- Да, войдите.

Вошел Чарльз Маан; на маленький квадратный столик он выложил содержимое бу-мажного пакета. Появилась обычная провизия бедняка: салями, хлеб, сыр, несколько сладких кексов, немного дешевого вина.

- Гляди, два апельсина. Яффские апельсины, никак не меньше.

- Ну, мы богачи, - сказал Ибрагим, садясь.

Они очистили кожуру и поели. Ибрагим заметил, что Чарльз в мрачном настроении.

- Ну что, Чарльз?

- Неужели так заметно?

- Продавец верблюдов из тебя получился бы совсем неважный.

- Монсиньор Гренелли вчера вечером вернулся из Рима.

Ибрагим скрыл пронизавшую его волну страха. Он возился с пробкой винной бу-тылки, приказывая себе взять себя в руки.

- Он привез хорошие новости? - спросил Ибрагим.

Чарльз Маан кивнул.

- Меня просят приехать в Ватикан по приглашению папы.

- Папы. Фью! Это впечатляет. И ты знаешь, чего хочет папа?

- Да.

- Ну так расскажи, Чарльз.

- Мне предстоит разработать план удаления всех арабов-христиан из лагерей, их пе-реезда и реабилитации.

- Но это же чудесно! - сказал Ибрагим, быстро занявшись извлечением пробки из бутылки с вином. Она хлопнула. Он разлил, и ему удалось скрыть дрожание рук. - Это и для меня будет хорошо. Я могу предъявить это Международной арбитражной комиссии и потребовать того же от Египта и Сирии. Понимаешь, все, что они сделали, это туманные обещания переместить наших людей. А это заставит их согласиться перед Международ-ной арбитражной комиссией. Вроде договора.

- Ну, ну, Ибрагим, - возразил Чарльз. - Ты же знаешь, что любой договор будет со-блюдаться до тех пор, пока он удобен. Ни одна арабская страна не считает себя по-настоящему связанной договорами.

- Но это же оружие. Это заставит их в первый раз быть откровенными, - ответил Ибрагим.

Чарльз взял Ибрагима за руку и опустил свой стакан.

- Папа поставил условие. Он не станет вмешиваться, если это будет означать откры-тую борьбу с арабским миром. Все должно делаться под столом.

- Твой проклятый Ватикан! Все в тайне!

Чарльз предложил ему сигарету, он отказался.

- Разве для вмешательства не достаточно, что они - гуманитарная организация? Ты же отлично знаешь, что никакой папа не может открыто бросить вызов исламу. Чего ты хочешь, хаджи, еще ста лет войны, как при крестоносцах?

- Нет, конечно. Все это вполне разумно, - сказал Ибрагим, успокаиваясь. - Евреи участвуют в этом деле?

- Они тихо согласились разморозить некоторые авуары.

- И они позволят кому-нибудь из христиан вернуться в Израиль?

- Не без признания и формального договора.

- Понимаю, - сказал Ибрагим. - А какие из арабских стран согласились принять христиан?

- Никакие, - ответил Чарльз Маан.

- Как же тогда все это получится?

- Поищем еще где-нибудь в мире. Это будет частью моей работы - найти для них новое место. Кое-кого примет Америка. Известно, что в Центральной Америке, в Гонду-расе, требуются лавочники. Кто знает? Я не знаю. Тридцать, сорок тысяч... мы им найдем место.

- Ты начнешь свою работу, когда кончится конференция?

- Конференция кончилась, хаджи. По-настоящему, она и не начиналась. Это всегда было не более чем упражнение, игра.

- Когда ты уезжаешь, Чарльз?

- Когда ты дашь свое благословение.

- Так вот зачем ты сюда приезжал - вытянуть христиан! Так уезжай!

- Ибрагим, мне нужно твое благословение.

- Забери мое благословение и подавись им!

- Ибрагим, мне нужно твое благословение.

Хаджи тяжело опустился в маленькое скрипучее кресло и сжал руки, потом, дрожа, отхлебнул из стакана и попросил сигарету.

- Я в своей жизни похоронил двух сыновей и еще двух дочерей. Теперь Джамиль сидит в иорданской тюрьме, и есть вероятность, что он умрет за то, что сделал я. И я не плакал. Конечно, я рад за тебя, Чарльз.

- Ибрагим, я настоятельно предлагаю тебе настроиться на возвращение. Оставаться дальше в Цюрихе бессмысленно.

