- Я желаю тебя, Джул, и не боюсь того, что будет потом. Давай будем принадлежать друг другу, а завтра будь что будет. Тебе ничего не надо обещать мне.

- Я так тебя люблю. Я не думаю ни о ком кроме тебя, Нада. Я схожу с ума.

- Давай почувствуем друг друга без одежды.

- Да, - прошептал он.

Нада взяла его за руку.

- Прежде чем мы это сделаем, ты должен знать, что я не девушка.

На лице Джула отразилось удивление.

- Это случилось в Яффо, после того, как мы оставили нашу деревню. Однажды я шла одна с рынка по узкой улочке. Иракские солдаты набросились на меня и изнасиловали. Трое.

Он не мог смотреть в ее печальные глаза. Слезы катились по его щекам.

- Это имеет значение? - спросила она чуть тревожно.

- Нет.

Нада расстегнула свое платье и спустила его с плеч, чтобы обнажились груди. Она прижала к ним его голову.

- Они твои... Мягко... нежно... О, я знала, что ты такой нежный.

Медленно и прекрасно Нада раскрывала перед ним врата рая. Это была свободная любовь без стыда, она не меркла и не уставала.

Хамди Отман был в ярости, когда она заперла перед ним свою дверь. Его угрозы не возымели действия. А ее встречные угрозы натравить на него федаинов напугали его до отрезвления. Он отвергнут и должен жить с этим.

Нада и Джул оставались любовниками несколько месяцев. Все их бездонные огор-чения и гнев взрывались любовными вспышками. И тогда случались слезы, глубокие, горькие слезы. Это была тяжесть тюрьмы, в которой они были заперты.

Когда пришло время навестить Акбат-Джабар, она послала записку, что заболела и не сможет приехать до следующего отпуска. Любовники пожирали друг друга, отчаянно хватались друг за друга, чтобы глубже уйти друг в друга от окружающего безобразного мира.

Потом началось давление. Сплетни просочились на поверхность. Их застал один из его друзей. Подобные тайны невозможно хранить в тесном мирке, где все подглядывают друг за другом. Джул был очень беден, и отчаяние их положения поглотило его.

Его мужественность обратилась в смятение. Он не мог заставить себя подняться и начать бороться за нее. Когда настал момент истины, Джул струсил и сбежал.

Вскоре после того, как нас оставили Омар и Нада, мое собственное настроение не-ожиданно поднялось. Я вертелся вокруг доктора Нури Мудгиля, стараясь оказаться чем-нибудь ему полезным. Ему оставалась только все время шикать на меня, и в конце концов он сдался.

На протяжении нескольких лет древний Иерихон раскапывала английская археоло-гическая экспедиция. С арабской стороны в этом участвовал доктор Мудгиль. Сначала Ибрагим запрещал мне соваться в это дело. Но это только раззадорило мой аппетит. Отец отлично понимал мое огорчение оттого, что отослали Наду. Лучше уж смягчиться, чем рисковать, что я сбегу из дома. Я с облегчением ушел из школы Вади Бакка, превратив-шейся в фабрику ненависти, где все ценности мира и любви были полностью утрачены.

Иерихонские раскопки породили активность в регионе. Бедуинские находки за ре-кой погнали новую волну возбуждения. Несколько древнееврейских предметов нашли у подножия горы Нево, на том месте, откуда Моисей увидел Землю обетованную и умер, поручив Иисусу Навину вести племена через реку Иордан в Ханаан.

Доктору Мудгилю выделили средства на небольшие исследовательские раскопки для поиска предполагаемого древнееврейского поселения. Если бы наши догадки подтверди-лись, то предстояли бы и более основательные раскопки. Я так хорошо поработал в Иери-хоне, что он пошел к Ибрагиму получить для меня разрешение вести арабскую бригаду.

Отец нехотя согласился. Он отдавал себе отчет, что если бы отказал в разрешении, то это создало бы между нами вечный разрыв. Его возражения поблекли, как только он понял, что лучший способ утихомирить мою страсть к путешествиям - это держать меня на раскопках вокруг Иерихона.

