Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Чаепитие в семье Калининых уважалось, за столом священнодействовали. По субботам неторопливо, под хороший разговор осушали в былые времена семьей ведерный самовар, сохранявшийся у стариков до самого последнего времени. Только в войну, когда по общежитиям начали собирать на оборону лом цветных металлов, Степан Михайлович вспомнил, как во время оно Козьма Минин в сходных обстоятельствах предлагал нижегородцам заложить жен и детей. Степан Михайлович сам отнес старого друга на пункт сдачи, предварительно изуродовав молотком, чтобы самовар не присвоили предприимчивые, утильщики. И сейчас вот старик нет-нет да и вздыхал о нем, считая, что в сохранившемся маленьком самоваре кипяток уже не тот. Но опустошал он по-прежнему за один присест не меньше пяти стаканов и по обычаю перед чаепитием клал на колени полотняный рушник вытирать пот со лба.

Но едва успели они в этот раз поднести к губам чашки, как над головами что-тр, зашуршало, затрещало, и все, как по команде, подняли глаза вверх: под потолком ожил репродуктор. Звуки оттуда исходили малоприятные, но все заулыбались, будто в комнату вошел давно невиданный хороший человек, по которому все соскучились.

Потом, будто дразня, репродуктор умолк. Все вопросительно переглядывались: померещилось? Только Анна, немало хлопотавшая о восстановлении фабричного узла, знала, что сегодня должна быть проба. Теперь она требовательно смотрела в темную пасть старинного «Рекорда», который разговаривал и пел еще в годы ее ранней юности: что же он молчит? Неужели опять чего-нибудь не хватает? Неужели опять придется идти на поклон к непокладистому командиру связистов?.. Но репродуктор снова ожил. В нём что-то защелкало, и вдруг хриплым, надтреснутым голосом он изрек: «Говорит радиоузел клуба «Текстильщик»… Даем проверку — раз, два, три, четыре, пять, пять, четыре, три, два, раз….»

Анна довольно наблюдала за повеселевшими лицами. «Вы нас слышите?» — спросил голос из рупора, и все, кто сидел за столом, утвердительно закивали головами, а Галка даже тихо ответила: «Слышим уж, слышим…»

В это мгновение другой, звонкий и резкий голос произнес совсем рядом:

— Здравствуйте, уснули вы, что ли?

У двери в шинели с зелеными медицинскими петлицами, в форменной шапке, кокетливо надетой слегка набекрень, полыхая с мороза румянцем, стояла Прасковья Калинина. На толстощеком, будто тушью обрызганном родинками лице ее было написано неистовое любопытство. Зеленоватые глаза смотрели весело и нагло.

Отряхнув с шапки снег, сняв шинель, она подошла сначала к Варваре Алексеевне, потом к Степану Михайловичу, подставляя для поцелуя щеку. Сказав: «Ах, Анночка», — она тряхнула той руку и издали небрежно кивнула Галке.

— Что это вы сидите, будт о международная конференция? — сказала она, усаживаясь за стол. — Ух ты, чай, вот это стерильно, вовремя поспела! На улице такой снежище, а тут чай. Прошу вас, мамаша, больше двух кусков сахара не кладите, ужас как не люблю лишнюю сладость… Правда, для людей умственного труда углеводы полезны и необходимы, они питают мозг…

Последнее замечание об углеводах все пропустили мимо ушей: в сахарнице оставалось всего несколько кусочков, а до новой выдачи было больше недели.

— Как живешь, Паня? Николай пишет? — спросил дед, с беспокойством ощущая, что с появлением снохи все насторожились.

— Пишет, жив-здоров. Бомбит фашистов… А я что ж, я день и ночь на работе. Раненых так и валят, так и валят. И все тяжелые. Полостные операции, ампутации конечностей, нервные шоки… С ног сбилась. Владим Владимыч говорит: «Вы, сестра Калинина, прямо перпетуум-мобиле».

— Оно и видать, какая бледная да похудевшая, — проворчала Варвара Алексеевна, отодвигая сахарницу.

