– Вы одна?

– Да, – шепнула она.

Николая охватил странный испуг. Дарья Филипповна медленно присела на край софы. Ткань ее платья напоминала поле, усыпанное маргаритками, маками и васильками на розовом фоне. Из этого полевого цветения выступали две крепкие обнаженные руки и высокая полная шея.

– Вы можете дать мне совет относительно меблировки, – сказала она.

– Я для этого не гожусь!

– О нет! Я чувствую, что ваш вкус соответствует моему!

– Вы льстите мне, дорогая Филипповна!

– Меньше, чем вы того заслуживаете, уважаемый Николай Михайлович!

Николай по-прежнему стоял перед нею, разглядывал белую крепкую плоть ее груди, окаймленной маленьким воланом. Пока он созерцал ее таким образом, бессвязные мысли проносились у него в голове: он вновь видел Париж, любовницу Дельфину, снимающую шляпку перед зеркалом, друга, убитого в бою, императора верхом на коне, присутствовавшего на параде победоносных войск, и чем удаленнее от нынешней ситуации казались эти картинки, тем более необходимыми представлялись они для усмирения сомнений. Словно все его прошлое победителя напомнило ему о себе, чтобы оправдать нынешние поступки. Окутанный дыханием отдаленной эпохи, он вновь становился Николаем прошлых времен, неотразимым и неразумным. Впрочем, бывают обстоятельства, когда честный человек не может удержаться от ошибки. Притвориться, что не замечаешь волнения Дарьи Филипповны, было бы неправильно. Заметить его и не воздать ей должное, было бы еще более невежливо. Она встала и сказала:

– Помогите мне поставить этот круглый столик к окну!

Она говорила с ним, стоя так близко, что он ощущал ее дыхание, не слыша слов.

– Вы согласны? – снова спросила она.

Эта просьба потрясла его. Предмет мебели был легким, но они вдвоем ухватились за него, чтобы перенести к окну, будто он весил сто пудов. Во время прохода их руки соприкоснулись. Дарья Филипповна не убрала свою, когда столик установили, она закатила глаза, открыла рот, будто умирала, и вздохнула:

– Боже всемогущий, что происходит?

Николай понял, что слова относились к нему. Ему хотелось потерять голову, но это никак не удавалось. Вместо того чтобы полностью устремиться к Дарье Филипповне, он никак не мог избавиться от потребности думать о Софи. Он хотел изгнать ее из своих мыслей. Но она все время возвращалась в голову окольным путем.

– Что происходит? – повторила Дарья Филипповна голосом, в котором прозвучало нетерпение.

Николай предвидел момент, когда эта женщина примет его за неумеху. Гордость толкнула его на неумолимый шаг. Он поцеловал ее в губы. Она издала испуганный крик и бросилась на грудь своего соблазнителя. Он опять поцеловал ее, но с большим удовольствием, потому что губы Дарьи Филипповны были нежны.

– С ума сошли, мы с ума сошли! – простонала она. – Работники могут увидеть нас!.. На окнах и штор нет!.. Уезжайте, Николай Михайлович, ангел мой!.. Поклянитесь, что любите меня, и уезжайте!..

Николай был разочарован и вместе с тем обрадован этим требованием. Его плоть оставалась неутоленной, но совесть успокоилась. Элементарнейшая учтивость требовала, чтобы он резко запротестовал.

– Я не уеду, – воскликнул он, – пока вы не скажете мне, что мы сможем видеться!

– О Господи! Вы ужасны, мой ангел!.. Вам известна моя жизнь… Мне трудно ускользнуть… Приезжайте сюда в следующую субботу… Если вы увидите горшочек с геранью на подоконнике, значит, я здесь одна и готова вас принять!.. В противном случае приезжайте в понедельник в тот же час.

За дверью раздались шаги. Рабочие трудились уже на крыльце. Запах краски проник в комнату. Дарья Филипповна встала на цыпочки, как будто была хрупкой, невысокой женщиной, но это движение сделало ее такой же высокой, как и Николай. На лице ее появилось то же выражение, как в те времена, когда она предлагала ему варенье. Он вложил еще больше пыла в последнее объятие.

– Да хранит вас Бог, ангел мой! – сказала она, отрываясь от него, губы ее были крепко сжаты, в глазах стояли слезы радости.

