— Свои пришли, да? Обрадовалась? — И вдруг, срываясь, выкрикнула: — Немецкая кровь заговорила!..

Наступила тягостная тишина. Даже Вовка, почувствовавший что-то страшное, сразу стих. Тогда медленно поднялась Варвара Алексеевна. Подошла к двери. Негромко, но так, что все это отчетливо расслышали, произнесла:

— Кровь?.. Вот это уж, милая, действительно гитлеровские речи. — И, показав сухоньким пальцем на дверь, тихо сказала: — Вон!

И, может быть, оттого, что в шумном разговоре вдруг прозвучал этот спокойный, негромкий голос, Анна, точно вся обмякнув, опустила глаза и покорно пошла к двери, таща за руки затихших, присмиревших ребят… В коридоре она остановилась и, застегивая Вовкину шубку, поглядела на закрытую дверь. Втайне она ожидала, что дверь откроется, ее догонят, остановят, уговорят. Но дверь оставалась закрытой.

Только когда Анна с детьми уже спускалась по лестнице, Степан Михайлович нерешительно потянулся было за шапкой.

— Куда же она с ребятами? Ты об этом, Варьяша, подумала?

Но Варвара Алексеевна решительно остановила его.

— Не пропадет! — Потом перевела на мужа свои черные, узкие, все еще красивые глаза и грозно спросила: — Ну, други милые, рассказывайте, что вы тут без нас натворили.

И она услышала странную историю.

Взвод под командованием бывшего гренадера царской службы Степана Михайловича Калинина вместе со всем отрядом истребителей стойко держал укрепления, наскоро сооруженные западнее города. Артиллерии и танков не было, но нескольких умно расставленных пулеметов оказалось достаточно, чтобы около суток отбивать атаки немецких пехотных авангардов, не очень активных на этом направлении. Дело доходило до ручных гранат. Обе стороны несли изрядные потери.

На вторые сутки люди, отвозившие в Верхневолжск раненых, вернувшись, доложили: город эвакуируют. Всю ночь в тылу укреплений полыхали пожары. Потом атаки прекратились, и немцы, окопавшиеся было напротив, разом куда-то исчезли. Наступила тишина, в которой отдаленная перестрелка раздавалась с особой отчетливостью. Разведчики, обследовав тылы, донесли: вражеские танки уже заняли фабричный район, бои перекинулись к волжским мостам.

Командира и начальника штаба отряда, раненных осколками снаряда еще в первые часы боя, давно эвакуировали. Комиссар Ветров, принявший обязанности их обоих, был убит при отражении одной из последних атак. Как поступать дальше, никто не знал; на танки с гранатами и винтовками не пойдешь. Попытались связаться с командованием, но штабы уже эвакуировались за реку. Тогда истребители помоложе решили с оружием пробиваться через фронт к своим. Они ушли, а старики, которых в отряде было большинство, похоронили убитых. В отдельной могиле похоронили комиссара Ветрова, по старому обычаю положили в головах фуражку покойного, постояли над свежим земляным холмиком и разошлись кто куда.

Степан Михайлович решил вернуться домой. Он закопал винтовку, набрал возле укреплений вязанку дров, взвалил на плечи и с ней пришел на фабричный двор, по которому уже шныряли гитлеровские трофейщики из интендантских команд. Никому из них не было дела до седого старика, тащившего дрова.

Так добрался он до своего общежития. Никого в коридорах не встретив, прошел он в «глагольчик» на тети-варин конец. Дверь оказалась незапертой. Толкнул ее и увидел, что за столом, закутавшись в одеяло, сидит Женя. Давно уже не встречались дед и внучка. Последние месяцы Женя училась на каких-то курсах за городом, в военных лагерях. Дома появлялась изредка, загорелая, озабоченная, и ничего об учебе своей не рассказывала. Да ее и не расспрашивали, догадываясь, что девушка, для которой немецкий был вторым родным языком, готовится к какой-то особой и, вероятно, секретной работе. Найдя внучку в оккупированном городе, в почти пустом общежитии, старик обрадовался, но не удивился.

— Ты что же, осталась? — только и спросил он.

Женя молча кивнула головой.

— …Мы, Варьяша, кое-что тут опустим, ладно? Не наш капитал, не нам его и расходовать, — сказал Степан Михайлович, прерывая повествование.

