Ровно в час ночи советская артиллерия возобновляет интенсивный обстрел..

Филипп Шаповалов явился домой в полдень. Взрослые были на работе. Дверь открыли ребята. — Он тотчас же узнал похудевших, вытянувшихся Лену и Вовку. Третий — тоненький мальчуган с пестрым от веснушек лицом, с прямыми соломенными волосами — был ему незнаком.

— А ты что за птица? — спросил Филипп, сбрасывая с плеч увесистый солдатский мешок из тех, что в войну почему-то именовали «сидорами».

— Ростислав, — серьезно отрекомендовался незнакомый мальчик, протягивая худенькую, поперченную яркими веснушками руку. — Ростислав Куров.

— Куров? — Филипп прихмурил брови так, что на загорелом его лбу морщины расправились, обнаружив полоски светлой кожи.

— Он теперь сын дяди Арси, — счел своим долгом разъяснить Вовка.

— Они живут в маленькой комнатке у кух ни, — прибавила Лена.

— Ну, так, брат Ростислав, выходит, мы с тобой вроде как бы и родня, — сказал солдат, серьезно пожимая руку мальчику. — А я Филипп Шаповалов, Филипп Иванович, или дядя Филипп, это уж выбирай, как тебе взглянется… Ну, народы, а где теперь наш угол? Показывайте, куда багаж класть.

Ребята гурьбой повели солдата в комнату Ксении, но тот остановился на пороге, снял шинель, сложил ее в уголке, перепоясался, положил поверх шинели пилотку, а потом неожиданно скинул сапоги, поставил их рядком у двери, в них сунул портянки и, оставшись в одних носках, вошел в комнату. Она была для него новой, эта комната, где перед войной у. Шаповаловых была столовая. И вещи были в большинстве своем незнакомые. Только старый, неуклюжий, разделанный «под орех» славянский шкаф да самодельные книжные полки и остались от прежней обстановки. Шкаф этот существовал, когда Шаповаловы жили еще в общежитии. Еще тогда чадолюбивый Филипп выскреб на внутренней стороне дверцы даты рождения сына и дочери. И теперь, подойдя к старому другу, солдат приоткрыл его, рассмотрел: «Двадцать первый год. Пятьдесят шесть сантиметров. Четыре килограмма. Назвали Марат». Марат! Нет, об этом лучше не думать! Филипп вздохнул и, потрепав шкаф рукой, отошел от него.

Сзади засмеялись. Оглянулся, увидел ребят, стоявших в дверях. Лена и Вовка старались подавить улыбки. Это у них не получалось: то один, то другая прыскали в ладошки.

— Что такое? — поинтересовался Филипп.

— Ростик, ну, Ростик, что тебе, покажи! Он хороший, не обидится, — шептала девочка.

— Он тебя представляет, — пояснил Вовка.

— Как представляет? Он что же у вас, артист? А ну, малый, покажи!

Мальчик с пестрым личиком мгновенно преобразился. Он стал стеснительным, угловатым. Как-то боком и на цыпочках, будто боясь сгяять половицы, прошел он по комнате и, точно лошадь по морде, потрепал рукою комод. Филипп расхохотался.

— Да ты, брат, верно, актер…

— А как он Юнону представляет, все пупочки оборвешь! — заявил Вовка. — Это у него главный номер.

Филипп еще больше заинтересовался. Ему казалось, что он давным-давно, много лет не видел дочери. Какая она? Ребята перешептывались:

— Валяй, валяй, ну, Ростик, ну, Росточек, ну что тебе стоит? — ластился Вовка, предвкушая удовольствие.

Роствк вопросительно посмотрел на Лену. Та разводила руками: не знаю, мол, как.

— Ну что ж ты, забыл, что ли? — добродушно спросил Филипп.

— Нет, не забыл.

И мальчик с соломенными волосами вдруг как-то разом выпрямился и будто замер. Легким, четким шагом прошел он по комнате, небрежно протянул Филиппу руку «селедкой». Сохраняя на лице надменно-самоуверенное выражение, он повторил уже известную нам сценку, за которую ему однажды досталось на вечере у стариков. Ребята даже присели от хохота.

Филипп Шаповалов озадаченно смотрел на них. Он всегда с гордостью вспоминал свою красивую дочку. Разве могла она походить на то, что сейчас изображал маленький насмешник?

— А жинке я отсюда позвонить смогу? — спросил он, когда смех затих.

— Юноне можно, — ответила Лена. — Пойдемте, дядя Филипп.