В раскопках у горы Нево участвовали археолог, десять студентов-добровольцев из Европы и дюжина рабочих. Я организовал им лагерь, возглавил бригаду арабских рабочих, заполнял платежные ведомости, занимался снабжением, водой, медицинской помо-щью, поставил охрану от бедуинов.

На работе я был великолепен. Теперь у меня был собственный джип, и каждые две недели можно было ездить в Амман повидать Наду. Я знал, как она мечтает о любви, но сначала она не раскрывала мне своих тайн. Она боялась, что я вернусь к самому священ-ному нашему канону и захочу отмщения.

Она превратилась в чудесный цветок. Взгляд ее стал проницательным, осанка - уве-ренной, и вся она как бы воспарила. Несмотря на то, что она пошла по опасной дорожке, она чувствовала, что ей нужно лишь одно богатство - богатство любви. Что до меня... ес-ли вы любите кого-нибудь так, как я любил ее, то вы поймете, что ее счастье стало для меня важнее, чем убить мужчину или мужчин, давших ей это счастье. Разве есть в этом смысл? Предавал ли я собственное чувство чести? Почему-то это не имело значения. Зна-чение имела только Нада. Я не хотел бы встретиться лицом к лицу с этими мужчинами, ведь это могло возбудить у меня ложную гордость.

Когда я, один из всей нашей семьи, пришел ко всему этому, мы с Надой остались единственными, кто еще по-настоящему доверял друг другу.

А что мне не нравилось, так это натянутость между ней и отцом. Он ощущал ее рас-тущую независимость, ее созревание как личности. И хотя она была во всем послушной, когда приезжала в Акбат-Джабар, Ибрагим читал между строк.

Тем временем и у меня появились свои сердечные дела. Одной из европейских во-лонтерок была хорошенькая двадцатилетняя англичанка по имени Сибилла. Раньше мне приходилось слышать, что в делах секса англичанки холодны. Теперь мне это смешно.

Сибилла приехала в Иорданию, полная девчачьих представлений о том, что ее сва-лит с ног любовь романтического арабского шейха. Ну, эту роль я и сыграл, и смею ду-мать, более чем умело. Мой джип служил благородным арабским жеребцом, который уно-сил ее прочь к нашему логову в пустыне. Оба мы вполне искренне лгали друг другу о веч-ности нашей любви. Признаюсь, что даже при моем обширном опыте с вдовами Сибилла научила меня множеству прелестных фокусов.

Когда перед наступлением летней жары 1956 года сезон раскопок закончился, я стал мрачным. Сибилла и другие упаковались и уехали в Европу. Я остался с сотнями кусочков разбитого сердца и с такими же кусочками битых горшков, которые надо было собрать вместе.

Раскопки мы до следующего года закончили, но у меня еще оставалось много дел у горы Нево. С танталовыми муками мы близко подобрались к открытию важного места, может быть, стены, и имелись признаки, что там может оказаться кладбище и алтарь. Рас-копки в пустыне можно вынести, только если мечтаешь, что завтра, или послезавтра, или через три дня тебе откроется монументальная находка.

Поскольку в постройке древних евреев могли оказаться земляные кирпичи, ее легко могли размыть дожди. Поэтому в добавление к постоянной охране мне еще приходилось укрывать раскопки от осадков.

Лучшим моим вознаграждением была возможность находиться бок о бок с доктором Мудгилем, занимаясь вместе с ним кропотливым делом записывания, восстановления, из-мерения и зарисовки всего, что было выкопано из земли.

Однажды я трудился над загадкой из двух сотен черепков, пытаясь найти единствен-ный расклад. Наверно, мое настроение просочилось в рабочую комнату.

- Ты весь замызгался из-за этого горшка, - сказал он, взглянув со скамьи, с которой делал зарисовки.

Я пробормотал в ответ, что, мол, пустяки.

- Всякий раз становится грустно, когда заканчивается сезон раскопок. Но... будет другой год, приедет другая Сибилла. При виде этого согбенного создания ты не подумал бы, что меня приглашали в палатки многих женщин-археологов и волонтеров. Ах, я вижу, ты не расположен к маленькой беседе. В чем дело, Ишмаель?