Гостья, не уловив иронии, вышла из-за стола, испуганно глянула в зеркало:

— Что вы мамаша! Разве можно так пугать… все говорят, у маня чудесный цвет лица. У нас лежит один инженер-подполковник, немолодой, но видный такой. Он мне оказал: «Вы, сестрица, как маков цвет…» Это, вероятно, потому, что у меня, мамаша, много гемоглобина, а сосуды прилегают близко к кожным покровам.

Зеленые круглые глаза, в которых появилось коварное, как Определял дед, «козье» выражение, с деланным удивлением осмотрели комнату.

— А Женечка где же?

Наступило тягостное молчание. Известно было, что рассказать что-нибудь Прасковье Калининой значило даже больше, чем выступить у микрофона по фабричному радиоузлу. О выступлении по радио узнали бы только текстильщики. То же, о чем знала Прасковья Калинина, мгновенно становилось известно всему городу.

— Ты окажи-ка лучше, когда Владим Владимыч у вас в госпитале бывает, — попробовала Анна увести разговор в сторону. — Нужно мне к нему, дело есть.

— Владим Владимыч круглые сутки в госпитале. Так и живет в своем кабинете… А насчет Жени, вы только подумайте, говорят, будто ее посадили. Нет, нет, я-то не верю, но все-таки беспокойно, родственница — вот и зашла спросить.

Прасковья обводила присутствующих невинным взглядом. Она видела: тихо произнесенные слова ее прозвучали как гром.

Варвару Алексеевну точно молотком по голове ударили. Мгновение она растерянно смотрела вокруг, а потом закричала тем резким бабьим голосом, каким бранились в старину ткачихи:

— Врешь! Кто это сказал?.. Паскуда он, поганый рот, провокатор!.. И ты, и ты… как ты смеешь мерзкие сплетни разносить!.. Трепло худое!

Прасковья невозмутимо прихлебывала чай, лишь искоса и совершенно спокойно кося глаза на горячившуюся свекровь.

— А я здесь при чём, мамаша?.. — пожала она плечами. — Чего вы нервничаете?.. Наоборот, я всем говорю: ничего подобного быть не может. Девушка, можно сказать, «из славной династии Калининых», как газеты вас называют, у нее такая знаменитая бабушка, ее тетка — секретарь парткома, как она могла что-нибудь худое допустить!.. Вы уж извините, я себе еще чашечку налью… И где это вы чай такой берете? — Она неторопливо нацедила чашку, бросила в нее остаток сахара. — Я-то так говорю, а ведь не слушают… Толкуют, будто она с каким-то немцем из гестапо прения проводила. Вот ведь как нехорошо брешут…

Варвара Алексеевна металась по комнате, вышла за занавеску, вновь появилась. Дед сидел неподвижно. Галка, казалось, вот-вот бросится на Прасковью. Но Анна уже овладела собой.

— Пойдем-ка, пожалуй, Паня, — сказала она даже ласково. — Поздно уж, мамаше с Галкой надо выспаться перед сменой, а я с тобой кое о чем по дороге посоветуюсь.

— А мне что-то и уходить не хочется, — пела Панька, допивая чай. — В кои-то веки к своим соберешься, и чай такой вкусный. Это только вы, папаша, умеете так заваривать, сплошной теин… Ну ладно, ничего не поделаешь, раз у вас, Анночка, ко мне дело… Будьте здоровы, всего хорошего! — И она опять по очереди подошла к старикам, подставляя свою тугую круглую щеку, потам, одевшись, взяв Анну под руку, двинулась к выходу, а в дверях громко проговорила: — До чего ж я люблю Колиных родителей! Как родных маму с папой!

Радио, долгожданное радио, ожившее на стене, передавало вечернюю сводку Советского информбюро. В коридоре у репродукторов толпились люди. Настораживая слух, боясь упустить хоть слово, они прикладывали к уху ладошку раковиной. И, может быть, лишь в одной этой комнате огромного общежития не слушали победного рассказа о продолжающемся наступлении Красной Армии, об освобожденных населенных пунктах, о трофеях и пленных, захваченных у противника теми же войсками, что изгнали оккупантов из Верхневолжска.

37
{"b":"110525","o":1}