Галка была, разумеется, среди тех, кто явился на реку, не заходя домой, прямо с работы. Вместо солнечного, весеннего приволья увидела она под хмурым, вылинявшим небом массу людей и грузовых машин, сделавших вал похожим на огромный растревоженный муравейник. Все суетились, все двигались, и трудно было ей даже понять, кто и что делает. Все заняты, да так, что к ним и подступиться страшно. Знакомых, как на грех, никого. Только вдали, возвышаясь над всеми, маячила круглая голова механика Лужникова.

Галка направилась было к нему. Четыре женщины, подбадривая себя криками «дружно!», «взяли!», рывком поднимали мешок с песком и взваливали механику на спину. Лужников перехватывал груз, подсаживал его повыше и, перегнувшись, тащил наверх, будто мешок был набит не песком, а сеном. Девушка попробовала присоединиться к этим женщинам, но пятой не требовалось, она только мешала. Ее прогнали.

Очень на этр рассердившись, она принялась искать тетку. Анна, как всегда, оказалась где-то в центре человеческого водоворота Уже переодетая в старый ватник, в косынке, перехватившей волосы и сбившейся на затылок, она нагружала песок на носилки. Осторожно зайдя сзади, Галка тронула ее за локоть.

— Ну что тебе? — сердито спросила Анна, отводя рукавом пряди взмокших волос, сбившиеся на лоб.

— Что бы уж мне поделать?

— Работы ей не хватает! — рассердилась Анна. — Коль ты такая разиня, другим не мешай. Уйди из-под руки!

Носилки унесли, поднесли другие… Анна выпрямилась, чтобы перевести дух. Обиженная Галка все еще стояла у нее за спиной.

— У всех дело, а мы ползаем, как тараканы какие…

— Кто это мы?

— Да мы, наша смена. Пришли, а тут уже и без нас тесно. И никому дела нет, что усталые люди попусту зябнут.

— Ух, организаторы! — В сердцах Анна добавила к этому несколько приличествующих случаю определений и сунула Галке свою лопату. — На, будешь землю насыпать.

И вот уже у самого вала послышался ее резкий, звучный голос. Яростно, но неумело тыча лопатой в песок, Галка еле поспевала. Несколько пустых носилок задержались возле нее. Люди, может быть, и рады были невольной передышке, но с дамбы сердито торопили:

— Землю!.. Эй, носилки!.. Чего рты поразевали? Давай землю!

Тогда один из носильщиков, пожилой, обросший щетиной человек в ватнике, сердито сказал Галке:

— Эх ты, зюзя! Разве так нагружают? — И, отобрав лопату, неторопливо, но умело наполняя носилки за носилками, ворчал — И начальнички хороши, дают инструмент ребенку!

Очередь быстро продвигалась, а Галка стояла возле, и большие серые глаза ее заплывали слезами. «Зюзя… ребенок!.. Ну, нет уж!» Красная от злости, она вырвала лопату, стиснула зубы, вся напряглась и стала быстро-быстро бросать песок. Дело пошло. Но когда унесены были последние носилки, девушка почувствовала, что ей трудно дышать. Но нет, она не сдастся. Зюзя! Вот посмотрите, какая она зюзя. И, действуя изо всех сил, все в том же судорожном и потому изнуряющем темпе, она нагрузила еще несколько носилок.

Тут опять подошла очередь давешнего небритого человека в ватнике. Понаблюдав за Галкой, он только покачал головой:

— Этак-то надолго ли тебя хватит, милая? Без сноровки и вшу не убьешь. Дай-ка я побросаю, а ты гляди. Вот так ставь, потом толкни ногой — и на себя, теперь переведи руку пониже по черенку — и поднимай. Не бойся! Так и мозолей не набьешь.

Учиться Галка умела. Наблюдательная, переимчивая, она, быстро сообразив в чем дело, стала подражать. И вскоре уже чувствовала, как с каждыми вновь наполненными носилками работается легче. Когда, совершив несколько маршрутов, ее учитель снова вернулся, он похвалил:

— Молодец, козявка!

За козявку Галка уже не обиделась. Она подмигнула и весело отбрехнулась одной из дедовых поговорок:

— Не в бороде честь, она и у козла есть!