- Я останусь. Я не сдамся. Кто-нибудь когда-нибудь выслушает меня.

- Все кончено, возвращайся.

- Куда? В Акбат-Джабар?

- В Израиль, - сказал Чарльз Маан.

- Я думал об этом много ночей, Чарльз. Я молился дать мне силы сделать это. Но так или иначе это невозможно. Каждый день моей оставшейся жизни это будет меня трево-жить. Хаджи Ибрагим - предатель.

- Предатель чего?

- Самого себя.

- Твои арабские братья на всю жизнь заключили тебя в тюрьму. Эти лагери превра-тятся в сумасшедшие дома. Ибрагим, ты знаешь, и я знаю, что с евреями легче иметь дело и они куда честнее, но если ты ждешь, когда они исчезнут из региона из-за того, что мы их оскорбляем или пытаемся унизить, то ты ошибаешься. Деревья будут расти высокими в Израиле, но они никогда не будут расти в Акбат-Джабаре.

- Чарльз, ты просил моего благословения, - сказал Ибрагим нервно. - У тебя оно есть. Я честен с тобой. Я даю тебе позволение уехать. Ты мне был больше чем брат. А те-перь уходи, пожалуйста. Не стой и не смотри, как я плачу.

- Ты отказался повидать Гидеона Аша, - настаивал Маан. - Прошу тебя подумать об этом. Вот имя владельца швейцарской фабрики. Это всего лишь двадцать минут поездом от Цюриха. Он еврей, но почтенный человек. Он устраивал большинство тайных встреч между Ашем и разными арабскими делегациями. - Чарльз нацарапал имя и номер телефо-на и аккуратно положил бумажку под бутылку с вином. Он похлопал Ибрагима по спине и вышел.

Хаджи закрыл лицо руками и заплакал.

Гете обедал здесь в "Золотой голове". Это, можно сказать, было и началом, и концом истории Бюлаха. Самое страшное преступление последних месяцев, и преступника пой-мали с поличным: он бросил окурок на тротуар. У Бюлаха, при всей незначительности, с которой описывали его швейцарские путеводители, было одно отличие. Он находился между Цюрихом и аэропортом и служил ориентиром для прибывающих самолетов.

Через двадцать минут гонки по точнейшим швейцарским рельсам мимо аккуратной сельской местности Ибрагим прибыл на вокзал Бюлаха. Он сошел с поезда, огляделся, и его тут же узнали.

- Хаджи Ибрагим?

- Да.

- Герр Шлосберг, - сказал незнакомец, протягивая руку и препровождая Ибрагима в ожидавший неподалеку автомобиль. Шлосберг, один из двух евреев Бюлаха, был владель-цем маленькой, но изысканной фабрики по резке и шлифовке тех чудесных крошечных драгоценностей, что шли на изготовление швейцарских часов.

Он повел машину через безупречно сохранившийся Старый город, круглое образо-вание шесть на шесть, некогда обнесенное стеной, предназначенной сохранить феодаль-ный порядок, через столетия отточившийся в безупречное швейцарское чувство нейтрали-тета.

- Здесь обедал Гете, - сказал Шлосберг, когда они проезжали мимо отеля и рестора-на "Золотая голова". Ибрагим кивнул. Шлосберг остановился перед своим скромно бога-тым домом в лесистой местности, называемой "Братья Кнолль", повел Ибрагима в биб-лиотеку и закрыл за ним дверь.

За письменным столом Шлосберга сидел Гидеон Аш.

- Проклятый сукин сын, - сказал он сердито. - Почему ты не связался со мной раньше? - Он вскочил со стула, повернулся спиной и стал глядеть на развертывающийся в окне вид.

Ибрагим подошел к нему сзади, и они стали глядеть вместе. В конце концов они по-вернулись друг к другу, крепко и без слов обнялись. На столе появилось виски.

- Только капельку, - предостерег Ибрагим.

- О чем ты, черт возьми, думаешь? - спросил Гидеон. - Три месяца назад я мог бы разработать что-то вроде сделки, что-нибудь такое. Так или иначе, теперь ты остался с но-сом.

- Таков Израиль, - отпарировал Ибрагим.

- Я бы предпочел быть в Тель-Авиве, чем в Акбат-Джабаре.

- Я бы тоже, будь я евреем.

Возраст Гидеона внезапно дал о себе знать, когда он опорожнил свой стакан и тут же налил из бутылки другой.