Береги детей и себя! Может быть, раньше Анну и не очень огорчило бы это письмо. Но сейчас оно заставило ее насторожиться. Партийная работа делала ее чуткой. Она научилась, слушая, что человек говорит, угадывать, что он думает. И, перечитывая письмо, Анна почувствовала: идет беда. Почему, откуда, какая беда, она еще не знала, но просто физически ощутила ее приближение.

С письмом в руке подошла к портрету мужа. Молодцеватый офицер инженерных войск, весь затянутый в походные ремни, браво смотрел с увеличенной фотографии. Анна долго вглядывалась в это лицо, потом спросила вслух сурово и требовательно:

— О чем ты будешь со мной говорить, ну? Что там у тебя? Зачем ты меня мучаешь?

В один из зимних вечеров, когда, по обычаю тех дней, усталые люди рано завалились спать и коридоры двадцать второго общежития затихли, в комнате Калининых еще горел свет.

На столе, возле затененной лампочки, лежал лист бумаги, аккуратно вырванный из тетради. Вот над ним послышался вздох. Маленькая пухлая ручка разгладила его. Потом видавшее виды школьное перо окунулось в пузырек из-под лекарства, с конца его сняли приставший волосок, и оно неторопливо двинулось в путь, по-школьному приставляя одну букву к другой. Круглым четким почерком, каким пишут заявления, она вывела: «Дорогой защитник Родины, славный боец Красной Армии, товарищ старший сержант Лебедев Илья!..» Написав это, перо остановилось, споткнувшись о восклицательный знак и приподнявшись, застыло, будто спрашивая того, кто держал его в перепачканных чернилами пальцах: ну, а что мы будем писать дальше?

Беда была в том, что Галка Мюллер этого я сама не знала. Она никогда не писала писем представителям мужского пола, если, конечно, не считать коротких записок мальчишкам-одноклассникам с просьбой наточить коньки или поделиться опытом решения какой-нибудь каверзной задачки. А тут предстояло соорудить письмо в Действующую армию некоему полковому разведчику, человеку, как в том Галка была убеждена, героическому. Письмо же, по ее замыслу, должно быть серьезным, в меру ласковым, но не содержать в себе ничего такого, что дало бы разведчику Лебедеву возможность зазнаться и вообразить невесть что.

Дело осложнялось тем, что корреспондент никогда не видел адресата, и заочное знакомство их, состоявшееся совсем недавно, казалось Галке предопределенным самой судьбой. Судьбой с большой буквы…

Под Новый год ткачихи «Большевички» решили послать бойцам и офицерам Действующей армии подарки. Казалось, до подарков ли тут, когда большинство семей в дни оккупации растеряло пожитки и сейчас городские власти предпринимали невероятные усилия, чтобы обеспечить людей хотя бы самым необходимым! И все-таки комната с застекленными стенами, где теперь теснились партком, фабком и комитет комсомола, была вся загромождена ящичками, узелками, тючками.

Чего тут только не было: кисеты, сшитые девушками из старых шелковых кофточек с выведенными на них инициалами, узорами, пожеланиями счастья; шарфы и носки, перевязанные из платков и шалей; пухлые, на вате варежки; папиросы, сэкономленные из пайков и в обычное время служившие у некурящих твердой валютой для обмена на рынке на молоко и картошку… Среди этих богатств лежали подарки от семьи Калининых. Каждый сделал, что мог. Степан Михайлович смастерил из валявшегося всюду трофейного барахла несколько зажигалок и на всех выгравировал: «Рази врага». Варвара Алексеевна распустила старую шерстяную кофту и, сев за спицы, изготовила носки. Девушки из той же шерсти связали по паре перчаток. В большой палец одной из них романтическая Галка сунула тайком коротенькую записочку, в которой поздравляла неизвестного ей советского воина с Новым годом и желала ему поскорее и начисто разбить проклятых гитлеровцев: «Пусть греют твои руки эти мои перчатки. Носи их на здоровье и вспоминай неизвестную тебе труженицу тыла Галину Мюллер».

