Игрушек у нас не было, кроме тех, что мы сами делали из палочек и ниточек, и пока я не повидал еврейский киббуц, я даже не подозревал о существовании таких вещей, как спортплощадка, комната для игр или библиотека. Нада сделала куклу из палочек и лос-кутков и назвала ее Ишмаелем, как меня, и нянчила ее, как будто кормила из своих кро-шечных сосочков. Я думаю, что эти ее выдумки происходили от того, что ее, девочку, от-няли от груди в раннем возрасте, тогда как у меня оставалась привилегия на мамину грудь

Мама постоянно старалась вытолкнуть меня за порог, чтобы я присоединился к мужчинам, но я не спешил менять тепло и уют женщин на место, казавшееся мне враж-дебным.

Второй женой отец взял Рамизу, младшую дочь шейха Валид Аззиза, главы бедуин-ского племени палестинских Ваххаби. Великий шейх приходился моему отцу дядей, так что его новая жена была ему еще и двоюродной сестрой. Ей было шестнадцать, а ему поч-ти пятьдесят. После их свадьбы моей матери разрешили вернуться в Табу.

И больше никогда я не видел, чтобы мама улыбалась.

В отцовской спальне стояла единственная в деревне кровать. Прочие спали на под-стилках из козьих шкур или на тонких циновках. Комната, которую обычно пристраивают для второй жены, еще не была готова, и отец взял Рамизу к себе в кровать, а матери велел спать в смежной комнате на полу. Там над дверью между комнатами было отверстие для проветривания, и все, что происходило в спальне, было хорошо слышно в соседней ком-нате.

Я спал вместе с мамой, свернувшись в ее руках и прижавшись головой к ее груди. Пока отец с Рамизой каждую ночь занимались любовью, мама лежала без сна всего в не-скольких футах от них, вынужденная слушать, как они по полночи занимались сексом. Когда отец целовал Рамизу, стонал и говорил ей ласковые слова, большое мамино тело содрогалось от боли. Я чувствовал, как ее пальцы, словно когти, бессознательно царапали меня, слышал ее сдержанные рыдания, и иногда чувствовал ее слезы. А когда я тоже пла-кал, она гладила мне живот, чтобы успокоить меня.

После многих, многих ночей, когда первая страсть отца к Рамизе прошла, он позвал маму вернуться к нему в кровать. Но что-то покинуло мою маму. Она была холодна к не-му, и он уже больше не мог ее возбуждать. Это приводило его в ярость. В гневе он выгнал ее из дома.

Деревня Таба находилась на расстоянии двух-трех часов езды на осле от города Рам-ле и в трех-четырех часах от Лидды. В этих городах было по два рыночных дня в неделю, а у семьи был свой ларек на рыночной площади. Пока отец еще не взял себе вторую жену, в ларьках торговал мой старший брат Омар. Теперь Агарь, мою мать, отправляли четыре дня в неделю в Рамле и Лидду, чтобы продавать излишки нашей продукции. Она отправ-лялась после утренней молитвы с восходом солнца, а возвращалась очень поздно вечером, уже в темноте.

Агарь была в деревне одной из двух лучших дая - повивальных бабок, ее очень ува-жали за знание рецептов трав и лекарств. В те дни, когда она ходила к деревенскому ко-лодцу или общественным печам, вслед за ее спиной раздавались хихиканье и жестокие оскорбления.

Как в любом обществе, где женщины принадлежат мужчинам как имущество, они ищут реванша в своих сыновьях, и мама избрала меня. Четыре дня в неделю я отправлялся вместе с ней в Рамле и Лидду на тележке, запряженной осликом. И там, в ларьке на базаре в Лидде, я впервые увидел человека со счетами - деревянной рамой со скользящими буси-нами, чтобы складывать и вычитать. Человек тот был торговцем кожами, он делал и чи-нил упряжь, и он разрешил мне приходить и играть в его кабинке. Мы подружились и вместе соорудили похожие счеты из четок.

Мне не было еще и девяти, когда я научился считать до бесконечности и в сложении и вычитании стал проворнее торговца.

- Учись считать, - частенько говорила мне мама.