— Конспиративщики, — усмехнулась Варвара Алексеевна. — Я в чужие кастрюльки нос совать не охотница. Вы про немца про этого. Он как к вам попал?

— И о Курте доложим, всему свой черед… Ты бы, Галка, пошла, погуляла, ей-богу… Что ты все дома в духоте торчишь? — предложил было дед, но встретил такой шумный протест, что только махнул рукой…

Пришлось продолжать рассказ при младшей внучке. Женя слушала молча, опершись подбородком на свою клюшку, зажатую меж колен, неподвижная, будто бы вся обледеневшая. Напротив за столом сидела Варвара Алексеевна. Она тоже не шевелилась. Только сухие ее пальцы все время находились в движении: теребили чайное полотенце, крошили хлебную корку, собирали крошки, двигали ложкой по столу. Лишь изредка вскидывала она глаза то на деда, то на внучку, и в выражении их было что-то такое, от чего Галке, наблюдавшей всех троих со стороны, становилось тоскливо и жутко и было жаль и бабушку, и деда, и Женю…

— …как только немецкая комендатура объявила, что перерегистрируют всех жителей, мы с Женей первым делом туда, проштемпелевали паспорта, аусвайс получили — все честь честью, — повествовал Степан Михайлович. — Аусвайс — это вид на жительство. Он у них всё…

Степан Михайлович вел трудное хозяйство. Женя то исчезала на целый день, то, появившись, часами сидела у печки с книгой и снова исчезала. Дед не спрашивал, где она бывает, но по мере сил старался помочь ей. Раз девушка пришла в сильном возбуждении и сказала, что ей надо переходить фронт. Волновалась. Волновался и дед, но, пряча свое беспокойство, принялся сам готовить внучку к первому подвигу. Это он придумал одеть ее похуже, набить мешок разным барахлом: если остановят, показывай паспорт, аусвайс и шпарь по-немецки — дескать, есть нечего. Вот, мол, собрала кое-какое барахлишко на хлеб да картошку менять в деревне… И в самом деле у линии фронта её задержали. Спасли неподдельный аусвайс, чистый немецкий язык да синие глаза. Девушка вернулась домой и весь день молча пролежала на кровати, подавленная пережитым. Но вечером снова ушла и на этот раз в кипени метели без особых приключений перешла реку.

Снова она появилась в общежитии дня через три, уже спокойная, уверенная и даже веселая. Дед приготовил сюрприз. В поисках пропитания и топлива сумел он высмотреть, что в хлопковых амбарах немцы открыли ремонтные мастерские, натащили туда массу машин, что такая же мастерская, но уже для танков, организована в старом трамвайном парке. Он дал внучке отклеенное от столба извещение бургомистра о наборе рабочей силы для восстановления электростанции и пуска ткацкой фабрики, «испорченных красными при отступлении». Тем, кто пойдет на работу, сулили жалованье и продуктовый паек. Подпись под бумагой была: заместитель обер-бургомистра города Верхневолжска по экономическим вопросам, дипломированный инженер О. И. Владиславлев…

— Ведь это подумать, какую змею на груди пригрели… Орден кому дали… — прервала рассказ Варвара Алексеевна.

— Вот поди же, — развел руками Степан Михайлович. — Он тут у нас все и сновал, как бес-искуситель: вот вам продуктовый паек, работайте… На пайки-то народ было клюнул — не умирать же с голоду. Потом видят — не то. Вместо пуска-то машины, что поновей, разбирать да упаковывать заставляют. А тут еще подпольщики листовочкой разъяснили, дескать, хотят они наше оборудование на свой фатерлянд тащить, а вы им помогаете… Ну, люди и поразбежались. И остался дипломированный инженер сам-друг со своим бургомистром.

— Смотри, какой гад! А на собраниях всех речистей был. Статейки пописывал… — сокрушалась Варвара Алексеевна, как будто это она прозевала предателя. — Ну, а сейчас он где? Хоть поймали?

— С собой они уволокли. Его тут кое-кто стерег с подарочком, да, видать, прозевали… Хитер он, этот Олег Игоревич.

— Не он хитер, а мы лопоухие… Ну и дела… А у нас слух ходил, будто механик Лаврентьев с электростанции к этому поганому делу приложился.