь!

Николай и Софи проводили гостя в приготовленную для него комнату.

На следующий день все семейство усаживало его в сани. Николай расцеловал друга напоследок. Лошади рванули по снегу и помчались, гривы их развевались на ветру, и звенели колокольчики. Рука Кости долго летала над синей повозкой. Затем упряжка исчезла, скрывшись за поворотом. Николай оперся плечом о колонну у входа.

– Когда я увижу его опять! – тихо произнес он.

Софи взяла его за руку, и они вернулись в дом.

6 января 1821 года вся семья отправилась на берег реки, чтобы присутствовать на обряде освящения воды. Жители трех деревень собрались на заснеженном откосе. Плотно укутанные мужчины и женщины были похожи на ворон, распушивших свое оперение. Колокола маленькой церкви в Шатково звонили под пепельно-серым небом. Между берегами, на расчищенном льду, стояло что-то вроде беседки, укрепленной на четырех кольях, поддерживающих кровлю из еловых веток. Под нею в ледяной корке крестьяне прорубили большое отверстие. Отец Иосиф в серебристой ризе возвышался над черным потоком и совершал водосвятный молебен. Пар, валивший от его бороды при каждом слове, был ненамного слабее дымка, распространявшегося от кадила, которым размахивал дьякон. Хор крестьян исполнял очень красивые церковные песнопения, слова которых Софи не очень хорошо понимала. Наконец наступил момент погружения креста. Когда он ушел под воду, все перекрестились. Крестный ход, высоко поднимая хоругви и иконы, вернулся в церковь по снежной тропе. Теперь, согласно обычаю, самые отважные мужики должны были окунуться в воду. Считалось, что купание такого рода не могло повредить православному. Несмотря на такую убежденность, желающих искупаться было немного. Мария предложила вернуться домой. Но Михаил Борисович не хотел пропустить зрелище. Подняв обе руки, он крикнул:

– Пять рублей тому, кто дольше всех продержится в воде!

Радостные возгласы были ему ответом.

– Как же вы можете поощрять такое, отец? – строго спросила Софи.

– А разве я не хранитель традиций? – со смехом ответил он. – Мои крепостные не одобрили бы моего безразличия к православным подвигам!

Николай поддержал доводы отца и предложил Марии и Софи сесть вместе с ним в сани, где им было бы теплее и лучше видно. Михаил Борисович забрался на облучок кучера, чтобы сверху наблюдать за всем семейством, и сказал:

– Закутайтесь хорошенько! Такой холод, что просто дух захватывает!

Несколько мужиков уже раздевались. Софи разглядывала троих из них: двух молодых, кряжистых и коротконогих, похожих друг на друга, как братья, и бородатого, тощего старика, который весь напрягся от нетерпения. Другой старик с большим животом подошел к ним. Поскольку присутствовали хозяева, все мужики замотали бедра материей.

– Готовься, Николай, – обратился к сыну Михаил Борисович, – ты будешь считать секунды!

Софи вытаращила глаза и невольно сжала руку Марии под пологом. Пятая обнаженная фигура протиснулась сквозь группу тепло одетых крестьян. Это был Никита, высокий и худощавый, с плоскими бедрами и недостаточно еще развитыми плечами, повязка из мешковины хлопала ему по заду и ляжкам. Он подскакивал на снегу и пригоршнями снега растирал себе грудь, чтобы усилить кровообращение. Кожа на его теле порозовела. Испугавшись такой неосторожности, Софи хотела крикнуть ему, чтоб он оделся и вернулся в дом, но сдержалась из страха, что ее рекомендацию плохо истолкуют.

Кто из присутствующих здесь лиц сможет понять материнскую заботу, которую оказывала она этому восемнадцатилетнему парню? Софи отвернулась от взгляда золовки, которая, как ей показалось, с иронией посматривала на нее.

– Начинайте! – выкрикнул Михаил Борисович.

Пятеро мужиков, ступая будто по кончикам иголок, приблизились к беседке, присели у края проруби и все вместе скользнули в воду. Николай начал громко считать:

– Один, два, три, четыре…

Посреди ледяного поля, как фрукты на скатерти, торчали теперь пять голов от уровня шеи. Эти головы кружились во все стороны, пыхтели, фыркали и ныли. Только у одного бородатого старика хватило сил пошутить:

– Вода как кипяток! Нельзя ли остудить ее немного?