Все прошли в комнату Анны. Пока Ростик вызывал коммутатор фабрики, солдат взволнованно смотрел на одно из четырех квадратных пятен, резко выделявшихся на крашеном полу. Здесь у Шаповаловых в спальне стояло трюмо, и пол еще сохранял отпечатки его ножек. А трюмо это отец с сыном купили однажды Ксении Степановне в подарок на 8 Марта, всадив в него обе получки и премию. На доставку денег уже не осталось, и они вдвоем на руках притащили его из города.

Между тем мальчишка у трубки вытянулся по-военному.

— Докладывает рядовой Ростислав Куров! Товарищ начальник, доношу, что ваш папаша, дядя Филипп, прибыл домой и находится в расположении нашей квартиры!

— Дай-ка мне, баловник. — Филипп, волнуясь, взял трубку обеими руками, приложил к уху и по военной привычке сложил пальцы раковинкой у микрофона. — Юночка, это я, папа… Не узнаешь голоса? Я, я! Прибыл вот… ненадолго. Отпросись там у себя поскорей и беги домой. Не можешь? То есть как не можешь? — Солдат растерянно оглянулся. — Заседание? Ну и что? А ты скажи там своим заседателям: мол, отец с фронта прибыл. Они поймут… Да попроворней: у меня увольнительная только до вечера, я ведь от эшелона отпросился. И матери сейчас же скажи, слышишь? Попробуешь? Да что там пробовать? Приходи…! У меня все…

На выдубленном ветрами, будто ореховой моренкой покрытом солдатском лице, испаханном глубокими морщинами, застыло удивленное выражение.

— Положила трубку… Нешто еще позвонить?

— Не беспокойся, дядя Филипп, тетя Ксения в двенадцать и сама вернется, — сказала Лена.

Всем этим ребятам столько уже довелось повидать и пережить, что они если и не вполне понимали, то умели сочувствовать переживаниям взрослых.

— Вот что, товарищи начальники, ступайте побегайте, а я пойду к себе, прилягу. Уморился что-то с дороги, — сказал солдат, медленно возвращаясь в свою комнату.

Оставшись один, он постоял у комода, рассматривая фотокарточки детей, переводя взгляд с простецкой физиономии Марата на красивое лицо Юноны. Вздохнул, отошел. Глазом хозяина осмотрел комнату, заметил, что рама осела и не закрывается. Покачав головой, достал из мешка старый, наполовину уже сточенный саперный тесак, снял раму, подрезал разбухшую планку, закрепил петли. Убедившись, что рама стала закрываться, снова осмотрел все вокруг. Оторванный от стены выключатель болтался на одном шнуре. Солдат вынул из мешка другой нож, пузатый, со множеством лезвий. Крепким ногтем выколупнул он из него отвертку и, повозившись с выключателем, прикрепил к стене. За этими несложными домашними делами он понемногу успокоился и рассудил, что, пожалуй, дочка права, и сквозь отцовскую грусть даже порадовался, что выросла она такая деловая, с крепким характеров.

Но тут в прихожей послышались легкие, торопливые шаги. В двери появилась Юнона. Она показалась отцу такой красивой, что у старого солдата слезы выступили на глазах.

— Доченька!.. — Только это он и вымолвил.

Они обнялись. Но девушка тотчас же мягко отстранилась.

— Папа, я ведь только на минутку. Прямо из райкома комсомола. Сейчас там механический с какой-то чепухой выступает, а потом я. У меня очень важный вопрос: о шаповаловском движении. Это ведь наш почин, и у нас почти сто процентов молодежи в шаповаловских бригадах.

— То есть как это в шаповаловских? — Отец с изумлением смотрел на дочь.

— Ну, бригады имени Героя Советского Союза Марата Шаповалова… Об этом же в газетах писали… Разве ты, папа, не читал?

— Имени Марки?

— Ну, так-то теперь его никто не зовет!.. Папочка, ты не сердись, но я побежала!.. Пока! Ведь меня привезли на машине секретаря, она тут у подъезда ждет… Я не прощаюсь, я постараюсь поскорее вернуться.

Поцеловав отца в щеку, Юнона, помахав в дверях рукой, исчезла, как красивое видение, оставив отца в смущении. Машинально взял он просяной веник, стал заметать стружки у окна и штукатурку, накрошившуюся при ремонте выключателя. Выяснилось при этом, что под мебелью скопилось изрядно пыли. Смочил веник, отодвинул кровати, вымел мусор и уже гнал его к порогу, когда дверь тихо открылась. В ней неподвижно стояла Ксения Степановна.