Этого благословения было недостаточно, чтобы развеять тревогу Николая, когда он садился в седло. По мере того как он удалялся от китайского павильона, его приключение казалось ему все более нелепым. Не отрицая прелестей Дарьи Филипповны, он все же недостаточно любил ее, думал Николай, чтобы пойти на риск настоящей связи. Ощущение, что он обманул доверие Софи, мучило его. Хотя пока еще речь шла лишь о простых поцелуях. А что бы произошло, если бы события развивались естественным путем? В любой ситуации Дарья Филипповна была бы для него лишь забавой. Никогда он не отдал бы ей лучшую часть своей души. Он готов был в этом поклясться! Впрочем, он не был уверен, что в субботу поедет в китайский павильон. Быть может, вернется туда лишь для того, чтобы предложить Дарье Филипповне снова стать друзьями? Она была порядочной женщиной и поняла бы его. В их отказе совершить ошибку, продолжая видеться, было бы столько благородства.

Увлеченный своими мечтаниями, Николай оказался перед крыльцом дома с белыми колоннами, стоя на ковре опавших листьев. Он рассматривал лампы, горевшие в окнах первого этажа, и все второстепенные мысли улетучились из его головы. Вдруг его стало волновать лишь одно – как он встретится с Софи. Обладая необыкновенным даром наблюдательности, не определит ли она с первого взгляда, что он целовал женщину?

Семья собралась в гостиной. Софи и Михаил Борисович играли в шахматы, дожидаясь ужина. Мария читала журнал мод. Месье Лезюр перелистывал свой гербарий. Голос Николая прозвучал фальшиво даже для его собственных ушей, когда он оправдывался за то, что его задержали в клубе. Но никто не заметил его замешательства. Софи подставила ему лоб, и он коснулся его почтительным поцелуем. Как он любил ее в эту минуту! Как желал, чтобы она была всегда счастлива! Он хотел броситься к ее ногам, обнять ее колени и поблагодарить за то, что она так прекрасна и вместе с тем так мало подозрительна!

В половине девятого утра Мария все еще не вышла из своей комнаты, и Михаил Борисович, рассерженный ее опозданием, приказал не ждать больше и подавать завтрак. Выпив чашку чая, Софи оставила свекра с Николаем и пошла сказать девушке, что надо побыстрее закончить утренний туалет. Мария, наверное, спала глубоким сном, потому что не ответила на стук в дверь. Софи толкнула створку. В комнате – никого. Кровать была не разобрана накануне. Распахнутый шкаф, наполовину выдвинутые полки комода, одежда, кое-как разбросанная на стульях, свидетельствовали о поспешном бегстве. К подушке было приколото письмо: «Для Софи». Она распечатала конверт и в полной растерянности прочла:

«Я ушла, чтобы соединиться с человеком, которого люблю и чьих достоинств никто здесь не признает. С ним, вероятно, я буду несчастна, но по крайней мере моя жизнь обретет смысл. Постарайтесь объяснить это моему отцу, ведь у вас особый дар убеждать его. И главное, не пытайтесь повидаться со мной. Я не хочу иметь ничего общего с моим прошлым. Что не помешает мне хранить о вас доброе воспоминание. Прощайте. Мария».

Изумление молодой женщины длилось недолго. Событие было слишком важным, чтобы она теряла время, доискиваясь, как оно произошло. Необходимо было найти Марию и вернуть ее в Каштановку до того, как кто-нибудь из домашних обнаружит бегство. Даже если шанс на успех был один из ста, Софи решила действовать. С невозмутимым лицом она вышла из комнаты, заперла дверь на два оборота, спрятала ключ вместе с письмом за корсаж и вернулась в столовую, чтобы сообщить, будто Мария занемогла и надо предоставить ей возможность отдохнуть. Ее таинственный и вместе с тем смущенный вид заставил мужчин предположить, что речь идет о женском недомогании, и ни Михаил Борисович, ни Николай не решились требовать других объяснений. Затем Софи отправилась на конюшню и расспросила конюхов. Один из них, плача и осеняя себя крестом, рассказал, что молодая барыня разбудила его в четыре утра и приказала оседлать коня. Другой конюх признался, что однажды она велела ему отвезти ее в Отрадное, имение Владимира Карповича Седова.