Сначала я не понимал, что она имеет в виду, но она заставляла меня еще и учиться читать и писать. Торговец кожами был немного грамотен и очень мне помогал, но вскоре я его и в этом превзошел. Через некоторое время я мог прочитать все ярлыки на всех ящи-ках на всем базаре. И тогда я стал учить слова из газет, которыми мы пользовались для обертки.

Когда у меня бывало свободное время, Агарь заставляла сосчитать все дома в Табе, все сады, и узнать, кто какое поле возделывает. После этого она отправляла меня по со-седним деревням, где отец собирал арендную плату, чтобы и там сосчитать дома и участ-ки. Семья могла быть собственником или издольщиком до десяти - пятнадцати отдельных участков, разбросанных по всей деревенской земле. Люди женились, отдавали землю в приданое невестам, старики умирали, землю делили между несколькими сыновьями, и было очень трудно в точности знать, кто что возделывает. Поскольку большая часть земли принадлежала издольщикам, крестьяне всегда старались обработать лишний неучтенный участок или другим способом пытались обмануть в части своей платы и налогов.

Сам-то отец, почти неграмотный, был не в состоянии спорить со всеми официаль-ными документами, украшенными штампами и печатями, в которых говорилось о наших границах, правах на воду, о наследовании и налогах. Дядя Фарук, партнер отца по дере-венскому магазину - хану - и кафе, гораздо лучше справлялся с тайнами этих документов. Фарук был еще и деревенским имамом - священником и вел официальные записи для моего отца. Отец не вполне ему доверял и из предосторожности послал моего старшего брата Камаля в школу в Рамле.

Собранную арендную плату отец отдавал крупному землевладельцу Фавзи Кабир-эфенди, который жил в Дамаске, а в Палестину приезжал раз в год за деньгами.

Мама всегда подозревала, что Камаль и дядя Фарук сговорились обманывать отца, получавшего процент от эфенди в качестве его агента.

Когда я закончил свои тайные подсчеты, мама вытолкнула меня из кухни и велела пристать к отцу как тень. Сначала я боялся. Всякий раз, как я увязывался с ним, он с про-клятиями гнал меня прочь, а иногда хватал за руку и тряс или бил. Не то чтобы Ибрагим меня ненавидел или обращался со мной хуже, чем с моими братьями. Арабы могут очень любить своих сынишек, пока они маленькие, одеты как девочки и живут с женщинами. Но как только они переступают порог мира мужчин, отцы перестают обращать на них внима-ние. С этих пор отношения основываются на покорности, полной, абсолютной покорно-сти без всяких вопросов. Это отцовская привилегия. За это он разрешает сыновьям зараба-тывать на его полях на собственную жизнь, а когда они берут невесту, то приводят ее в дом отца.

Отец еще должен следить, как бы сыновья его не надули, и таким образом традиция отцовского безразличия входит в образ жизни. Чтобы дать выход недовольству, детям мужского пола позволено командовать над всеми женщинами, даже над собственной ма-терью, и шлепать младших братьев. К четырем годам я уже научился командовать бабуш-кой, а бывало, и распространял свои мужские права на Наду или даже на маму.

Чем больше отец меня гнал меня прочь, тем больше мать выталкивала меня обратно. Я так часто таскался за отцом, что через некоторое время он просто устал от моей навяз-чивости и смирился с моим присутствием.

В один прекрасный день я набрался храбрости посмотреть ему в лицо. Я ему сказал, что немного научился считать, читать и писать и хочу ходить в школу в Рамле. Как млад-ший сын, я должен был вскоре начать пасти коз - низшая должность в семье. Мысль мою отец встретил с презрением.

- Читать и писать умеет твой брат Камаль. Так что тебе нет в этом нужды. На сле-дующий год ты будешь ухаживать за козьим стадом, и твоя будущая жизнь уже определе-на. Когда возьмешь себе жену, останешься в моем доме, и у тебя будет своя комната.

Казалось, это конец. Я вздохнул глубоко, как только мог.

- Отец, я кое-что знаю, - выпалил я.

- Что именно ты знаешь, Ишмаель?

- Кое-что, что и тебе надо знать. То, из-за чего мне надо ходить в школу в Рамле.