Людей становилось все больше. Подходили рабочие других смен, добровольцы с соседних, фабрик. У вала кружилось уже несколько живых конвейеров. Насыпь росла на глазах.

Капитан с темными петлицами сапера, которому было поручено руководство всем этим делом, едва успевал отдавать распоряжения. Был он маленький, невидный, рябоватый. Плохо пригнанная шинель болталась на нем балахоном, фуражку, чтобы ее не сдуло ветром, он надвигал на уши. Но невидный человек этот сразу проявил такую спокойную уверенность, оказался таким решительным, быстрым, что бестолковщина первых часов начала быстро рассасываться. Каждый знал свое место. Одни разгружали машины, другие носили песок. Женщины набивали его в мешки. Люди посильнее таскали их на вал, загоняли в свеженасыпанные откосы колья, оплетали их лозняком. Почувствовав, что все наладилось, Анна снова взялась за лопату…

Сгустились сумерки. Совсем стемнело. Военные засветили прожектора. Но работа продолжалась, и вся эта человеческая кипень вырисовывалась теперь в их свете с подчеркнутой отчетливостью, будто на киноэкране.

К ночи положение оставалось по-прежнему острым. Дамбу к тому времени удалось нарастить больше чем на метр, но и река прибыла. Местами она уже достигала уровня прежнего вала и теперь начала подбираться к той его части, которая была недавно насыпана и не успела слежаться, затвердеть. Люди на дамбе как бы соревновались с взбесившейся рекой. Рос вал, и поднималась вода. Кто победит? Теперь работали молча. И Анна слышала лишь стук топоров, вгонявших колья, звон лопат да собственное тяжелое дыхание…

— А, вот где она! — произнес у нее за спиной знакомый голос секретаря горкома.

Анна вздрогнула, потом, сильным движением воткнув лопату в грунт и поправляя сбившиеся на лоб волосы, обернулась и весело ответила:

— Где и положено — с массами.

— А положено, Анна Степановна, секретарю парткома быть с массами и во главе масс, — серьезно и даже не без упрека сказал ей собеседник. — Вы землю бросаете, а сейчас надо решать, останавливать фабрику или нет, и брать ответственность за это решение.

Анна провела ладонью по вспотевшему лицу, будто снимая с него паутину. Что это, выговор? Вся усталось, что накопилась за день, нахлынула на нее. Когда втроем они поднимались на дамбу, она с трудом переставляла ноги.

В свете прожекторов вода казалась густой, темной, как нефть. Напирая друг на друга, то целыми полями, то тесной массой, то бурым месивом снежной крошки шел лед. Человек в брезентовом дождевике опять стоял внизу, у кромки воды, возле полосатой рейки.

— Ну, как там?

— Прибывает. За последний час подъем порядка четырех сантиметров, — донесся с реки деревянный голос.

Четыре сантиметра! Никогда не думала Анна, что такая маленькая мера — сантиметр — может вдруг оказаться столь грозной. В эту минуту она боялась гидролога, который спокойно и, как ей казалось, равнодушно вещал о надвигавшемся несчастье. Она просто ненавидела его, как будто именно он со своими «порядка столько-то» был виновником этого страшного половодья.

Меж штабелей дров маленький капитан-сапер организовал что-то вроде своего штаба. На поленнице висела карта — схема участка, испещренная его пометками. Все расселись на толстых березовых плашках перед картой. Тут и решалась судьба фабрики.

Слесарев предлагал сейчас же, не теряя времени, отделять моторы станков от пола и поднимать их на второй этаж. Даже если фабрику и зальет, моторы уцелеют. Откачав воду, их можно будет целехонькими ставить на место. На это уйдет не больше недели.

«Неделя! Сколько бязи и миткаля для воинов можно наткать за это время! — тревожно думала Анна. — И потом — прервать предпраздничное соревнование сейчас, когда оно в самом зените. Как это подрежет крылья всем, кто снова набрал высоту! Как размагнитит людей!» Но и в доводах Слесарева был резон: если вода зальет станки и моторы, понадобятся месяцы для того, чтобы снова все запускать.

— Мы ж не в очко играем. Мне рисковать нельзя, — говорил — директор. Даже тут, на дровах, он сидел, словно у себя в кабинете, как бы олицетворяя собой практический, спокойный разум. — Не вижу, зачем мне идти на риск?