Адреса Галка не написала. Но воин, которому достались перчатки, оказался человеком предприимчивым. И вот Нефедова, только что избранная председателем фабкома, вручила Галке ответ. Старший сержант Илья Лебедев благодарил за перчатки. Всячески превознося их достоинства, он заявлял, что для фронта сойдут и меховые рукавицы, каковые у него имеются. Перчатки же он положил на дно своего «сидора» и будет всегда хранить как дорогую память о неизвестной ему славной труженице тыла Галине. В самых энергичных выражениях старший сержант заверял эту труженицу, что вместе с доблестной Красной Армией будет он неустанно бить гитлеровцев до полного разгрома, и призывал товарища Галину столь же беззаветно отдавать свой драгоценный труд на общее дело, а также крепить связь тыла с фронтом. Он намекал, что в осуществление этой последней задачи не худо бы было, если бы товарищ Галина написала ему по прилагаемому адресу письмо, желательно с фотографией, сообщила бы, сколько ей лет, замужем она или нет и вообще как ей живется на белом свете.

И письмо, и автор, и сам его замысел Галке страшно понравились. Чтобы не канителиться с фотоателье, она отлепила карточку от членского билета спортивного общества «Красное знамя» и теперь уселась за ответ. Но если бы вы знали, как трудно написать достойный ответ молодому человеку! Только когда бойко щелкавшие ходики уперлись толстой стрелкой в цифру, «два», под столом топорщились многочисленные комки смятой бумаги, а от тетрадки осталась только обложка, с которой на Галку насмешливо посматривал толстый баснописец И. А. Крылов, был создан вариант, показавшийся взыскательному автору удовлетворительным. Все еще ощущая состояние творческого подъема, Галка соскользнула со стула и подошла к кровати сестры.

— Белка, Белка, — заговорщическим шепотом позвала девушка, мучимая желанием поскорее прочесть свое творение. — Ты уже спишь?

Голос Жени, совсем не сонный, ответил:

— Нет, не сплю.

— А уж чего же ты не спишь, сейчас же поздно? — удивилась Галка, наметив, что Женя лежит на спине, закинув за голову руки со сплетенными пальцами, а глаза ее, тонувшие в темных, запавших глазницах, широко раскрыты.

— Слушай, слушай, я сейчас тебе прочту. Ну, там, дорогой защитник родины и прочее, это уж не важно, а вот: «…Письмо я ваше получила, чем была очень обрадована, и спасибо вам от всего моего комсомольского сердца, товарищ Лебедев Илья. Правильно пишете вы, что мы должны трудом своим крепить оборону. Я, со своей стороны, креплю и потому в школу в десятый класс в этом году не пошла, а поступила на фабрику, и выучилась на ткачиху, и теперь самостоятельно работаю пока что на трех станках системы завода имени Карла Маркса, и нормы свои перевыполняю. В цеху у нас холодно, а по утрам даже снег, и пальцы цепенеют, но все это ничего, потому что вам там, иа фронте, еще холоднее, и мы стараемся, чтобы больше наткать для вас материала и, в частности, кальсонного товару, который тку лично я для наших советских воинов».

Галка сделала паузу и вопросительно посмотрела на сестру.

— Как? Тут насчет кальсонного товару ничего? Или, может быть, «кальсонный» вычеркнуть?

Женя по-прежнему смотрела в потолок. И если бы Галка не была так поглощена своим произведением, она при всей своей наивной жизнерадостности обязательно заметила бы, как странно сверкают глаза сестры, потемневшие, округлившиеся, кажущиеся огромными. Но она была полна своим письмом и, не дождавшись ответа, решила, что сомнительное слово сестру не коробит.

— Ладно, оставим «кальсонный». Ну, тут я о том о сем. Чепуха. А вот важное: «Вы правильно пишете, что дело не в полученных вами перчатках, а в том, что нам надо крепить единство фронта и тыла. Предложение ваше переписываться я принимаю и обещаю отвечать вам аккуратно». Ничего, не навязчиво? Я тут подчеркиваю «отвечать», чтобы он там не воображал… Ну, тут дальше я о себе, это уж чепуха, а вот о тебе, Белка: «…А сестра моя Женя во время оккупация была тоже героической разведчицей, несколько раз даже переходила фронт и была притом ранена сразу двумя фашистскими пулями в левую ногу навылет, но отважно все это перенесла и теперь поправляется». Ну, Белка, уж как? А? Что ты все молчишь?