Крестьяне из его деревни бурно подбадривали старика:

– Держись крепче, Максимыч! Дубленая кожа – самая крепкая!

Люди, болевшие за других купальщиков, в свою очередь драли глотки:

– Шевелись, Никита!.. Эй, Степан, представь, что ты в кровати с Дуняшей. Это согреет тебя! Вы хоть до дна-то достаете?

– Да… Достаем! – ответил Максимыч. – Оно мягкое, как перина!.. Я часами стоял бы на нем… Брр!

– В этом году Максимыч опять выиграет! Посмотри, какой у него быстрый взгляд для такого возраста!

– Нет, победит Степан! Смелей, Степан! Стисни зубы, Степан!

– Агафон! Агафон! Он свеж и здоров, как огурец!

Николай невозмутимо продолжал считать:

– Шестьдесят два, шестьдесят три…

Признаки недомогания первыми обнаружили два брата, которые казались Софи такими выносливыми. Их отец, наклонившись к краю проруби, сказал тягучим голосом:

– Вылезайте же из воды, болваны! У вас губы дрожат на зубах!

Мужики вытащили их руками из воды, укутали в одеяло и протянули им стакан водки. Сразу после того толстый Агафон попросил пощады. Понадобилось шесть человек, чтобы довести его до берега. Надутое бледное тело Агафона было разукрашено фиолетовыми пятнами. Он шевелил языком, но не мог произнести и слова.

– Христос помилуй тебя! – простонала его жена. – В каком же виде ты возвращаешься ко мне? Что я буду делать с трупом? Прости меня, Господи, воистину воскресивший Лазаря, но я должна побить его!

И она стала отвешивать ему пощечины под одобрительный гомон окружающих женщин. Придя в себя, Агафон, в свою очередь, ударил жену по щеке. Этот обмен ударами сопровождался всеобщим громким смехом. Между тем в воде остались лишь старый Максимыч и Никита. Они смотрели друг на друга с вызовом и стучали зубами. Не выдерживая больше, Софи крикнула по-французски:

– Остановите это смехотворное состязание! Они умрут от него!

– Никто и никогда еще не умирал от купания в день освящения воды, – заметил Михаил Борисович.

И прокричал:

– Я удваиваю ставку: десять рублей!

– Спасибо, барин! – пробормотал Максимыч, слегка наклонив голову. – Доброе слово согревает сердце верующего!

Его борода обросла сосульками. Верхняя губа задралась вверх, сильно перекосившись.

– Ну что, сдаешься, сопляк? – сказал он Никите.

Мальчишка молча покачал головой. Он, казалось, был еле жив, – лицо напряженное, глаза навыкате.

– Ты не прав, – продолжал Максимыч. – Если бы ты себя видел!..

– Двести девяносто два, двести девяносто три! – считал Николай.

– Двести девяносто четыре! – подхватил Максимыч.

Вдруг лицо его вытянулось, глаза округлились от ужаса. Он захрипел:

– Боже всемогущий! На помощь!

Никита помог спасателям вытащить Максимыча из воды. Затем, пока они уносили старика, чтобы растереть и одеть его, он сам вылез на лед. Тело Никиты было красным, словно сварилось до основания шеи. Он с трудом держался на ногах.

– Чертов Никита! – закричали мужики. – Он выиграл! Когда молодость вещает, старость голову склоняет!..

Один набросил ему покрывало на спину, другой растирал затылок льняной тряпкой, остальные тоже поддерживали его, поили водкой, подталкивали к саням барина.

– Оставьте меня! Я могу идти сам! – сказал Никита.

Софи увидела, как он пошел, спотыкаясь, с бессмысленной улыбкой на губах. Облегчение, которое она испытала, напоминало слабость. Михаил Борисович достал деньги из кармана и стал подбрасывать монеты на ладони руки, затянутой в перчатку. Но Никита не смотрел на деньги. С гордостью уставившись на Софи, он обращался к ней одной, посвящал ей свою победу. Вскоре он подошел так близко, что она могла рассмотреть капли замерзшей воды на кончиках его ресниц. Накидка плохо прикрывала голую грудь юноши. Посреди нее сверкал маленький нательный крестик. Голые ноги были засунуты в валяные сапоги. Он пыхтел, смеялся, при этом нижняя губа у него дрожала.